Кривич Вл.
Ямщики

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЯМЩИКИ.

   Вотъ ужъ съ годъ, какъ всѣ парни засматриваются на Авдю, внучку ямщика Игнатьича, а самъ Игнатьичъ уже семнадцать лѣтъ любуется и не налюбуется своей красавицей Авдей; онъ не лѣнился убаюкивать ее, когда она росла въ колыбели, не отговаривался отъ сказокъ, не скупился на пряники, когда она стала бѣгать и рѣзвиться по двору вмѣстѣ съ сосѣдними ребятишками; не забывалъ ей привозить изъ города то ленточку въ косу, то сережки, то колечко, иногда и на сарафанъ чего-нибудь, чтобъ Авдя не была хуже всѣхъ въ веселыхъ хороводахъ или на шумныхъ посидѣлкахъ. "Балуетъ свою внучку Игнатьичъ", говорили сосѣди; "а Игнатьичъ только улыбался, молча поглаживая свою сѣдую бородушку; ему любо было слышать такія слова, потому-что онъ въ-самомъ-дѣлѣ любилъ баловать Авдю. Онъ былъ старъ и сѣдъ, но еще бодръ и силенъ; крѣпкая сѣверная природа въ немъ выказывалась вполнѣ; всякій, посмотрѣвъ на его высокій ростъ, на его дюжее, здоровое сложенье, на величественную старческую осанку, на его какую-то краснорѣчивую сѣдину,-- всякій скажетъ, что подъ русскими морозами, среди русскихъ снѣговъ выросъ и окрѣпъ онъ; они взлелѣяли его юность, зажгли въ ней огонь жизни, сдѣлались его необходимою природою, тѣшили его душу своими блестящими искрами, и теперь даютъ бодрость его старости. Онъ былъ ямщикъ, ямщикъ настоящій -- русскій, ямщикъ въ душѣ, отъ самыхъ своихъ ребяческихъ дней и до сѣдины. Посмотрите на него, когда онъ присядетъ на край облучка, возьметъ въ лѣвую руку возжи, выпрямится, примолвитъ: "Господи благослови", и поведетъ кнутомъ по своей лихой тройкѣ; помчится она точно на перегонку съ соколомъ, подъ ладъ звонкаго колокольчика, летитъ мѣрнымъ летомъ по гладкой дорогѣ, и точно чуетъ, что тѣшитъ душу своего стараго хозяина. Тутъ-то Игнатьичъ какъ-будто вдохновляется; вы видите, что это не простой извощикъ, который только взялся перевести васъ съ мѣста на мѣсто за условную плату, что это не хладнокровный поденщикъ, которому нужна не работа, а копейка: нѣтъ, вы видите въ немъ страсть, слѣдите за его размашистыми, невольными жестами, слышите его отрывистые, удалые, даже прибавлю, восторженные крики, и если за тѣмъ окинете крутомъ взоромъ всю необозримую даль и потомъ задумаетесь, то поймете эту страсть русскаго ямщика. Впрочемъ, здѣсь вамъ будетъ некогда думать; вы будете только смотрѣть и чувствовать. Если на душѣ у васъ весело, то при этомъ быстромъ полетѣ ваше сердце забьется еще веселѣе; какая-то раздольная радость скажется въ вашей мгновенной улыбкѣ; живѣе потечетъ кровь въ вашихъ жилахъ, и тутъ-то вы почувствуете въ себѣ страсть той же удали, чувство того же раздолья и разгула; если же у васъ на сердцѣ затаилась грусть, если за вами лэтитъ неотвязчивая тоска, то въ эти мгновенія она останется далеко за вами, будто не въ силахъ поспѣть за летучей тройкой; ваши тоскливыя думы разсѣются въ одну минуту, подобно облакамъ при мгновенномъ порывистомъ вѣтрѣ: вашъ грустный взоръ уже не будетъ томиться этими широкими ровными полями и лугами, которыя стелятся далеко-далеко и наконецъ сливаются съ голубымъ небомъ или съ сѣренькими облаками; вы только будете наслаждаться быстротой настоящаго. Для разнообразія, изрѣдка передъ вами мелькнетъ какой-нибудь перелѣсокъ со своими чахлыми елями и тощими березами, или какая-нибудь деревнюшка, смотрящая на васъ то весело, то сурово, со своими овинами, съ бабами, сидящими у порога, съ крикливыми ребятишками, которые съ любопытствомъ глядятъ вамъ вслѣдъ, или пожалуй вздумаютъ перегонять васъ. Но кто можетъ перегнать эту удалую тройку; она мчится, летитъ, звенитъ и снова вамъ представляетъ тѣ же необозримыя равнины, ту же безконечную даль. Тогда во всемъ этомъ вы найдете свою прелесть, свое родное; ваше сердце отзовется и на унылый звонъ колокольчика, и на удалые крики ямщика, и на всю широкую раздольную мѣстность. Вы Русскій, то же самое названіе носитъ и эта природа, и это раздолье, и эта удаль, которая такъ живо выказывается въ ямщицкихъ порывахъ, а родное всегда сказывается родному сердцу. Тогда вы легко себѣ объясните, отчего такъ выработался типъ русскаго ямщика по всей широкой матушкѣ-Руси; а представителемъ этого типа я, по справедливости, могу считать Игнатьича.
   Да, чудно мчаться на русской тройкѣ, съ лихимъ русскимъ ямщикомъ! Сколько тутъ особенныхъ, трепетныхъ ощущеній, которыхъ нельзя сравнить ни съ какими другими; сколько удалой жизни въ этомъ быстромъ полетѣ! Пусть паровозъ летитъ въ десять разъ скорѣй тройки, но его быстрота никогда не произведетъ въ вашей душѣ такого дѣйствія; на немъ все мелькаетъ передъ вами и утомляетъ ваши глаза; мѣрный порывъ его пара и однообразный стукъ колесъ утомляютъ ваши уши; совсѣмъ не то лихая тройка!
   Игнатьичъ умѣлъ чувствовать прелесть этой живой быстроты коней, и наслаждаясь самъ, хотѣлъ наслаждать также своихъ сѣдоковъ; но бѣда вамъ, если вы въ первый разъ вздумали оставить городъ, не зная ничего, кромѣ городскихъ экипажей: на тележкѣ Игнатьича восхитительная быстрота вамъ покажется адской пыткой; ваше сердце забьется болѣзненно, вы готовы ждать, что вотъ черезъ минуту оно или вырвертся вонъ изъ груди, или разорвется на части; вы съ трудомъ будете въ состояніи произнести слова просьбы къ Игнатьичу, чтобы онъ умѣрилъ быстроту своихъ коней. Онъ тотчасъ васъ послушаетъ, но вѣрно примолвитъ: "Ага, знать въ первый разъ ѣдетъ баринъ; подожди немного, стерпится слюбится, самъ будетъ давать на водку, чтобъ только однимъ духомъ прокатиться отъ станціи до станціи, тогда любо будетъ, попривыкни только...." Вы не вдругъ повѣрите его словамъ, а онъ совершенно правъ. Однимъ движеніемъ руки онъ заставитъ коней бѣжать легкимъ, спокойнымъ бѣгомъ: и тогда ладъ звона колокольчика мгновенно измѣняется; утихаютъ удалые крики ямщика; его черты принимаютъ обыкновенное выраженіе; онъ хладнокровно смотритъ на всѣ стороны, и потомъ, мало-по-малу задумывается. Если въ эту минуту вы не прервете его думы своими вопросами, то непремѣнно, черезъ нѣсколько мгновеній, услышите его заунывную, протяжную пѣсню; тихимъ, складнымъ напѣвомъ будетъ оглашать она дорогу, не будетъ тѣшить и ласкать вашего слуха разнообразными переливами, но за то прямо съ первыхъ своихъ звуковъ проникнетъ въ вашу душу, проникнетъ во всю ея глубину, отыщетъ тамъ самыя живыя струны, заколеблетъ ихъ, и зазвучатъ онѣ тѣмъ же самымъ ладомъ, и заговорятъ сердечнымъ языкомъ, завладѣютъ всѣмъ вашимъ слухомъ и отнимутъ у васъ силу всѣхъ другихъ внѣшнихъ чувствъ. Долго вы будете внимать этому родному голосу, и во всемъ будете находить съ нимъ гармонію: прислушаетесь къ біенію своего сердца, тамъ слышите отзывъ тѣхъ же звуковъ, въ понятныхъ, но невыразимыхъ чувствахъ; обратите ваши взоры на ямщика: его черты покажутъ вамъ, что онъ весь углубился въ самаго себя.
   Но вотъ вы пріѣхали на станцію; Игнатьичъ въ минуту забываетъ свою думу; его тотчасъ окружаетъ толпа ребятъ, парней, стариковъ, среди которыхъ онъ себя видитъ какъ будто въ родной семьѣ; со всѣми онъ балагуритъ, шутитъ, смѣется, а если есть дѣло, то и о дѣлѣ начнетъ судить такъ, что заслушаешься; между-тѣмъ не забываетъ приласкать и своихъ родныхъ лошадушекъ.
   Смотря на Игнатьича, вы убѣдитесь, что онъ занимается не по нуждѣ, не изъ одной только работы и платы, но по страсти, по любви и сочувствію къ своему ремеслу, и какъ-будто даже по своей природѣ.
   Онъ мнѣ разсказывалъ, что недавно ему вздумалось было бросить возжи, телегу и лошадей, передать ихъ своему четырнадцати-лѣтнему внуку, а самому успокоить старыя кости въ теплой избѣ. Но немного времени онъ провелъ въ этомъ покоѣ; ему стало скучно, ничего онъ себѣ не находилъ по мысли, хоть въ гробъ ложись, такъ жизнь стала нсвесела и лѣнива.
   И вотъ онъ скоро догадался, что это значитъ; запрягъ снова тройку, снова взялъ въ руки кнутъ да возжи, снова опылилъ свой кафтанъ пылью большой дороги, и все какъ рукой сняло, прошла скука, и опять пошла жизнь попрежнему.
   Вотъ каковъ былъ Игнатьичъ; не даромъ всѣ ямщики говорятъ про него, что какъ воропъ жаждетъ крови, такъ Игнатьичъ ждетъ своей череды. Ему знакома вся окрестность, по-крайней-мѣрѣ, на сто верстъ, а на большой дорогѣ знакомъ каждый камушекъ, каждое деревцо, только стоитъ съ нимъ заговорить, такъ онъ разскажетъ вамъ всю подноготную; за-то ужъ и говорить мастеръ, особенно если дѣло коснется его прежней удали, его молодости, о, тогда стоитъ его послушать.
   Давно уже лишился Игнатьичъ своей жены, о которой всегда вспоминалъ съ грустью и любовью, называя ее своей покойницей; потерялъ и любимаго единственнаго сына, такъ что теперь его семью составляютъ вдова-невѣстка, внукъ да внучка. Онъ любилъ ихъ всѣхъ, но во внучкѣ просто души не слышалъ; отъ того ли, что она была первая, которая дала ему право назваться дѣдушкой, или такъ сама по себѣ заслуживала его любовь, трудно что-нибудь вѣрное сказать на это, да и самъ Игнатьичъ, кажется, не зналъ бы что отвѣчать, еслибы вамъ вздумалось спросить его.
