Крюков Федор Дмитриевич
Святая ночь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Федор Крюков. Старое поле. В начале пути.
   М.: "АИРО-XXI", 2021.
   

Святая ночь

   Иван Иванович Васин, надзиратель одного учебного заведения, стоял у окна своей казенной квартиры и смотрел на улицу.
   Правильно разбросанные горящие точки фонарей мигают и дрожат на Спасской площади. На углах Исаакия колеблется высокое красно-желтое пламя. Массив собора в смутных очертаниях встает из ночного сумрака. На улицах нет обычного движения, шума и грохота езды. Лишь изредка покажется светящаяся и движущаяся точка каретного фонаря и неторопливо пробежит по набережной.
   А на этой стороне, на Васильевском острове, совсем тихо.
   Это -- святая ночь.
   Иван Иванович хочет, старается заставить себя почувствовать значение этих великих слов -- "святая ночь", старается найти в этой ночи отличие от обыденных будничных ночей, -- и не может... Обычное усталое и равнодушное чувство овладело им. Ум чувствует историческую важность наступающего момента, память восстановляет библейские события, а сердце равнодушно молчит...
   А было время, когда душа наполнялась священным и радостным трепетом в эту ночь...
   Давно, давно это было.
   Память оставляет библейские события и начинает работать в другую сторону.
   Далекое, далекое село в одной из южных губерний встает перед глазами Ивана Ивановича. Небольшая горница в маленьком домике. Он лежит на полу рядом с маленьким братом. В комнате таинственный полумрак. Тоненькая желтая свечка горит перед образами в переднем углу и бросает дрожащий, робкий свет на лик Спасителя. Образ деревянный, старый и почерневший. Глаза Искупителя смотрят на Ивана Иваныча так задумчиво и глубоко-проникновенно, что ему кажется, что если он и укроется с головой материной шубой, то он все-таки будет видеть всю его душу, и от этого Ивану Иванычу становится несколько неловко и даже страшно. Иван Иваныч знает, что он великий грешник, и это его мучает... Если бы мама узнала о том, что он сделал, то уши и вихор его пострадали бы, сильно бы пострадали... А проступок не маловажный: он съел кусок творогу, который лежал на тарелке в переднем углу.
   -- А давай заспорим, кто завтра раньше встанет, -- говорит ему братец, который тоже не спит и лежит с открытыми глазами.
   -- Давай, -- отвечает Иван Иваныч. -- Об чем?..
   -- Об пятаках... Нет!.. лучше об пяти яйцах...
   Брат соображает: пять яиц составляют одну треть его "пайка",-- всего того количества яиц, которое досталось при домашнем разделе на его долю. Риск большой!..
   -- Нет, давай лучше об двух кулаках, -- говорит он: -- коль ты раньше встанешь, ты меня два раза в спину вдаришь, а коль я -- так я тебя... Ну-ну?
   -- Ну-ну!..
   Брат вынимает из под шубы свою маленькую руку и подает Ивану Иванычу. Он берет ее своей, а другой рукой разнимает их: пари состоялось.
   Затем они оба отворачиваются друг от друга, укрываются с головой одной шубой и стараются как можно скорее заснуть. Но сон нейдет. С улицы доносится говор, звуки шагов: это народ идет в церковь. Иван Иваныч прислушивается к тому, что говорят; стены дома так тонки, что все отчетливо слышно.
   -- Вот гонял, гонял, я, братец ты мой, за этими сусликами, -- говорил чей-то громкий бас: -- до той поры пока гонял, покель сам язык не высунул... Ну, захватил-таки его кнутом... Упал суслик. Подхожу я к нему, глядь, -- а у него все четыре лапки отрезаны...
   -- Тссс... -- удивляется слушатель.
   -- Сссс... -- сипит, подражая ему Иван Иваныч, а брат икает -- и оба едва удерживаются от смеха. Почему-то становится так весело, так весело, что вот-вот оба прыснут и раскатятся заливистым хохотом.
   -- Не мешай спать! что ты икаешь! -- притворно сердито говорит Иван Иваныч.
   -- Ни-ни-ни-ни... -- Ссссс...
   -- Ха-ха-ха-ха, -- наконец раскатываются оба и долго не могут успокоиться, пока мать прикрикнула на них из другой комнаты:
   -- Что вас тут разрывает! вот я вас!..
   Они притихают. Еще несколько минут и Иван Иваныч засыпает. Во сне он видит кого-то, который прощает ему содеянный им грех и дает розовое, необыкновенное красивое яичко. Иван Иваныч раскрывает рот, чтобы спросить его о чем-то, но вдруг слышит:
   -- Дон... дон... дон...
   -- Ванятка! вставай!.. два кулака проспорил, -- говорит над ним братец, и он открывает глаза.
   Мама приносит им новые рубахи, новые "пиньжаки" и новые штаны. Иван Иваныч надевает свою рубашку. Новый ситец гремит, шурчит и, сгибаясь, кое-где колет его тело, пожимающееся от холода.
   -- Проспорил два кулака, -- напоминает братец и уходит из горницы.
   Иван Иваныч спешит одеться и выходит на улицу. Ночь теплая и тихая. В глубоком, таинственном, полупрозрачном сумраке неба дрожат и моргают ясные звездочки. Теплая влажность разлита в весеннем воздухе. На улице говор и движение усилились. Звон колокола мерно разливается в воздухе и не успевает замирать. Окна церкви горят огнями.
   -- Чаво это? -- слышит Иван Иваныч удивленный голос и оборачивается на него.
   Над воротам церковной ограды висят в воздухе два розовых шара -- необыкновенно красивые!
   -- Высожары? -- спрашивает тот же голос.
   -- Нет, это фонари!.. Дьяконов сын Василий сработал... Мастак!..
   Иван Иваныч в восторге смотрит на произведение дьяконова сына
   Василия и отдает должную дань удивления его искусству. Толпа надвигается, затирает Ивана Иваныча и почти вносит в церковь. С клироса несутся дружные и усердные голоса дьячков и добровольцев певчих; он слышит, между прочим, густой бас дьячка Андреевича и необыкновенно высокий и тонкий тенор портного Ивана Мартиныча... Сердце Ивана Иваныча наполняется восторгом и радостным трепетом, когда до него доносится:
   -- Воскре-се-ни-е Тво-е Хри-сте Спа-а-се...
   Как же хорошо и легко! Какие чудные, торжественные звуки!..
   У Ивана Иваныча становится так тепло и хорошо на душе, когда он даже сейчас, стоя у окна, вспомнил об этом давно прошедшем!.. Его начинает тянуть на улицу, где он надеется увидеть или услышать что-нибудь похожее на то, что возобновила ему память.
   Парадная лестница казенного дома, в котором Иван Иваныч живет, ярко освещена газовыми рожками. Швейцар в праздничной, торжественной ливрее, в треуголке и с булавой, кланяется ему и отворяет дверь. Иван Иваныч чувствует, что взор его испытующе-проницательно направлен в сторону его кармана.
   -- Придется на возвратном пути дать, -- думает с сердечным сокрушением Иван Иваныч: -- вот все зонтик хотел купить... опять, верно, обождешь...
   На улице довольно светло. Небо темное, закрытое облаками. Неровный, порывистый ветерок налетает с моря и заставляет пожиматься от холода. Мигающие и дрожащие огни фонарей протянулись ровными лентами по обеим сторонам набережной. С той стороны слышен смутный стук и гром движений.
   Иван Иванович идет через Неву по мосткам. По обеим сторонам в сумраке расстилается грязный, голый и вспухший лед. Он весь изрезан бороздами и уныло ждет, когда Нева унесет его в море... Давно бы уж пора ему туда, притоптали и испачкали таки его значительно, а Нева все не торопится...
   По мосткам движется народ все в одну сторону -- к Исаакию. Сзади Ивана Иваныча шагают какие-то два франта -- один в цилиндре с тощим, потасканным, зеленовато-бледным лицом и с жидкой, рыжеватой растительностью на щеках, другой -- в котелке, толстолицый, курносый и румяный. На обоих короткие, просторные пальто, пестрые брюки, в руках -- тросточки.
   -- В такой шляпе с аршинными полями да еще если вуаль, как ее теперь узнаешь? -- громко говорил толстолицый в котелке.
   -- Д-да, если вуаль, то это, действительно... -- уныло соглашался цилиндр.
   -- А, кажется, этот секретарь Липкин за ней здорово приударяет...
   -- Да, секретарь, действительно...
   -- Подайте ради праздничка Христова, господа милостивые!.. -- шамкающим голосом просила горбатая старуха у проходящих, которые подымались с мостков на улицу.
   Иван Иваныч вздохнул и полез в карман. Два франта опередили его.
   -- Дай-ка ей, -- сказал цилиндр котелку: -- может у ней хлеба нет...
   -- Нет, у ней хлеб есть, она масла хочет... -- отвечает котелок.
   -- Козлишь, брат!
   -- То есть, ты хочешь сказать -- "ослишь"?..
   -- Оставь! Это же глупо, наконец!..
   -- Почему? -- Да глупо...
   -- Гм, почему? -- не понимаю, -- говорил котелок, исчезая в толпе вместе с товарищем.
   Площадь Сенатская была запружена народом. Кареты и извощичьи дрожки гремели, надо всем стоял смешанный, беспорядочный шум и гул. Толпы стояли, двигались, говорили и смеялись. Говор был самый разноязычный: русский, немецкий, французский и даже английский.
   -- А что у вас в Лондоне бывает так народу-то?.. -- спрашивал мужик с остриженным в скобку затылком и с подбритой шеей у рыжего большого человека в каком-то странном картузе. Рыжий человек промычал что-то в ответ, и мужик недоверчиво воскликнул:
   -- О?.. в самом деле?..
   Иван Иваныч прошел к собору и остановился у северных дверей, на панели.
   На Ивана Иваныча налетел плечом какой-то мастеровой. Кто-то больно наступил на ногу и головой хватил по носу Ивана Иваныча.
   Толпа затирала Ивана Иваныча, двигаясь к западным дверям. Он подчинился общему течению и направился туда же. У одной колонны он остановился и стал смотреть на двигавшийся внизу народ.
   -- Серж! ты, кажется, сейчас уже намерен и похристосоваться с ней? -- услышал Иван Иваныч знакомый громкий голос франта в котелке.
   -- Оставь! это же глупо, наконец...
   -- Почему?
   -- Да глупо... Не понимаешь если, то...
   Раздался пушечный выстрел. Колокола загудели. Великий праздник наступил. Народ, кажется, еще больше заколыхался и заволновался, грохот езды еще более усилился. Гудят колокола, несется медный их звон по всему городу, мешается, колышется и дрожит, возвещая людям весть о великом искуплении от смерти и о новой жизни.
   А Ивану Иванычу грустно...
   Растворяются массивные западные двери собора, солдаты расталкивают народ, торжественная процессия крестного хода двигается из храма, слышно стройное пение:
   -- "Вос-кре-се-ни-е Тво-е Хри-сте Спа-а-се"...
   Но грусть еще более почему-то овладевает Иваном Иванычем, когда он услышал это пение...
   Народ задвигался, заволновался и ринулся в собор, когда крестный ход возвращался назад. Иван Иваныч почувствовал, что какая-то могучая волна сорвала его с места и понесла, несмотря на все его усилия удержаться на месте или выбраться вон. Волна ударила его сначала затылком об двери, потом носом об угол стены и вбросила в собор. Шум, крик, женский визг, оголтелый беспорядок внесла эта волна в святой храм. Иван Иваныч продолжал против своей воли нестись все вперед и вперед, сидя на плечах какого-то огромного рыжего дворника в синей поддевке, и остановился, наконец, где-то в середине. Несколько раз колыхнулся народ, сдвинувшийся плотной массой, и мало-помалу успокоился. Иван Иваныч с большими усилиями сполз с плеч своего соседа и стал молиться, вслушиваясь в торжественные пасхальные ирмосы.
   А на душе у него было грустно...

А. Б-цев

"Петербургская газета". No 94. 7 апреля 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru