Крюков Федор Дмитриевич
О казаках

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Крюков. Старое поле. В начале пути.
   М.: "АИРО-XXI", 2021.
   

О казаках

I.

   "Затем, дорогие мои, родители батенька Петро Киреевич и равно маменька Евдокея Филиповна пропишу вам про свою службу. Служба моя очинь хорошая но только одно скверно приезжал к нам урядник нижне кундрюческой Станицы мехей Фолимонов с 3-мя егоргиями на груди имеющий право от Его величества, на собиседоване с казаками и вот присудствии командира полка и 2-х командиров сотен 5-й сотни Есаула реброва и 2-й сотни Есаула киреева начал обставлять депутатов бывшей государственной думы Харламова, Набокова, Араканцева, свящ. Афанасьева и нашего Федора Димитривича все обе сотни 5-я и 2-я стали защищать этих господ, но не так резко как я их остаивал ибо Фолимонов возвишает доблести васильева Курина и Совостьянова, А этих наших защитников называет казаками наизнанку А я постарался Ему фактично доказать что они -- не казаки наизнанку А настоящий доблестные сыны тихого дона за что командир полка лишил меня всякой свободы не только домой пустить но и тут не пущает в город без дневального и не приказал командиру сотни назначать меня на дежурство и к полковому знамени почему и небуду до самого уволнения со службы пользоваться свободой затем дороге родители прошу вас пришлите мне ради бога: денег рублей 10 или 15 это крайне необходимо ибо я обносился"...
   -- Миссионеров уж стали посылать, -- заметил уныло "родитель" в дубленом тулупе. -- Он, что же, высоких наук, Фолимонов этот?
   До сих пор казачество почиталось настолько девственным, свободным от политики, от мысли, от рассуждения, послушным и исполнительно преданным, -- что в посылке "миссионера" как будто бы и не представлялось особой необходимости. Оно прославлялось и в патриотических стихах, и в патриотической прозе, и в речах высокопоставленных ораторов.
   "Непоколебимы грозные скалы, -- говорил известный истинно-русский архистратиг Каульбарс в своей речи на празднике 8-го донского казачьего полка: -- за скалами тихая, надежная гавань для русской ладьи, а на ней державный Кормчий земли русской -- наш обожаемый Монарх. Дивные имена носят эти скалы, -- на них начертаны имена русских полков. На одной из самых могучих и передних я вижу тихий Дон"... ("Дон. обл. вед.", No222).
   После Японской войны, в которой и сам оратор, вместе с казацкими полками, прославился в победах неодолением, нам, казакам, был все-таки чрезвычайно приятен этот комплимент, хотя мы знали, что ни один русский полк не носит такого "дивного имени" -- тихий Дон...
   
   Нам не надо конституций,
   Мы республик не хотим,
   Не дадим продать Россию,
   Царский трон мы защитим!
   
   Так вопиял черносотенный поэт Киселев 2-й в оде, посвященной "полтавским донцам".
   И высочайшая грамота 1906 года изъявляла нам всемилостивейшую признательность, подтвердила наши "права и привилегии". Правда, ей предшествовали в казачьей массе несколько преувеличенные ожидания. По станицам и хуторам толковали, что за верную службу царь отдает казакам значащуюся в его титуле "землю мордовскую" -- "по 30 десятин на паевого", а мордву выселяет "на японскую грань -- пужать японцев". Ожидания не оправдались. Оставалось заняться подтвержденными "правами и привилегиями". Возникли сами собой вопросы: где права? Что такое привилегии? И когда в результате неуместной пытливости не оказалось ни тех, ни других, -- донцы выбрали во вторую Государственную Думу всех представителей ярко оппозиционного направления... Твердыня верности, преданности, непоколебимости обнаружила признаки даже как будто крамольного духа. Старания и усилия истребить и тот дух умеренной строптивости, который обнаружился в речах четырех донских депутатов в первой Государственной Думе, пошли прахом...
   Как известно, тогда был внесен запрос о незакономерной мобилизации казачьих полков 2-й и 3-й очереди и о незаконном употреблении казачьих частей для полицейских функций. Запрос вызвал горячие и продолжительные прения, в которых наибольшая слава впоследствии выпала на долю трех донских урядников. Один из урядников -- Васильев, произведенный ныне за патриотические добродетели в отставные хорунжие, между прочим, заявил, что казаки дали ему наказ успокоить революционеров словами патриотической песни: "всколыхнется, взволнуется православный тихий Дон и послушно отзовется на призыв монарха он". В "Русском Знамени" и других листках, того же типа, в прокламациях "Союза русского народа" слова развязного урядника были взяты эпиграфом, как слова подлинного наказа, данного казаками своим представителям.
   Конечно, урядник Васильев сказал неправду: наказа казаки ему не давали. Имел он наказы лишь от своего непосредственного начальника, окружного атамана Хоперского округа, г.-- м. Широкова и, может быть, за исполнение этих наказов, вопреки закону, получал по 75 сребренни-ков из общественных сумм Федосеевской станицы. Излагать наказ словами патриотической песни, казачьей массе едва ли известной, сочиненной к Севастопольской войне, могли, пожалуй, такие "образованные" казаки, как урядник Васильев и генерал Широков, которые усердно читают "Русское знамя". Казачья же масса для изъявления патриотических чувств скорее использовала бы, вероятно, другие произведения казарменной поэзии, вошедшие в обиход станичной жизни,-- например:
   
   Громко, звонко запоем,
   Что в полку славно живем.
   Ходим чисто и бело...
   Здравствуй, Царское Село!
   
   Выдать эту песню за наказ казаков своим депутатам ничего не стоило. Тот же Васильев с успехом иллюстрировал бы ею свое утверждение, что "хотя нужда казаков и велика, но они не ропщут и роптать не намерены".
   Как бы то ни было, но запрос о казаках, внесенный в первую Государственную Думу, сыграл в жизни современного казачества довольно заметную роль: он способствовал пробуждению и оживлению казачьей мысли, выражению общественного казачьего мнения, в некоторых мобилизованных частях переходившего и в действие. Казачьи депутаты получали множество ходатайств еще до внесения запроса, -- главным образом, из мобилизованных полков и отдельных сотен. Когда же запрос был внесен и через газеты сделался известным в самых отдаленных углах, число просьб, ходатайств и приговоров еще более увеличилось. Некоторые станицы -- например, Усть-Медведицкая, -- послали в Думу приговоры о решительном отказе дать казаков для готовившейся к роспуску Думы мобилизации трех новых сводных полков 2-й очереди. Возбуждение в казаках было настолько значительно и явно, что мобилизация была отменена.
   Сконфуженному местному начальству необходимо было вывернуться перед другою, более значительною властью, которой казаки до сего времени представлялись скалами и утесами преданности, готовности и благонадежности для целей подавления свободы. И вот за речи трех депутатов урядников вместе с органами истинно-русских компаньонов хватаются "истинные сыны тихого Дона" в генеральских мундирах. Они прилагают всевозможные усилия, чтобы, в противовес крамольным приговорам, составить и разгласить приговоры патриотического содержания. Судя по прежней практике, дело казалось простым: стоило приказать кому следует и -- приговоры готовы. Дерзнет ли кто-нибудь "забыть присягу" -- возразить против патриотического изъявления преданности?...
   Пущена была в ход обычная машина. Окружные атаманы надавили на станичных атаманов, станичные атаманы -- на подчиненных им станичников. Результаты обнаружились быстрые, но не вполне утешительные. Казаки, всегда такие насчет патриотизма сговорчивые, вдруг уперлись, и коллекция выражений патриотических чувств оказалась до неприличия скудна. Местный орган "Союза русского народа", издающийся на войсковые средства, -- "Донские Областные Ведомости",-- напечатал всего семь патриотических приговоров на отдельном листе -- для рассылки по всем станицам, хуторам, полкам и отдельным сотням в назидание. Всего семь патриотических приговоров, а станиц в Донском Войске -- 117, не считая пяти калмыцких. А сколько усилий было приложено... Чтобы добиться согласия хотя бы половины выборных, начальство пускало в ход и подтасовку, и клевету, являлось на сборы не с официальными отчетами о думском заседании, а с номерами газет "Русское Знамя", "Вече" "Голос Дона", "Московские Ведомости"... Но, как оказалось, и это плохо помогло...
   Патриотические приговоры, носящие следы чиновных вдохновителей, все-таки любопытны, как документы, характеризующие местный военно-полицейский режим. Я позволю себе сопоставить эти документы с теми, которые были получены депутатами первой Думы.
   Приговор Павловского станичного сбора гласит, между прочим, следующее: "В Государственной Думе, по воле Государя собравшейся, недостойные члены ее вместо дум о народном благе, вместо работ о тех реформах, которые могли бы поднять и материальное, и нравственное состояние дорогой нам родины -- России, занимались только словопрением и всячески старались оскорблять верных слуг Царя и родины -- министров, как будто в этом их была главная задача -- оскорблять людей, целую жизнь работающих для родины и даже проливавших за нее кровь, не жалея жизни, да еще прямо таки ради придирки ставят вопрос: на каком основании призваны на службу казаки 2-й и 3-й очереди?".
   "Мы клялись, верим в Бога и клятвопреступниками быть не можем, несмотря ни на какие прокламации, брошюры и уговоры смутьянов-крамольников и других лиц, шумящих при том же об отмене смертной казни, а сами из-под угла воровски убивающих лучших людей в государстве. Это по нашему не человечно, это может быт естественным явлением только в царстве зверей или душевно больных. Как же, какие же такие особенные экземпляры людей, которым все возможно -- грабить и даже убить человека, а их не тронь. Нет, таких граждан нам не надо, это вредный, больной элемент, его следует и давно пора изолировать".
   Патриотическое воодушевление Павловской станицы все-таки бледнее, чем у других станиц, увековеченных областными ведомостями.
   "Мы ни над чем не останавливаемся, исполняя волю Царя и правительства", -- заявляет Трех-Островянская станица в своем приговоре: -- "и как бы ни называли нас враги государства Российского, для нас нисколько не обидно".
   Но Бесергеневская станица не проходит молчанием широко распространившуюся славу о подвигах казачества: "А что в газетах сообщают, будто бы мы и наши сыны обращались по-зверски с мирными жителями, то это есть бесстыдная клевета, выдуманная и распускаемая революционерами зато, что мы стойко стоим за верность Царю и присяге и никто из нас и сынов наших никогда не позволит этого делать так как каждый должен помнить данный им обет перед Крестом и Евангелием: товарища выручай, мирного жителя не обижай".
   Бесергеневцы не справились с уголовной хроникой хотя бы своей станицы. А вот в приговоре казаков Етеревской станицы -- в "Донских областных Ведомостях" он не напечатан -- говорится уже иначе: "Искони природные к войне и защите отечества, мы не останавливались ни перед каким призывом и с радостью шли на службу царскую, где приобретали себе честь и славу. Дедов и отцов восхваляли, про них пелись в народе военные песни. Мы думали, что и дети наши, по первому зову являвшиеся на службу, заслужат себе любовь народа. Что же видим на самом деле? Дети наши заслужили себе не славу народа, а кличку "дикая орда ", народ их называет волками, убийцами, разбойниками, грабителями, продавцами себя, наемными душами. И мы с горьким сердцем сознаем, что это заслужено хотя не всеми, но многими из них".
   Через Зимняцкий хутор прошла полусотня второ-очередних казаков, истребованная усть-медведицким окружным атаманом для охраны собственной персоны. Лишь прошла. Но след, оставленный ее посещением, был настолько выпукло заметен, что поколебал патриотическую созерцательность даже очень стойких людей.
   -- Ну, насмотрелся я, -- говорил станичный атаман, заранее истребованный на хутор для наблюдения за порядком: -- теперь верю всему, что пишут в газетах. Вперед все-таки сомневался. Теперь верю. Раз тут, середи своих, они так ведут сами себя, чего же делают они в России? Пьяные, безобразничают, ругаются. Арбуз едят, а сами матершиной. Командир боится их и не показывается! К жителям лезут, тащут, чего хотят, а стань говорить -- грозят. Монополову жену поймали на крыльце, повалили... насилу вырвалась, а то бы... Ружья побросали. Наши уж хотели было похватать их да показать им свою развязку. И показали бы, кабы я не удержал...
   -- Шесть калмыков среди них. Что за благородный народ, водки -- никак, ни ругаются, ни за людьми не туразят... Так -- посидели вечером, поговорили между собой, потом легли на седла спать. А наши хуже башибузуков. Сказал я командиру, а он лишь плечиками вздрагивает. Боится: грозили убить его, говорят...
   -- Есть и тихие из них. Все по-благородному, как и прилично военному человеку. Один казачок, набожный такой, смирный... Разговорился со мной. Пять человек детей у него, жена дома да отец старый. Было, говорит, три пары быков. Земли было насеяно. Пару быков жена продала -- работать нанять; 75 рублей не достало, деньги израсходованы. Опят неурожай в этом году -- другую пару продала: ребят обшить, обуть надо. И так стал я из хозяина почти нищим...
   "Стал из хозяина почти нищим"... Патриотические приговоры, наоборот, утверждают, что мобилизация поправила хозяйства казаков. "Что касается экономического положения семей мобилизованных казаков, то и по этому поводу слезы, пролитые в Государственной Думе, были пролиты напрасно, так как каждый казак в виде пособия на снаряжение получил до 200 рублей, семья его для найма рабочих получила 75 руб. из войсковых и казенных сумм и сами казаки, состоя на службе, получают ныне усиленное содержание, от избытков которого многие посылают даже помощь своим семьям" (приговор Егорлыцкой станицы).
   То же самое утверждает станица Букановская, за ней Аржановская, которая считает даже недостаточным количество мобилизованных казачьих частей и полагает необходимым "усилить их для защиты нам дорогих и близких сердцу России и царствующего дома". Наиболее ценными и обоснованными все-таки представляются указания Егорлыцкой станицы: каждый казак получил до 200 рублей в виде пособия на снаряжение и затем от избытков. По этому поводу не лишни некоторые справки. Оказывается, что полки, мобилизованные до 1906 г., т. е. большая часть казаков, вся вторая очередь, получили по 100 рублей и только. Когда 8-й полк выразил протест против полицейской службы, после этого пришлось набавит цену за казацкие услуги: казаки трех сводных полков 3-й очереди, мобилизованные в феврале, получили пособие по 200 рублей. Что касается присылаемого от избытков содержания, то в данном случае обращает на себя внимание одно обстоятельство: далеко не во всех казачьих частях и даже не у вех казаков одной и той же части оказывается "избыток". Сами казаки говорят об избытках так: "это кому пофортунит"... И затем присылают, главным образом, вещи -- правда, иногда ценные, но в домашнем казацком обиходе не нужные. Один казак с хутора Пичугина прислал жене лисью ротонду. Конечно, носить эту ротонду казачка, привыкшая к нагольной овчинной шубе, не станет. Кому "пофортунит", присылают швейные машины, грамофоны, валенки, жестянки с консервами, плиссированные юбки, жакеты, которые казачки стесняются надевать, по непривычке к модным фасонам. Все это, разумеется, едва ли "от избытков содержания"...
   Об "избытках содержания" в других казацких приговорах что-то не упоминается. "По уходу детей наших из дому, остались мы, родители их старые и жены их с малыми детьми, у некоторых по шести душ детей и живет одна, которые требуют непременный за собой уход, а нам и в поле надо работать, а мы, родители их старые, не можем и себе приобресть насущного хлеба, а сынов наших забрали на службу, на которых припало положить половину нашего имущества, а некоторые из нас остались даже без хлеба и последнюю десятинку зарабатывать было некому, а детей наших угнали охранять имение богачей, а нас лишили последнего хозяйства, а поэтому вынужденными себя находим ходатайствовать о выпуске наших сынов и мужей домой. Мы даже и не желаем, что наши сыны оберегают только чужие имения, а не отечество, -- то пусть богачи сами охраняют себя, а в защиту Батюшки-Царя и святой Руси мы навсегда будем готовы выстановить своих детей на границы, а помещиков мы охранять не согласны" (Приговор Глазуновской станицы).
   Предо мной слишком много документов и из полков от казаков-нижних чинов, и от казаков-офицеров, и от станиц, и от казачьих семей. Чтобы не утомлять читателя, я выбираю наугад из тех, которые в свое время не попали в печать.
   Вот письмо от казаков 48-го полка:
   "Служба наша нистроевая, а полицейская. Да нам делать нечива, в Донской области в станицы Урюпинской стоим А поетому Делу просим вас походатоствовать анас чтобы Мы были спущены Домой так как Унас Дома осталися одни сторики да жоны смаломи детми голодные, А мы сторожим чужуя собствинасть, свою побросали у нас началас уборка хлеба Убирать некому, пропадай все наше Добро. Абращаймся Мы квам походатствоватъ пред Государственной Думой о нас, чтобы спустили Домой: чево Мы ожидаим каждый день Тилиграму читаим и смотрим и слушаим где читают газеты, чево Пишут онас и чево вы говорите Мы о вас очинь биспокоимся о вашем предъло-ги о нас и блогодарим вас, что вы говорите правду всю Мы готовы всегда служить Государю и нашему Атечеству Дорогому и просим вас как нам быть где нам искать милость"...
   Вот прошение, написанное и подписанное женской рукой. Грамотная казачка -- редкое явление, и услышать ее подлинное слово особенно интересно.
   "Прошу и молю Богом поставленную власть, -- пишет казачка Ску-ришенской станицы С-ва, -- обратить христанское внимание на наше бедственное положение. Муж мой, окончивши трехгодичный срок службы, пожив мало дома, схвачен в двое суток, по мобилизации и служит сейчас в сводном полку в Тамбовской губернии не как на действительной, а как каким-то сторожем: караулят помещика Ушакова имения, тленное вещество, а меня оставил с тремя малолетними сынами, при том же старые дед и бабка 72-х лет. Не имею полевых рабочих рук, терплю нужду в пропитании, хотя муж мой осенью оставил мне пять десятин пахатной земли, весной некому было заработать, я принуждена была продать четыре десятины за дешевую цену, пятую десятину я заработала хотя чужими руками для пропитания. Пришла жатва, -- некого нанять убрать эту десятину, всяк говорит: "Погоди, когда свой уберем, тогда может быт наймусь, что и означает, когда могущие уберут свой хлеб, а мой после их уборки должен пропасть. К чему же нам и пособие без собственных рук? Это пропитание, как падающая со стола крошка. Как оке я буду с своими военными сынами? И мило ли моему мужу оберегать имения помещика Ушакова, а свои сердечные души бессмертные уморить? Какие же будут мои сыны вояки? Заранее отцу надо бы готовить их к военному делу, а они оставлены, как сироты"...
   Несколькими строками ниже она прибавляет:
   "Не я одна прошу милости, -- и многие есть такие же, со мной равны и многие еще бедственнее меня. Надеемся, как милостив, Бог, так и поставленная им власть не оставит нас сирых, отпустят 3-ю и 2-ю очередь мобилизованных казаков".
   Конечно, эти документы не убедительны для вдохновителей патриотических приговоров. Бывший депутат, урядник Васильев с развязностью заявлял в Думе, что документы эти есть плод преступной агитации. Вот он, дескать, не агитировал и ему не прислали ни подобных приговоров, ни просьб. В "многоуважаемую" редакцию "Зорьки" г. Васильев писал: "Беспристрастная история скажет о всем своевременно, а темные делишки лиц, занимающихся агитацией и собиранием всевозможных и всевозможными путями черных документов, которым грош цена, раскроются в недалеком будущем. Имеющий уши да слышит".
   Это в июле 1906 г. писал "истинный сын России и тихого Дона", как именовал себя в том же письме в "многоуважаемую Зорьку" г. Васильев. И уже во второй половине того же месяца он раздавал по станицам Хоперского округа "светлые" документы: No 151 "Русского Знамени", где в стихах и прозе прославлялся урядник Васильев, листки: "Как думские полубаре хотели мужика обмануть", "Россия перед казнью", "Славному казачеству" и др. Последний документ кончается призывом: "Не теряйте же времени, пишите на станичных сборах о вступлении вашем в союз русского народа, высылайте скорей приговоры к нам, а дальше сам Господь и сердце, преданное Государю, подскажут вам, что надо делать"...
   Раздача этих документов сопровождалась, по истинно-русскому обычаю, питиями и закуской. "Беспристрастная история" говорит и о других "истинных сынах", -- например, о генерале Широкове, неутомимо излагавшем "своими словами" передовые статьи "Русского Знамени" и "Веча" о жидовской Думе на станичных и хуторских сборах, на станциях железных дорог, в тарантасе -- ямщикам... Всюду, где можно, и генерал Широков поливает очищенной семена насаждения своего" ("Цариц. Речь", No 180).
   

II.

   Отношение казаков к запросу о мобилизации 2-й и 3-й очереди характеризует до некоторой степени и их отношение к освободительному движению. Из вышеприведенных документальных выдержек видно, что казацкое мнение идет двумя радикально-противоположными направлениями; с одной стороны -- с десяток станиц объявляют себя всецело на стороне самодержавия, ради благоденствия которого они "ни перед чем не останавливаются"; с другой -- около полусотни станиц (и хуторов), приговоры и просьбы которых были получены в Думе, просят (одна Усть -- Медведицкая лишь требует) и даже молят Богом поставленную власть освободить их от позорной нынешней службы. Остальные станицы молчат, "бо благоденствуют"... А может быть, и по невозможности выразить свое искреннее мнение...
   Разница во взглядах на самый острый, самый жизненный вопрос современности объясняется, прежде всего, конечно, силою тех начальственных воздействий, под которыми давно уже проходит вся жизнь казака. Имеет некоторое значение и расслоение казачьей массы.
   Во время выборов в первую Государственную Думу черкасский предводитель дворянства камер-юнкер Леонов, лидер правых, угощая в третьестепенном трактирчике "Золотой Якорь" некоторых выборщиков от станиц водкой, патетически восклицал:
   -- Я -- казак! Я -- природный казак... старый урядник! Не ряженый казак, как все эти учителя, адвокаты, мировые судьи, а истинный казак...
   Любил себя называть "истинным" казаком и бывший войсковой атаман кн. Святополк-Мирский, ограбивший Дон. Его ставленник, черкасский окружной атаман Берладин, уличенный во взяточничестве, тоже, надо думать, "истинный" казак. Но от этих казаков до глазуновского казака Петра Мишаткина, взятого "по мобилизации", оставившего дома пять детишек от шестилетнего до шестимесячного возраста, да на придачу к ним, разбитую параличом бабку, -- расстояние огромное. Их объединяет, конечно, казарменный строй и красные лампасы. Но для "не ряженых" казаков вроде ген. Берладина и ему подобных этот строй -- источник выгод, почестей, безгрешных доходов, власти, влияния и благоденствия. Для Мишаткина -- это бессмысленно-тяжкое иго и бремя неудобоносимое...
   На дистанции столь огромного размера, которая отделяет камер-юнкера Леонова от казака Петра Мишаткина, можно видеть группы, не столь резко отграниченные в своих жизненных интересах и в своем миросозерцании, но, тем не менее, далеко не сходные между собой. Не говоря уже о многочисленном классе лиц должностных (нигде столько чиновников нет, как в казачьих областях, в особенности в станичном управлении), пристроившихся к жалованию и обязанных "присягою" поддерживать незыблемость существующего строя за известное число серебренников, -- на этой дистанции есть и "хозяйственные мужички" в лампасах, казаки-торговцы, кулаки, ростовщики и обглоданный ими безлошадный казак, опустившийся и мечтающий о службе в полицейских стражниках, как о кладе; есть и казак-землероб, бьющийся на своем четырех-пяти-десятинном наделе (самая многочисленная категория), и казак "ряженый", по терминологии "старых урядников", -- казак-учитель, юрист, врач, интеллигентный в подлинном смысле офицер и изредка, казак -- священник или истинно-просвещенный дьякон.
   Все эти группы, даже спаянные общей казарменно-полицейской спайкой, находясь под непрестанным, в течение целого века, воздействием всякого рода чиновных самодержцев -- больших и малых, все-таки разошлись в своем понимании роли казачества, и в своем отношении к освободительному движению. Казак в галунах, т. е. отличенный начальством от рядовой массы, занимающий должность или прицеливающийся занять ее (какой только казак не прицеливается к этому), хозяйственный мужичок, камер-юнкер, кулак, ростовщик, -- они составят и подпишут патриотические приговоры о готовности "ни перед чем не останавливаться" по приказу начальства. Подпишут их и простодушные, доверчивые люди, если им пообещать что-нибудь, хотя бы те же галуны (производство из рядовых в урядники, как поощрительная мера, практикуется в казачьих областях не только в строю, но и в домашней жизни). Припоминается мне один древний старичок, выборщик Хоперского округа. Как-то зашел он ко мне в номер с тетрадью в руках. Вид у него был таинственный, заговорщицкий.
   -- Всю ночь, парень, не сплю, думаю: кого назначить в Думу? Ты как думаешь?
   -- Кто из ораторов наиболее дельные мысли выскажет, на того и положу.
   -- Не разберешь их, парень, алатырей. Мне вот дюже показался этот аблакат из Таганрога... У! сукин сын, говорит -- как чешет! Рукой махнет, как молнья сверкнет!..
   -- Вот и отлично. И я на него положу.
   -- Нельзя! Говорят: жид. Наши уж дознали. Генерал говорит: этого-Боже вас упаси!..
   -- Ну, на этот раз мы без генерала как-нибудь сообразим.
   -- Мм... да... Нет уже, супротив начальства не того... негоже... Всякому лестно в галунах домой вернуться. Наши вон поехали Голицына встречать без галунов, а вернулись в галунах. Лестно взглянуть. И нам, может, дадут...
   На вид этому старичку было не менее семи десятков. Прожил человек без галунов, кажется, достаточно, чтобы убедиться, что жить без них можно, -- однако же, честолюбивая мечта об этом отличии даже у двери гроба властно диктовала ему необходимость угождать начальству. За время выборов я познакомился с ним поближе. Человеком оказался он простым, бесхитростным и искренним. Голосовал он, в конце концов, за левых и галунов не получил, но уже не жалел об этом: взгляды его резко изменились в течение четырех дней. Между прочим, рукопись свою, в которой изложено было что-то вроде его платформы, он пожертвовал мне. Взгляды его -- прямолинейно и, пожалуй, бескорыстно патриотические, и, мне кажется, они типичны для казаков его имущественного положения, -- он из категории "хозяйственных мужичков".
   "Из дание первая", -- так озаглавлена его рукопись, в которой он имел в виду изобразить "казачий быт и тяжелое их обстоятельство". Вначале он бросает ретроспективный взгляд на прошлое казачества и затем сопоставляет его с настоящим. Уже в самом изображении этого прошлого видно отражение официально-патриотических взглядов, утвержденных в головах казаков начальническими официально-литературными опытами:
   "С древнего нашего казачества переходя к настоящему оказалось что предки наши тогда было их в малом количестве, они и заслужили своей верною службой и кровию у своих древних славных великих государей великую славу честь и благодарственные грамоты и кроме того в постоянное свое вечное влодение идомачное хозяйственное жительство весь славный тихий дон, как воды, так и слой его земли, совсеми его притоками и вершинами. А заселить его по своей малочисленности своим казачьим на силением незаселили, они тогда занимали жительство ближе к теплому зимниму клеимату низы дона, около озовского моря, и занимались болей скотоводством между тем и рыболовлей,-- это и самое наилучшая и любезная казачия хозяйство скотоводство"...
   Бедствия настоящего времени происходят, во-первых, от размножения коренного казацкого населения, а во-вторых и главным образом, от "иногородних русских народов", которые "свободно между казаков с жительством поселились и самые лучшие около казаков господские земельные участки с помощью казны крестьянских банков на вечное покупили". Автор даже не задается вопросом, как появились "господские земельные участки", почему под ними оказались самые лучшие земли, откуда взялись сами "господа" среди казаков. Всю тяжесть своего обвинения он обрушивает на "русские народы", ставя им в вину, даже и то обстоятельство, что они пользуются содействием Крестьянского банка, а казаки -- нет. "Русские народы все меры употребляют, дабы не дать возможность казаку распространиться в изобилие богатства, а к тому же русским народам казна деньгами помогает, а казакам помощь отказана". И все-таки, несмотря на эту явную несправедливость отношения "казны" -- значит , правительства -- автор остается непоколебимо тверд в своем патриотизме и старается особенно выдвинут его теперь, когда "русские народы", по его мнению, делают попытку "отобрать власть царя и правительства".
   "Казаки, -- говорит он,-- лишаясь жизни всей душой и кровию верно Служат все подданнейше и по требованию на Службу взащиту Своего обожаемого Монарха Государя Императора его пристола и отечиства и сохраняя все интерессы своей великой державы, скоро и спешно пошли, остовляя свои семья безкуска хлеба радосно на защиту своей империй, вновь проливая свою казачью кровь совнутринем врогом становясь вряды твердыми ногами на оплоты и богатырскими силами, и заслужили отсвоего великого Государя благодарственную грамоту, честь, и славу, а оставшееся семьи казаков стесняются рускими народами проживающими среди казаков они т. с. руские народы по неновисти к казакам поповоду их смут и бунтов порасеи имеют великое зло на казаков за то что казаки твердо и непоколебимо защищают своего Государя престол иотечиство, и все интерессы росеи неновидят казаков и стремятся как бы истребит и стереть грозное имя казаков слица донской земли, они говорят небудь бы казаки стали взащиту мы бы тогда отобрали власть царя и правительства и распорядились бы посвоему. 29-го мартая был на станций Панфиловой Ю. В. ж. д. где была группа руских народов из них крест. Селиверст Корнеев, проживающий о нашу грань, высказал тепер наши мужики хотят сговорится как только у казаков хлеб поспейт и высохнит тогда хотят весь хлеб выжечь огнем, в виду такого их злобного умысла и угроз, казаки: не желают чтобы руские народы болей проживали промежду и около казаков, А по поводу этого осмеливаются все подданнейше просить своего Государя-- императора, и свое правительство повозможности удалит иногородние народы от жительства казаков в свои росейские места А что Селиверст высказывался подтвердит уряд. Федор Федосов".
   Программа, выставленная блоком правых партий в первом областном избирательном собрании в гор. Новочеркасске в пункте об иногородних и о "бунтах", ничем не отличалась от мнения хоперского выборщика. Последний изложил лишь ее более открыто и непосредственно, продолжил до логических последствий и, в конце концов, отошел даже влево от камер-юнкеров, дворян и генералов. В вопросах торговли он проектировал образование станичных потребительских лавок с обращением доходов от них в общественные суммы, иногородних же торговцев из станиц устранить -- "по поводу их самоналоженных цен дороговизны и ненависти их к казакам, по поводу их смут и бунтов по России".
   Но в своей аграрной программе, патриотически настроенный против бунтующих "русских народов", выборщик заходит так далеко, что от частной земельной собственности ничего не остается. Он предлагает "не замедлить произвести выкуп повсей Донской области господских земельных участков" -- за счет государства. По какой же оценке? Для установленя справедливой цены на землю он предлагает "потребовать давние земельныя условия покупателей по области на все покупные земли и посмотреть, за какие они цены покупали, за те цены и произвести выкупы с помощью казны государственного или областного капитала и на основании Высочайшего манифеста от 17 октября для улучшения жизни хозяйственного быта казаков Донского войска -- все принадлежащие (т. е. частновладельческие) земли на всегдашнее владение определить в добавление казакам". По его расчету, стоимость десятины, подлежащей выкупу, таким образом, не превысит 25 рублей. В дальнейших своих соображениях о выкупе частновладельческих земель он предполагает, в случае несогласия владельцев на эти условия, вычислить, "сколько они забрали денежных доходов "за года"" и взыскать с них эти суммы. Он предусматривает и то обстоятельство, что аграрии вздумают указывать на свою высокую миссию, неразрывно связанную с владением землей ("патриотический долг", по терминологии г. Гурко), и не захотят никак расстаться с своим выгодным положением. Тогда ввести в действие принудительное выселение помещиков в Сибирь: "А в крайнем случае воспротивятся и не будут согласны законно продавать в пользование казаков преобретенные ими по донской области земли по поводу их неновисти к казакам смут и бунтов (!), сделать все возможные меры приказать противящимся: земле владельцам принадлежащим к пиредачи казакам поданской области в место которой такую же количество десятин отвести взамен в сибирской области из запасных казенных земел и определить вовладение таковых и тем улучшить такое положение и способней и меньше растраты государственной казны как на выкуп земель и легче переселить одного, как многих таким порядком из менит растрату государственных и обласных денежных расходов".
   Я остановил внимание на программе хоперского выборщика потому, что она характерна для той части казачества, которая подписывает патриотические приговоры, мечтает о галунах, всерьез считает себя оплотом "всех интересов своей великой державы" и во имя их выражает готовность "твердыми ногами" стать против "иногородних русских народов", ставя их, между прочим, в одну скобку с представителями эксплуатации и капитала, наравне с местным дворянством, захватившим лучшие казацкие земли. Вековой гипнотический процесс, возводящий полицейское холопство в традицию, как завет доблестных предков, отражен в воззрениях нашего автора как раз так, как и во всей группе "хозяйственных мужичков", к которой он примыкает. Патриотизм их пока бескорыстен, но они хотели бы кое-что получить за него. Ибо они знают, что они такое для правительства. Из них именно вербуется та серая вооруженная масса, которую натравляют на беззащитный народ, развращают безответственностью, попустительством, одурманивают речами об особой миссии, науськивают листками, в которых говорится о том, что "во всех жидами закупленных газетах раздаются голоса о прививке к казачеству чумной болезни, чтобы этим свести с лица земли, покоренной предками казаков, истинных слуг Государевых, истинную опору Веры Христовой и Отечества".
   Ныне в мыслях этой серой, темной массы произошла несомненная эволюция, несмотря на все усилия изолировать ее, обессмыслить, озвереть в целях пользоваться ею, как живым механизмом устрашения, истязания, убийства. Случаи резких протестов, столкновений с командирами, суда, бегства из полков, забастовок -- явления в мобилизованных казачьих частях более частые, чем в регулярных войсках, но не бросаются они в глаза потому, что казачьи части разбиты на полусотни и взводы, перетасовываются постоянно, и жизнь в этих дробных частях ускользает от общественного внимания.
   -- Мы давно сговариваемся: поседлать лошадей да уехать. Будет с нас, -- послужили! Валяли дураков, старались, а теперь -- будет!.. Сами дубочки стоим, кой что стали понимать. Господа офицеры нам то "Русскую Речь", то афишки ихний принесут, а мы при них же в клочки ее... Не надо нам, сами газеты покупаем, понятие в них стали иметь... узнали... Мы покажем им. Послужили и -- достаточно. Есть у нас там человек двенадцать, -- никак не хотят, боятся. Урядники тоже опасаются. А то у нас одно: как соберемся вместе, взять знамя и уехать... Демократическая партия нам сейчас бы вагоны дала. Ну, как-то пока не союзно... побаиваются. И уход за нами теперь хороший. Пища -- прямо генеральская. В караул -- никак. Лежим и только. По бунтам командир у нас боится ездить: пригрозили убить, так он все прячется от нас, заместо себя посылает младшего офицера. Да, если бы весь полк у нас скомплектовался в одно место, мы бы уехали. Взяли бы знамя и уехали...
   К слову сказать, и знакомый мой хоперский выборщик за каких-нибудь четыре дня выборной кампании радикально изменил свои взгляды. В конце его доклада, который лежит сейчас передо мной, другими чернилами приписано следующее:
   "В Думу войтить, прежде всего нужно утвердить Думу, и что Дума начнет делать, чтобы никакая власть не имела права припятствоватъ ни полиция и ни воинская сила".
   "Из браннники наши донской области! прошу прежде всего старайтесь, чтобы земли выкупы произвести незамедлить и необременить казаков платежом. Кроме того выправить права казакам в г. Новочеркасске самоуправление чтобы сами казаки распоряжались всеми доходами и расходами, и правительство избирали и жалования всему правительству устонавляли сами казаки, по своему усмотреню затем питейные винные лавки сейчас отобраны в доход государственной казны, незамедлить возвратить в полное распоряжение казаков, кроме того утвердить проект, чтобы ежегодно от станицы посылались представители в г. Новочеркасск для проверки доходов и расходов по продаже войсковых земель, все это к полугодию года утвердить дабы к осини все земли были проданы позаконным ценам самими казаками или избранными этими же представителями, что гласится в программе как будто бы коннозаводские степи надолга запроданы в Арендное содержание и по цене 3 коп. за десятину, чтобы вновь перепродать с настоящего полугодия"...
   Требования решительные и вполне демократические. О бунтующих "русских народах" уже нет упоминания. Патриотическое кликушество, вбиваемое казарменным режимом, который тяготеет над казаком всю жизнь, -- исчезло без остатка от кратковременного соприкосновения с свободной мыслью, свободным обсуждением фактов подлинной действительности. Разбуженная мысль приняла направление как раз противоположное тому, которое начальством выдавалось, как традиция, завещанная славными предками. И та программа, которую теперь выставляют казаки, горько обманула чаяния камер-юнкеров, "старых урядников", истинно-русских генералов и начальников всякого ранга. Из всех приговоров, наказов и проектов наибольшую тревогу и негодование начальства возбудил приговор Усть-Медведицкой станицы, доставленный в Государственную Думу подъесаулом Мироновым и урядником Коноваловым. Приговор этот, между прочим, остановил предполагавшуюся мобилизацию трех сводных донских полков. Его сущность сводится к следующему:
   "Следя с большим вниманием и интересом за ходом великой борьбы русского народа с полицейско-чиновничьим правительством за свободу и развитие гражданского самосознания и самодеятельности, -- авторы наказа вспоминают то счастливое прошлое казачества, когда все Донское войско за свои славные заслуги перед родиной действительно пользовалось правами, когда на Дону было широкое самоуправление, когда все вопросы, касающиеся казачества, свободно разрешались войсковым кругом и когда все начальство, начиная с войскового атамана и кончая хуторским, выбиралось из достойнейших своих природных казаков, которые близко знали все нужды и потребности своих станичников. Сопоставляя это счастливое прошлое с настоящим тяжелым, угнетенным положением не только казаков, но и всего русского народа, вступившего в борьбу за право человека и гражданина, -- они приходят к заключению, что в этой борьбе должны принять участие все, кому дорога свобода, а потому постановили:
   1)В войске Донском должно быть восстановлено прежнее самоуправление казачества, должен созываться, по-прежнему, войсковой круг из всех казаков-граждан для решения всех вопросов внутренней жизни казачества, как это было встарь.
   2) Выбор всех начальствующих в войске лиц должен быть из среды своих же казаков, начиная с войскового атамана.
   3) Вся земля, заключающаяся в границах области Войска Донского, как завоеванная самими казаками у кочевых орд и добытая кровью наших предков, должна всецело принадлежать казакам на общинном пользовании, что было подтверждено грамотой Императрицы Екатерины II в 1786 г. Но так как еще с конца XVIII столетия на Дону, благодаря поощрению правительства, образовалась частная собственность на землю, с одной стороны, путем захвата казацкими старшинами общинной войсковой земли и заселению ее крепостными крестьянами (1.607,749 дес), а с другой -- через раздачу самим правительством не принадлежащих ему участков офицерам и чиновникам (1.187,749 дес), что составляет полное нарушение казачьих прав на землю, то мы, с своей стороны, находим справедливым поступить с этой насильственно отнятой у нас землей так: всю розданную офицерам и чиновникам землю выкупить на войсковой счет и возвратить казакам, что же касается помещичьей земли, захваченной казацкими старшинами, то, принимая во внимание, что она заселена с давних пор крестьянами, прежде крепостными, -- эта земля должна быть выкуплена на государственный счет и роздана означенным выше крестьянам. Кроме выше означенных земель, в войске есть земли так называемые запасные, которыми всецело распоряжаются назначенные правительством чиновники; этими чиновниками, между прочим, сданы чуть не даром (по 3 коп. за десятину) земли частным коннозаводчикам. Все эти земли повернуть в распоряжение и пользование казаков.
   4) Современное станичное коневодство, заключающееся в обязательном содержании каждой станицей нескольких жеребцов, как причиняющее прямой хозяйственный вред казачьему благосостоянию, должно быть упразднено.
   5) Сделанный в Государственной Думе запрос военному министру о том: а) почему мобилизация казаков 2-й и 3-й очереди была совершена без требуемого законом опубликования Высочайшего повеления через Правительствующий Сенат, 6) почему казачьи полки употребляются для внутренней полицейской службы и в) когда их намерены распустить, -- мы признаем вполне правильным и с своей стороны находим, что роспуск полков 2-й и 3-й очереди в настоящее время является необходимым, во-первых, потому, что несение казаками полицейской службы противоречит всем традициям казачества, унижает достоинство казака-воина и растлевающим образом действует на нравственное чувство казаков и понимание ими воинской чести, и, во-вторых, потому, что отвлечение молодых рабочих сил гибельно отражается на казачьем хозяйстве; дальнейшая же мобилизация полков 2-й и 3-й очереди не только вредно отразится на хозяйстве, но повлечет за собой окончательное и непоправимое расстройство его, и посылать их отказываемся.
   6) К выраженному Государственной Думой решению об отмене смертной казни, как акту не правосудия, а простого убийства, мы вполне с своей стороны присоединяемся и находим, что смертная казнь есть пережиток варварских времен и противоречит божеским и человеческим законам.
   7) Все борцы за свободу, томящиеся в тюрьмах, сосланные в Сибирь и отдаленные губернии России, должны быть немедленно освобождены и возвращены на родину".
   Остальные пункты менее существенны. Большинство прочих приговоров и наказов в существенном своем содержании не разнятся от усть-медведицкого приговора. Наказ казаков Малодельской, Сергиевской и Березовской станиц значительно радикальнее. Он уделяет общим политическим требованиям больше внимания и, вслед за требованием амнистии, говорит о земле и воле.
   Все безземельные и малоземельные крестьяне по требованию этого наказа должны быть наделены землею. А для этого необходимо отобрать всю землю у помещиков и крупных землевладельцев и передать ее крестьянам. При этом помещичьи земли должны быть отобраны без выкупа. Помимо земли для безземельных и малоземельных крестьян, наказ требует, чтобы всем русским гражданам даны были: свобода слова, устного и письменного, свобода собраний, свобода союзов, свобода вероисповедания и неприкосновенность личности. Наконец, самое главное требование наказа, состоит в том, чтобы немедленно же уничтожен был самодержавно-чиновничий правительственный строй и установлен такой строй, при котором всеми делами государства заведовал бы сам народ через своих выборных представителей, посылаемых в Государственную Думу, министры же и все чиновники были бы только послушными слугами Государственной Думы. Для того же, чтобы эти выборные представители защищали нужды трудящихся и нуждающихся людей, -- наказ требует, чтобы они выбирались в Думу посредством всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.
   В предъявлении местных казачьих требований наказ повторяет пункты, выставленные станицей Усть-Медведицкой, останавливаясь на некоторых более подробно (например, на вопросе о коневодстве), на других -- менее. И затем, переходя к вопросу "как достигнуть того, чтобы все эти требования, предъявленные к правительству, были немедленно же исполнены" -- наказ не останавливается даже перед перспективой, в случае несогласия правительства, "с оружием в руках защищать свободу, бороться за землю".
   В последнее время по станицам встречается в руках казаков разосланный "Донской Казачьей Организацией" проект программы, озаглавленный "Казачьи Нужды". В нем ставится требование широкого самоуправления, восстановление казачьего круга, члены которого избираются всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием. Войсковой атаман и другие выборные власти избираются на один год всем казачьим населением с 20-тилетнего возраста. -- В отношении аграрного вопроса требования "проекта" тоже очень радикальны: все свободные войсковые земли, отведенные под частное коннозаводство, под казенный Провальский завод, под лагери войск и военных училищ, должны поступить в распоряжение войскового круга для удобного использования их населением. Земли, находящиеся во владении монастырей и церквей, без выкупа отбираются и поступают в распоряжение войскового круга. Каждому казаку станицы предоставляется право свободного выхода из общины с выделением ему, в случае его желания, земельного участка, экономически равного его паевому наделу. Отвод участка в натуре предоставляется общине, а все споры по этому вопросу разрешаются судом. Частновладельческие земли отбираются без выкупа и поступают в распоряжение крестьян, заселивших издавна эти земли, обрабатывавших их как при существовании крепостного права, так и после такового. Покупка областным правлением земель у крупных землевладельцев насчет войсковых сумм и т. под. операции, совершаемые без контрольными чиновниками с землями, "случайно попавшими в руки помещиков" -- должны быть немедленно прекращены. -- В отношение казачьей службы проект требует замены постоянных армий милицией, то есть вооружение всех граждан, обучаемых для этого военному искусству в срок, потребный для этого и при том на местах их жительства. -- Распоряжение войсковым капиталом должно быть передано войсковому кругу. Наконец, конноплодные табуны, как приносящие населению одни убытки, должны быть уничтожены. Проект этот, в особенности его аграрная программа, встречает существенные возражения со стороны казаков. Большинство, отдает предпочтение программе усть-медведицких казаков.
   Во всех программах наибольшая доля внимания отдается вопросу о самоуправлении. Аграрный вопрос для сознательной части казачьего населения области еще не так остр и важен, как вопрос о правах. Несомненно, что при нынешнем способе земледельческой культуры -- хищническом, варварски истощившем землю -- кризис казачьего хозяйства выразился уже в очень ярких, красноречивых фактах. Это подробно отмечено печатью. Хозяйственный кризис ставят в связь, главным образом, с современной воинской повинностью казака, в связи же с этою воинской миссией стоит вопиющее бесправие, темнота и грядущее конечное разорение казака.
   Поэтому вопрос о самоуправлении есть самый острый вопрос. Казачьи области -- это огромные казармы, с казарменным распорядком, с солдатской зависимостью от всякого начальства, обязанностью строжайшего чинопочитания, нерассужденя и безусловного подчинения. "Положение об общественном управлении станиц казачьих войск", высочайше утвержденное 3-го июня 1891 года, единственный "закон", действующий в казачьих областях, есть тот же дисциплинарный устав. Практика самодержавия чиновников изобилует здесь фактами, поражающими своей эпической простотой и первобытностью. Непосвященным людям может показаться странным, например, упоминание во всех казачьих программах о станичном коневодстве. Почему именно коневодство, а не овцеводство, свиноводство, разведение рогатого скота, имеющего в казачьем хозяйстве несравненно большее значение, чем лошади? Но стоит побывать в любой казачьей станице, чтобы услышать, какие проклятья несутся по адресу "казенных" жеребцов, содержание которых является неизбежною повинностью казаков. Целый штат крупных военных чинов кормится и делает карьеру около этих жеребцов, налагает, штрафы, взыскивает, продает, облагает казачье имущество. На Дону шутники говорят даже, что иерархическая лестница, долженствующая поддерживать "существующий строй", начинается войсковым жеребцом и кончается войсковым атаманом. Высочайше утвержденное 5 мая 1906 г. положение о станичном коневодстве или как его назвали казаки, "закон о жеребцах" (восприявший силу, разумеется, без согласия народных представителей) содержит, например, статьи, вменяющие в обязанность станицам выставлять определенное число маток. На каждую матку вырезать из общественного земельного довольствия по 6 десятин; на 15 маток полагается один жеребец (ст. 4). Недостающее число маток вменяется в обязанность приобретать на станичные суммы (ст. 82). На казака, не поставившего матку, налагается штраф в 5 руб., и станичный атаман приобретает матку на его счет (ст. 24). За недоставку матки на смотр в определенные сроки налагаются штрафы по 5 рублей за каждый раз (ст. 24 и 25). Статьею 34-ю определен размер фуража на каждого жеребца, с возложением на станицы обязательства заготовить на общественный счет фураж заблаговременно. Фиксировано высокое жалование смотрителям табунов, фельдшерам и табунщикам, которые отбывают обязанность за военную службу, но содержание получают из станичных сумм. И завершением всего является запрещение (ст. 44) станичникам сбывать приплод до 2 1/2 лет; за нарушение этой статьи виновные подлежат ответственности по суду.
   Чтобы понять ужас этого закрепощения жеребцами и кобылами, а через них начальству в густых эполетах, надо перенестись мыслью в обстановку казачьего житья, с его хроническими недородами, задолженностью, обнищанием и тою безвыходностью, беспомощностью, невозможностью протеста, которые создаются военным режимом. Шесть десятин земли на кобылу в то время, как на душу населения не более 3-х десятин, обязанность -- несмотря на это, как показал опыт, -- большую часть года (не менее 8-ми месяцев) содержат ее на сухом фураже -- в то время, как цена сена уже не спускается ниже 60 коп. за пуд, невозможность продать приплод, хотя бы он издыхал с голоду, полная возможность произвола со стороны станичного атамана в наложении штрафов и приобретении за счет "виновного" лошади (т. е. продажа с молотка имущества несостоятельного казака) -- это лишь одна страница из истории попечения о казаках чиновных самодержцев большого и малого ранга. И при всем том разыгрывается комедия самоуправления: станичным обществам предписывается составить приговоры о добровольном принятии на себя расходов в десятки тысяч рублей на этот предмет... И приговоры составляются.
   Вот почему сознательная часть казачества, настроенная патриотически в лучшем смысле этого слова, мечтает о действительном самоуправлении, как о панацее, как об единственном средстве возродить и обновить казачество в его благородных и жизненных сторонах. Эта мысль подробно развивается в объяснительной записке к проекту устава "Казачьего союза":
   "Казачество -- говорится в этом проекте, -- не мирилось с неволей, с принуждением, с неправдой и бесправием. Люди, наиболее сильные духом протеста, убегали от такого государственного порядка в вольные степи, на добровольную нужду, на долгую борьбу с врагом. Воля, независимость свободной, полноправной личности была для них дороже всего. Борьба с врагами стала первым условием их существования. Врагов было много. Все, кто нес стеснение свободы личной, свободы веры, свободы общественных порядков, основанных на равенстве и братстве, были врагами казачества: и кочевые орды с их ханами, и польские короли с их панами, и русские цари с своими патриархами, воеводами, дьяками и подьячими. Каждая пядь земли, каждый день пропитания -- все приобреталось борьбой. И в этой борьбе, закаленные духом и телом, они создали оплот русской народности на окраинах.
   Итак, главным свойством казачества была любовь к свободе, к полной самостоятельности и независимости. И говоря о заветах предков, не следует забывать прежде всего этого. Из исторической борьбы казачества за свободу и независимость вытекли и главнейшие права казачества: право на самое широкое самоуправление и право на всю землю, которую казачество кровью своей приобрело"...
   Объяснительная записка подробно рассматривает оба вопроса и с исторической, и с современной точки зрения, и заканчивается так:
   "Говорят, казачество отжило свое время. Роль его кончилась вместе с ролью окраинного борца против внешних врагов. Нет! Не говоря уже о том, что прежняя его роль -- борца против внешнего врага на окраинах, пока существует внешний враг, не кончилась, ныне для него выясняется новая роль еще более высокого значения. Наиболее славная и почетная его роль именно в борьбе за лучшие формы государственности, против самовластия и произвола, в борьбе за свободу и права не только свои, но и всех угнетенных. Тут именно славные заветы старины гармонически сочетаются с завоеваниями человеческой мысли в новые времена. Эта борьба будет упорной. И чем скорее поймет казачество свои интересы и свое значение, тем скорее оно повернет шансы на победу в пользу народа, тем скорее проложится путь к грядущему народному счастью. И когда русский народ завоюет себе право на свободный труд, на всестороннее развитие, на осуществление народовластия, когда путь к общему счастью, равенству и братству будет очищен от терний и шипов, -- человечество убедится, что формы широкого народоправства и свободного общежития созданы были людьми борьбы за право личности еще раньше. И в числе этих борцов за право не последнее место занимает казачество".
   В этих мечтах, конечно, много юного, романтического порыва, который всегда отличал казачью интеллигенцию. Трудно гадать, когда казачество напишет на своем знамени лозунги, провозглашенные "казачьим союзом". Но, несомненно, одно, что тот "блеск" кровопролитий, которым казаки, под руководством нынешнего правительства, прославили себя в последние два года, не остался без следа даже для самого темного, самого подавленного сознания: заслужить дружную народную ненависть в настоящем, перейти с оплеванием в историю, ради каких-то-то "незыблемых" основ и "священного права" собственности крупных владельцев, не только погубить душу, но и потерять шкуру, -- эти факторы оказались достаточными, чтобы повернуть мысль, державшуюся до сего времени по швам, в сторону родных когда-то, но забытых широких перспектив света и простора.
   Как ни трудно было пробить дорогу встревоженному сознанию в такой предусмотрительно сдавленной и духовно ограбленной среде, но оно пробилось и теперь уже безостановочно растет медленным, но прочным ростом. Теперь уже хозяин-бюрократия едва ли скажет с прежней уверенностью:
   -- Препоручаю тебе, Трезорка, все мои потроха, -- стереги! Принесите Трезорке помоев!
   Все чаще и чаще придется ему помахивать перед Трезоркой замасленной рублевой бумажкой. Но покупательные средства истощаются. До сих пор казакам платили их же деньгами -- из войскового капитала. Теперь из 8 1/2 милл. осталось всего 525 тысяч в процентных бумагах. Немного...
   Будущее -- в тумане, и трудно угадать, какие гениальные планы скрывает правительство за его густой пеленой. Предоставит ли оно всему казачеству исключительную привилегию на занятие хорошо оплачиваемых полицейских должностей? Расквартирует ли регулярные войска в казачьих областях? Нарежет ли "мордовскую землю"? Задумает ли колонизовать казаками северную половину Сахалина?..
   Атмосфера неожиданностей и сюрпризов, в которой мы живем, приучила нас в достаточной степени к фатальному равнодушию. Но в массах за этим равнодушием идет уже незримая работа, в результате которой тоже могут оказаться сюрпризы и неожиданности.

"Русское богатство". No 4. 1907

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru