Крюков Федор Дмитриевич
Литературный сюжет

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Федор Крюков. Накануне. В час предрассветный. Статьи и очерки.
   М.: "АИРО-XXI". 2021 г.
   

Литературный сюжет

   Гимн тюрьме... Звучал он, правда, с примесью шутки, добродушной иронии, юмора, но за этим внешним орнаментом слышалась серьезная нота основного тона, повторялась и варьировалась старая мысль, напоенная оцетом и желчью, для нас, людей нынешнего безвременья, имеющая все признаки самой свежей, трепещущей современности и новизны...
   
   О, здравствуй, гроб и вместе храм
   И колыбель родной свободы,
   Живой укор ее врагам!..
   
   Давно написал этот привет каземату Ч. Николини, и более четверти века прошло, как русский поэт в рудниках каторги перевел его на русский язык. Много воды с тех пор утекло. Висела тьма. Были проблески, всходило солнце и снова зашло. А русскому литератору все еще приходится повторять или слегка варьировать эту старину, шествуя длинной, не обрывающейся вереницей в широко открытые ворота отечественных тюрем.
   Вот и на товарищеском ужине после первого заседания петербургского литературного общества братья-писатели не нашли при возглашении тостов другого, более близкого своей профессии сюжета, как некоторое славословие по адресу... тюрьмы.
   Собралось народу достаточное количество, -- кажется, более двухсот человек. Не уверен, но думаю, что были в этом числе и некоторые из "теургов", ищущих "нового миропостижения", дерзающих, открывающих "ходы и прорывы" из лабиринта души человеческой в тайны сего лучшего из миров, учащие дерзать и "быть как солнце", отметающие различие между дозволенным и недозволенным, возглашающие, как некое откровение, что "мир волшебен, а человек свободен". Если и были, то молчали. Может быть, потому, что тема была не "космическая", узкая тема, не дающая места ни тайновидению, ни тайнодействию: тюрьма, 129-я и смежные с нею статьи, далекие даже от 1001-й ст., единственной, соприкасающейся иногда с теургическими подвигами творчества...
   Говорили люди все пожилые, даже старые, и говорили потому, что в числе участников товарищеской трапезы были такие, которым на другой день предстояло идти в Кресты. В достаточном количестве были также и такие, которые вчера вышли оттуда. А еще больше приходило на память тех, которые искупают родную свободу и сейчас, которым
   
   Огромный мир казался тесен,
   А миром стал тюремный свод...
   
   Как-то так, само собой, и вышло, что разговор зашел не о "прорывах", не о "тайнописи неизреченного", не об изяществах ювелирного и шлифовального мастерства в слове, -- о том, что Щедрин когда-то называл упражнениями с оттолчкой (одно из соловьиных колен) и усугублением, -- конечно, для литературной беседы это был не очень подходящий сюжет, -- а заговорили вот о тесной храмине, в которую ныне особенно широко отверена дверь для деятелей слова.
   В речах ораторов ни разу не встал вопрос о самосохранении. Говорили больше в таком смысле: литература русская всегда шла крестным путем; бывал не меньший "мрак времен", на поток и разграбление отдавалось общественное бытие, но за всем тем не угасало горение писательской мысли, и когда наступила пора, от уцелевших под спудом искр возжигался новый светоч. Тою же дорогой да идет литература русская и впредь, не взирая на расставленные по ней замки с толстыми стенами.
   Мнения, не то чтобы протестующие против этих пожеланий, а просто без особой симпатии отзывавшиеся о тюрьме: "Да будет, мол, она проклята, эта тюрьма и да рассыплются ее стены!" -- были, конечно. Немало людей все-таки очень жестоко ушиблены нашей действительностью, и дело естественное -- реагировать на боль стоном.
   Но, несмотря на мрачные очертания трактуемого предмета, тон речей не показался мне удрученным. К тому же яркие блестки юмора постоянно освещали его короткими и теплыми вспышками. Мой товарищ и сосед В. Г. Тан, основательно знакомый с упоминаемым здесь отечественным учреждением, которое ныне гостеприимно раскрывает ему свои двери, кроме других достоинств отметил в нем одно незаменимое и исключительное удобство: возможность неспешного самоуглубления, экскурсии внутрь себя, самоанализа и анализа усложнившейся современности, -- вещь, по его мнению, крайне необходимая и своевременная...
   Не очень много, конечно, оснований для бодрости духа. Это все-таки чувствовалось на собрании. Когда литераторы, сошедшись в значительном количестве, не находят иных разговоров, чтобы наполнить содержанием свою застольную беседу, кроме разговоров о тюрьме, то не золотой век наук и искусств характеризуется этим обстоятельством. Но в то же время чувствовалось и нечто такое, что удерживало от погружения в кладезь уныния, чувствовалась живучесть горения писательского духа среди раздетого торжества нынешних триумфаторов, чувствовалась неугасимость жизни среди груды развалин. Пусть тюрьма стоит на первом плане литературного пейзажа, -- все-таки надо признать, что кое-какие из завоеванных позиций так и остались за литературой и никакой опустошительный набег уже не в силах отнять их.
   И, может быть, еще важнее тот успех, который сейчас еще не поддается учету, -- степень проникновения литературы в недра народные. Не одна печать, конечно, является ныне ареной борьбы за человеческую правду, но она занимает передовой пост и через нее именно идет в широкие слои населения осведомление и расширение понимания происходящего вокруг. В темных глубинах народных даже "частные" издания, вопреки собственным намерениям, играют роль возбудителей мысли. И в самых глухих уголках совсем неожиданно наталкиваешься на явления, свидетельствующие об усвоении именно от литературы новых приемов борьбы и отстаивания права.
   Я еще недавно держал в руках одно произведение, -- оно до сей поры не стало достоянием печати, но было несомненно литературным орудием борьбы против произвола и угнетения. Автор его был утеснен одним представителем власти (очень невысокого ранга). Обращался с жалобами по начальству, -- не находил правосудия: позиция его притеснителя очень укреплена была в глазах ближайших властей, а высшие инстанции всякий раз передавали его жалобу на рассмотрение именно сюда, в порядке установленного следования. Пришел в отчаяние обыватель и решил прибегнуть к гласности. Он описал часть деяний своего притеснителя и в воскресный день приклеил свое произведение к воротам церковной ограды. Получился эффект чрезвычайный...
   Произведение гласило, между порочим, следующее:
   "Объявляю во всеуслышание о взятках, совершенных станичным атаманом, почетным гражданином (имя рек), а именно о нижеследующих: 1) урядник Иванов во время ночи принес двух резаных, непаленых гусей, но перо на них было ощипанное, а казак Демьян подарил годов двух борова за то, чтобы атаман приказал его внуке жить с мужем, -- боров был атаманом зарезан и вытянул весом около семи пудов! Что подтвержу перед судом божеским и человеческим, в чем и подписуюсь: казак такой-то"...
   -- Что же, помогло? -- спросил я у автора. Он махнул рукой:
   -- Чуть было не стрескал!..
   Обычная, значит, участь обличителей. "Блажен незлобливый поэт". Однако мой собеседник в дальнейшем сообщении выяснил и кое-что ободрительное:
   -- Взволдырял, было, куды-ы!.. "Под суд отдам!" -- Я этого и ищу,-- говорю... Красный весь стал, разгорелся, -- так, думаю градусов 80 жару было в нем. -- "Я тебя выселю административным порядком". -- А я об ваших делах в газетах отнесусь... Вот, пока не трогает. Ребята даже донимают его. Идет этак по улице, а какой-нибудь из-за угла: "Гуси!" Ну, он сей же секунды -- гонять за ним... Не нравится ему это...
   Невольно вспомнил я этот разговор, когда товарищи-литераторы беседовали о тюрьме. Вспоминал и думал: нет, никакая тюрьма уже не может теперь запечатать уста всех протестующих против попрания правды и справедливости...

"Русские ведомости". No 233. 10 окт. 1910.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru