Всемогущий "греховодник-купон", проникая вместе со своими разрушительными свойствами повсюду, повсюду искореняя все старое и простое, не миновал и донского края. И здесь, как и везде, с появлением этой властной силы начались быстрые перемены. Прежде всего были изгнаны халаты, холстинные рубахи, поршни (все это процветало двадцать лет назад) и вместо них явились на казаках щегольские сюртуки, "трахмальные" рубахи, сапоги с высокими каблуками; на смену кубилекам и прочим старым местным женским уборам явились современные наряды с большими претензиями и покушениями на моду. Эта замена старого новым коснулась и некоторых внутренних сторон казачьего быта, между прочим, народно-поэтического творчества. Старые высокохудожественные казацкие песни были сданы в архив, а на место их появился рой новых песен с особенным характером, особенным духом. Главная отличительная и непременная черта этих новых песен -- отсутствие смысла. Внутреннего содержания в них нет и следа. Песня щеголяет рифмой, "складной" формой и вместе с тем представляет собою изумительную бессмыслицу, совершенно бессвязный набор слов. Вот наглядный пример:
Дон согласный луг раздастся,
Дон коснется к ним лесам,
Донцы в бурю поспешайте
К Александру во луга.
Александр собрал дружину,
Он сказал своим орлам:
Лети прямо во чужбину
По казачьим по делам
Как-то перечные волны (?)
Мы к отровности(?) пойдем,
Мы пойдем и будем драться,
Украморничков смирять,
И тогда пущай все скажут,
Что Россия -- не одна.
Что же это такое, как не сумбур какой-то, набор фраз с решительным отсутствием всякого смысла? И откуда могла взяться такая песня? Надо полагать, происхождение ее -- книжное: она есть переложение или -- вернее -- искажение какой-нибудь из тех многочисленных песен, которые преподносят "новейшие полные песенники", изд. Шаранова, Леухина и прочих. Такие переложения встречаются весьма нередко. Например, популярная песня "Настала священная брань на врагов" у казаков поется -- "Настало священство избранных врагов". Вот еще пример:
Войско плакало героя,
Победитель всем врагам,
Победитель всем врагам,
Слава донским казакам!
Знаем, знаем, где Россея,
Знаем -- Дон откель течет,
Знаем -- Платов герой,
Знаем, знаем он какой,
Знаем -- наш граф Платов
Перешел между войсков,
Всем казакам приказал
Не щадите боле врага.
Вы злодеям не щадите,
Мои верные донцы,
Царю верно послужите,
Как деды ваши и отцы.
Нет, мы сделаем получше,
Что прелестней казачкам,
От Москвы село есть близко,
Государь к нам приезжал,
Государь к нам приезжал,
Слово ласково сказал.
Вчуже становится совестно за такую рифмованную чепуху! Положим, что подобных песен еще не так много и они не очень распространены, но не потому, чтобы казаки не видели в них никакого достоинства, а потому, что их трудно запомнить, усвоить. Но зато, кто их знает, тот уже считается "настоящим" песенником.
Гораздо большей популярность пользуются песни, называемые почему-то среди казаков "дамскими". Это -- в настоящее время повсеместно распространившийся тип песен-романсов со скудным, приторно-сентиментальным содержанием, занесенный из фабричных губерний и на Дон. Все эти песни одинаково никуда не годятся в поэтическом отношении, в большинстве случаев тоже бессмысленны, как и вышеприведенные образцы. В устах фабричного или "городского" человека они еще как будто уместны; но более чем смешно слышать от казаков что-нибудь вроде следующего:
Кругом, кругом осиротела,
Милый друг я без тебя,
С тобой все счастье улетело
И не воротится назад.
Вернись, вернись, моя надежда,
И воротись в последний раз.
Во сне мой миленький явился,
На груди искру заронил,
Блеснул, как молния, и скрылся,
На век спокойствия лишил.
Сказал: "гуляй, моя Розета (или Лязерка),
И не влюбляйся ни в кого:
В твоих летах любить опасно,
И ты завянешь навсегда,
И ты завянешь -- не развянешь,
Расцвесть не можешь никогда.
Когда же роза расцветает,
То всяк старается сорвать,
Когда же роза засыхает,
То всяк старается стоптать.
Когда же девица счастлива,
То всяк старается любить,
Когда же девица несчастна,
То всяк старается забыть.
-- "И н-нежная, братцы мои, песня!" слышал я восторженное восклицание об этой песне от одного бородача с самой воинственной физиономией.
"Дамских" песен чрезвычайно много и с каждым годом становится все больше и больше. Приведенная песня -- одна из лучших, так как здесь, кроме покушения на поэтические уподобления и "глубину" мысли, есть еще связь между предложениями, что не во всякой песне можно найти. Есть, например, такие цветы новой народной поэзии, как известная, многоцитируемая и во множестве вариантов встречающаяся песня:
Что-ж ты, милка, не выходишь?
Заморозить меня хочешь?
Я морозу не боюся,
У ворот тебя дождуся.
Я гварила свому Васе:
Не катайся на баркасе.
Если-ж будешь ты кататься,
Я не буду с тобой знаться.
Ох-хохошеньки, хохошки,
Надоели нам картошки.
Вы подайте стакан чаю
Я по миленьком скучаю...
И т. д. и т. д. Во главе всех "дамских" стоят так называемые "петербургские" песни, которые приносят домой гвардейцы, возвращаясь со службы. Вот один пример этой лакейской поэзии:
Тихо стонет за морями,
Водворилась тишина,
Все спят рощи и долины,
Волны стонут в берега.
Храбрый рыцарь он стремится
Ко Мальвине молодой,
А Мальвину снаряжают
Жертву бедную к венцу.
Вот как тихо гость нежданный,
Скоро рыцарь прискакал,
Прискакамши рыцарь к гробу,
Близко к гробу моему,
Обнаживши рыцарь шашку
Над Мальвиной головой,
Где стояла, там упала
И сказала: "жисть моя"...
К той же категории "дамских" песен можно отнести еще и песни "арестантские" новейшей формации, мало отличающиеся от них по духу и складу. Эти песни пользуются у казаков наибольшей популярностью. Есть из числа их и довольно прочувствованные, не без художественного достоинства; но таких мало и все они стоят далеко ниже общеизвестных старых арестантских песен, как "Проснется день" и др., глубоких и искренних по чувству и прекрасных по запеву. Вот две самые ходячие и вместе с тем, можно сказать, самые плохие:
Мальчишечка бедняжечка
Склонил свою головушку
На правую на сторонушку,
Он на правую и на левую,
На мою на грудь да на белую.
На груди лежал, тяжело вздыхал,
В последний раз "прощай" сказал.
"Ты прости-прощай раскрасавица,
Красота твоя мне нравится,
Но любовь наша разлучается.
Я тебя любил -- счастливый был,
Любить не стал -- в острог попал.
В остроге сижу -- в окно гляжу,
Не йидет ли кто, не несет ли что?
Вот идет-то идет моя милая,
Вот несет-то несет цветок аленький,
Цветок аленький -- дите маленький.
Мы сходилися да любилися,
Да любилися -- любовалися.
На нас люди все дивовалися:
Да что это за парочка?
Да что это за дружная?
Не брат с сестрой и не муж с женой,
Добрый молодец с красной девицей.
(Сообщил казак А. С-в).
Когда я был свободный мальчик,
Не знал ни горя, ни нужды,
Тогда я жил, как всем живется
В кругу родных своей семьи.
Родные все меня любили,
Я жертвовал (!) своим страстям,
Но баловство меня сгубило --
Влюбился в девочку одну.
Она клялась, что верно любит
Своей приверженной душой,
И я ей верил, сам влюбился,
Увы! -- для пагубы своей.
С тюрьмой московской я спознался,
В которой три года сидел.
Сижу вечернею порою,
Лампада тусклая горит,
А за железною решеткой
У часового штык блестит.
Во мне весь разум помрачился
И я задумал убежать,
Я на колени становился
И всех святых стал призывать,
Меня молитва оправдала
Из-под конвоя убежать.
Прибег я к ней смертельный, бледный,
Она трепещет предо мной,
Она трепещет предо мной,
А на пороге часовой --
И он сказал: "ступай за мной".
(Сообщил Н. К.)
Вот образцы новой народной поэзии, вытеснившей почти совершенно старую. Явление поистине странное и непонятное!.. Не тронет "за живое" новая песня, не найти в ней того родного, бесконечно милого и дорогого, что дает старинная задушевная песня, в которой слышится и раздолье родной степи, пустынной и широкой, и горькая, безнадежная тоска в разлуке с родной стороной... И все так искренне, задушевно, просто и безыскусственно! Не заменит пошлый, избитый мотив новой песни, фальшивой, деланной, -- тех глубоко-поэтических мотивов старой, а между тем эта старая песня все-таки уступила свое место новой... Выбираю наугад одну из песен, лет десять-пятнадцать тому назад распеваемых по станицам, а теперь сохранившихся в памяти немногих казаков скудными отрывками:
На Пруду-то стоял полк Кутейников,
Во полку-то служил млад-донской казак.
Станицы казак был Березовской,
По прозванью Матвей Горемыкин он слыл.
Не отслуживши службу, казак вздумал на Дунай бежать,
Переправившись Дунай, младец сел на камушек.
Сидючи-то, младец крепко призадумался,
Призадумавшись, младец стал тужить-плакать,
Переплакавши, стал рассказывать:
"Сторона-ль моя, ты сторонушка,
Шельма не родимая ты да незнакомая!
Я не сам сюда зашел и не конь меня занес,
Завела-то младца хмелинушка,
Хмелевая легкая пирушка.
Я хотел досадить своему отцу-матери,
Я хотел нагрубить своему роду-племени
И своей молодой жене.
Досадил-то я, младец, сам себе,
Нагрубил-то я своему ретиву сердцу,
Осиротил-то я своих родных деточек.
(Сообщил казак И. Б-в. Эта песня с некоторыми изменениями есть в сборн. Пивоварова).
И вот такие-то прекрасные произведения народного творчества казаки стали забывать и менять на скудные содержанием и мыслью, безжизненные и пошлые романсы. Соблазняются ли они при этом сознанием, что это -- песни городские, следовательно -- "цивилизованные", или рифмой новых песен ("А пастушка кричит: "стой!" -- разрушаешь мой спокой!"), до которой простой народ вообще падок, или же тут кроется какая другая причина, факт все-таки остается фактом и при том неутешительным.