   Лидя въ-самомъ-дѣлѣ была прекрасная дѣвушка, и не даромъ на нее засматривались всѣ парни. Она мало была похожа на тѣхъ русскихъ дѣвушекъ, которыхъ по большей части представляютъ наши художники въ своихъ картинахъ; въ ея щекахъ не было той полноты, которая васъ заставляетъ назвать дѣвушку откормленною; въ ея румянцѣ не было той густоты и неподвижности, въ улыбкѣ и во всѣхъ чертахъ той общности и неопредѣленности, которыя недолго васъ удерживаютъ передъ собою; Лидя, напротивъ, невольно обращаетъ на себя ваши взоры: ея легкій румянецъ безпрестанно игралъ на щекахъ; милая улыбка часто скользила по устамъ, которыя такъ и хочется поцѣловать, какъ уста прелестнаго ребенка; въ этой улыбкѣ то блестѣла радость, то крылось любопытство, то таилась стыдливость; наконецъ, глаза.... ихъ ужъ я не знаю какъ описать вамъ -- это были чудные голубые глаза, которыхъ быстрый, иногда стыдливый, иногда даже лукавый взоръ врѣзывался въ вашу память, и въ ней минутой могъ отрывать васъ отъ работы, минутой могъ оживляться передъ вами во снѣ. Свѣтлорусые волосы дѣвушки гладко сказались въ густую длинную косу, искусно связанную ленточкой. Въ ея чертахъ вы найдете не безмолвную простоту, по жизнь, какая только можетъ пылать въ груди семнадцати-лѣтней дѣвушки, воспитанной внушеніями одной природы.
   Свободно совершается развитіе дѣвушки въ семьѣ зажиточнаго селянина. Всегда рѣзва и весела, она безпечно украшается цвѣтами, украшая ими и своихъ подругъ. Она никогда не слыхала ни о какой наукѣ, но это ей не мѣшаетъ любить природу, наслаждаться ея прелестями и въ ней искать свои утѣхи, свои радости, не мѣшаетъ пламенно и горячо молиться въ простой сельской церкви, внимать одной вѣрѣ сердца и не знать праздной, безпокойной бездѣятельности,
   Лѣтомъ весело она проводитъ будни въ полѣ, то съ граблей, сгребая пахучее сѣно, тутъ же на немъ и отдыхая, то съ серпомъ, связывая зрѣлые снопы; весело проводитъ праздники въ томъ же полѣ, среди игръ и хороводовъ, красуясь въ своемъ дѣвичьемъ убористомъ сарафанѣ; зимой, домашнія простыя работы, посидѣлки, гаданья занимаютъ дѣвушку. Она развивается и распускается какъ полевой цвѣтокъ, о которомъ заботится одна природа, оживляя его и солнцемъ и росой и дождемъ; правда, солнце можетъ его сжечь, дождь прибить къ землѣ, по такой сожженный и прибитый цвѣтокъ мы можемъ сравнить съ дѣвушкой въ бѣдной семьѣ. Авдя не была такою; она была любимицей природы, которая щедро ее одарила красотой и прекрасно развила ее на своихъ цвѣтистыхъ поляхъ, подъ своимъ голубымъ небомъ; отъ того она любила бѣгать и рѣзвиться по этимъ роднымъ полямъ, обращать взоры къ этому родному небу, и не умѣла скучать работой. Нельзя налюбоваться на нее, когда она, поднявъ на плечо коромысло съ ведрами, легко и быстро ступаетъ бѣлыми ногами по извилистой тропинкѣ, ведущей къ рѣчкѣ, или когда выгоняетъ въ стадо своихъ любимыхъ коровъ, или когда сидитъ передъ домомъ, на скамейкѣ, со своимъ дѣдушкой, внимательно слушаетъ его разсказы, то невинно улыбается, то задумывается, то съ нетерпѣливымъ любопытствомъ устремляетъ на него свои живые глаза. Право невольно ею очаровываешься! О ней, какъ слышно, часто говорятъ и окружные помѣщики, а ихъ воспитанныя дочери ей даже завидуютъ; но еслибы ее нарядить по городскому и ввести въ кругъ этихъ красавицъ, она была бы не на своемъ мѣстѣ, не въ своей природѣ, и, можетъ-быть, е;і сельская красота лишилась бы своихъ чаръ; пусть лучше она останется навсегда въ своемъ родномъ красивомъ сарафанѣ -- онъ такъ присталъ къ ней.
   Авдя съ дѣтства любила смотрѣть на ямщицкую удаль; ей весело было встрѣчать или провожать глазами эти быстрыя тропки, которыя въ минуту пролетали передъ пей, оставляя одинъ столбъ пыли; у ней у самой ёкало сердце при этомъ быстромъ полетѣ, и она умѣла отличать ловкихъ и проворныхъ ямщиковъ отъ другихъ, вялыхъ и неповоротливыхъ.
   Но съ нѣкотораго времени она стала особенно смотрѣть на Антона, красиваго парня, который вмѣстѣ былъ и удалой ямщикъ. Много у него было ровесниковъ, такихъ же двадцатилѣтнихъ молодцовъ, но ни у кого изъ нихъ такъ не завивались въ колечки русые льняные волосы; никто не умѣлъ такъ щегольнуть кафтаномъ, или такъ ловко надѣть на бекрень низенькую шляпу съ пряжкой, за которую всегда былъ воткнутъ свѣжій полевой цвѣтокъ; ни у кого такъ ровно и такъ бойко не мчались кони; никто, наконецъ, не могъ такъ бодро сидѣть на краю телеги, такъ мастерски держать возжи и помахивать кнутомъ, какъ лихой Антонъ; за-то и проѣзжіе никому не давали столько на чай, сколько счастливому Антону. Онъ жилъ въ семьѣ съ женатымъ братомъ, который былъ худой мужикъ и въ-добавокъ пилъ запоемъ; отъ того не любо было молодцу сидѣть дома; онъ лучше любилъ проводить время на постояломъ дворѣ, распивать чай съ своими пріятелями, толковать съ ними о красныхъ дѣвушкахъ, о коняхъ, о проѣзжихъ, о своей удали молодецкой, и весело такъ шли у него дни за днями. Съ нѣкотораго времени Антонъ сталъ приглашать къ своему чаю Степу, Авдина брата, и заводить съ нимъ пріятельскія отношенія. Степа также ѣздилъ ямщикомъ и былъ бой-мальчишка; онъ любилъ погонять лошадей, покричать на нихъ со взмахами кнута, показать свою удаль, но все это у него еще выходило безъ особеннаго умѣнья, неровно, неловко: однако старики смотря на него, говорили: "весь въ дѣда будетъ, пострѣленокъ." Онъ уже пересталъ считать себя мальчишкой, а смотрѣлъ на всѣхъ ямщиковъ глазами взрослаго, какъ на своихъ сотоварищей,
   Антонъ ласкалъ Степу, поилъ чаемъ, дѣлился пряниками, и никогда не упускалъ случая заговорить съ нимъ объ его домашнихъ дѣлахъ, о дѣдушкѣ, и тутъ же, какъ-будто кстати, спросить и объ Авдѣ. Степа былъ болтливъ и въ такихъ лѣтахъ, что не могъ ничего подозрѣвать въ искусныхъ вопросахъ Антона, но другое, болѣе опытное ухо тотчасъ бы сообщило уму, что Антонъ не даромъ часто спрашиваетъ про Авдю. Еще недавно онъ смотрѣлъ одними и тѣми же взорами на всѣхъ дѣвушекъ, со всѣми равно балагурилъ, шутилъ, смѣялся, ни одной изъ нихъ не отдавая преимущества: тогда еще ни одни очи ему не приходили по сердцу. Но съ послѣдней масляницы его ретивое въ первый разъ стукнуло въ груди совсѣмъ иначе, какъ стучало прежде; онъ зналъ, какъ оно бьется съ радости, съ печали, со страха; но тутъ оно какъ-будто трепетно пробудилось, какъ-будто въ первый разъ узнало юную жизнь, и стало навѣвать молодцу совсѣмъ другія думы. Это случилось очень просто: веселенькій солнечный морозъ сманилъ парней и дѣвушекъ кататься съ горы; кто на Руси не любитъ этой забавы! Гдѣ есть гора, тамъ непремѣнно въ зимній праздникъ слышны и крики и хохотъ, а безъ горы, равно какъ безъ блиновъ, и масляница не въ масляницу.
   Итакъ ямщики и ямщички одной семьей собрались къ горѣ; молодые катались, старые стояли сложа руки, смотрѣли на удальцовъ, дѣлали имъ знаки одобренія, а порой и подсмѣивались; передъ ними, вмѣсто саней, скользили оледенѣлыя лыки и рогожи съ веселою молодежью; иногда пролетали большія салазки, скрипѣли, подшибали другихъ, вертѣлись, и часто къ общему хохоту останавливались сами на серединѣ раската; дѣвушки, подрумяненныя весельемъ и морозомъ, кричали, визжали и разнообразили общій шумъ и общее веселье. Среди всѣхъ отличался кудрявый Антонъ; онъ всегда любилъ щегольнуть передъ всѣми, гдѣ только былъ случаи; такъ и сюда пришелъ не съ рогожей, не съ простыми салазками, а съ красивыми тормазными санями. Ловко онъ скатился разъ, другой, третіи, самодовольно посматривая на обѣ стороны; дѣвушки наперерывъ старались прокатиться на его летучихъ саняхъ; старики приговаривали "вишь какой затѣйникъ" и громко смѣялись, когда онъ перегонялъ и подшибалъ непроворныхъ. Игнатьичъ стоялъ тутъ же со своей Авдей, которая каталась немного, потому-что ея братъ былъ въ чередѣ на станціи, а съ другими парнями ей было стыдно. И вотъ, чтобъ потѣшить свою внучку, старикъ ласково остановилъ Антона:
   -- Антоша, прокати Авдю разокъ, другой на своихъ самолетахъ: вишь красна дѣвица стоитъ да ждетъ молодца, потѣшь ее, а я спасибо скажу.
   -- Изволь, дѣдушка, отвѣчалъ Антонъ, охорашиваясь: хоть самаго тебя скачу, если хочешь; полетимъ, что твоя тройка.
   -- Куда мнѣ старику рваться съ вами соколами! говоритъ Игнатьичъ, и ведетъ Авдю къ ледяной лѣстницѣ, усыпанной пескомъ.
   До-сихь-поръ Авдя какъ-то мало встрѣчалась съ Антономъ, который любилъ быть въ бесѣдѣ со взрослыми дѣвушками, а ее считалъ еще недоросткомъ; потому она смотрѣла на него стыдливо и не рѣшалась напрашиваться на его сани, подобно другимъ дѣвушкамъ, которыя были смѣлѣе и старше ея. Антону тоже какъ-то случилось только теперь пристально посмотрѣть на Авдю, и встрѣтить стыдливый взоръ юпой красотки; въ этомъ взорѣ было столько дѣтскаго невиннаго чувства, столько нетерпѣливаго ожиданія, столько скромной прелести, что удалый молодецъ, самъ не зная почему, немножко смутился; онъ даже не нашелъ ни одного слова -- что-нибудь сказать Авдѣ въ знакъ ласки или ободренія. Молча принялъ онъ на свои сани трусливую Авдю, приободрился, видя, что всѣ рогожи выжидаютъ его и ни одна не отваживается пуститься съ нимъ на перегонку, и за тѣмъ быстро помчался съ горы, шаркая по льду рукавицами. У Авди задрожало сердце, а милая, легкая улыбка, съ какою она еще на самой вершинѣ посмотрѣла на своего дѣдушку, какъ-будто закоченѣла и не сходила съ ея устъ до-тѣхъ-поръ, пока не захрустѣлъ снѣгъ подъ сталью саней. Вотъ сани остановились, Авдя проворно съ нихъ соскочила, улыбнулась Антону, кивнула головой и хотѣла бѣжать къ дѣдушкѣ, но слова Антона ее удержали.
   -- Куда же ты, Авдя? спрашивалъ онъ: развѣ ты не хочешь больше, аль тебѣ не нравится?
   -- Нѣтъ, нравится, отвѣчала дѣвушка: да быть-можетъ, тебѣ хочется кататься съ кѣмъ-нибудь другимъ!
   -- Съ кѣмъ же мнѣ кататься? у меня нѣтъ сестры; а тебѣ сегодня тоже не съ кѣмъ; что жъ тебѣ такъ стоять, да смотрѣть на другихъ: и холодно и завидно! не правда ли?
   -- Да! я и то соскучилась; никто больше меня не любитъ кататься, а тутъ стой да смотри на чужое веселье!
   -- Ну вотъ видишь! такъ что жъ тебѣ, бѣдненькой, скучать; будемъ кататься на моихъ саняхъ, благо дѣдушка позволяетъ; накатаешься до-сыта.
   -- Нѣтъ, я до-сыта никогда не накатаюсь; съ горы кататься веселѣе, чѣмъ на дѣдушкиной тройкѣ, а я весь вѣкъ бы на ней каталась.
   -- Ну, такъ и станемъ кататься вмѣстѣ; на саняхъ не то, что на рогожѣ, летишь, что сердце замираетъ.
   -- Само-собой, на саняхъ лучше, да еще на такихъ красивыхъ саняхъ, какъ твои.
   Сильно польстила самолюбивому сердцу Антона эта Авдина рѣчь; онъ самодовольно посмотрѣлъ на сани, оправилъ кафтанъ, подпоясанный цвѣтнымъ кушакомъ, покривилъ на бекрень маленькую шапку, приосанился, и подходя къ лѣстницѣ, закричалъ насмѣшливымъ голосомъ:
   -- Эй вы, рогожники, лубошники, салазники, прочь! давайте мѣсто, дорогу, не то раздавимъ какъ осенній листъ, мы не вамъ чета!
   Старики смѣялись на этотъ возгласъ Антона, парни отвѣчали ему насмѣшливыми, шутливыми замѣчаніями, но всѣ его пропустили, и потомъ смотрѣли въ-слѣдъ за скользкимъ летомъ его саней.
   Долго еще катались ямщики съ ямщичками, и наконецъ, разрумяненные морозомъ, оставили гору для новаго наслажденія, которое ожидало ихъ въ простыхъ, незатѣйливыхъ избахъ: жарко натопленная печь, разливая вокругъ себя пріятную теплоту, въ-самомъ-дѣлѣ могла доставить истинное наслажденіе послѣ долгаго пребыванія на морозѣ.
   Антонъ весь вечеръ просидѣлъ у своей печки, весь вечеръ продумалъ объ Авдѣ, и ни одна дума никогда ему не казалась такъ пріятною, какъ эта; но онъ не спрашивалъ у себя, отъ чего это такъ случилось, не справлялся, къ какому разряду принадлежитъ его чувство, онъ просто думалъ о прекрасной дѣвушкѣ, съ которой много катался и много говорилъ, думалъ потому, что ему нравилась его дума; съ нею онъ и заснулъ, заснулъ сладкимъ молодымъ сномъ, какъ юноша, у котораго первыя грезы любви не отнимаютъ покоя.
   На другой день -- это быль послѣдній день масляницы, который у насъ называютъ прощальнымъ-воскресеньемъ -- Антону пришла мысль прогуляться подъ-вечерокъ мимо дома Игнатьича; эта мысль нисколько его не удивила, хотя прежде, въ былые дни, ничего подобнаго не приходило ему въ голову. Онъ заботливо принарядился, расчесалъ свои свѣтлорусые волосы, надѣлъ на макушку шапку, и пошелъ удалымъ молодцомъ вдоль по снѣжно-искристой дорогѣ. Всегда были зорки его глаза, а теперь силились сдѣлаться вдвое зорче, увидавъ издали старика и дѣвушку, сидящихъ у порога крашеной избы; эта изба была жилище Игнатьича; этотъ старикъ былъ самъ Игнатьичъ, а дѣвушка была его внучка. Онъ и она вели тихую бесѣду, ласково смотря другъ на друга.
   -- Тебѣ, дѣдушка, нескучно? заботливо спрашивала Авдя у Игыатьича.
   -- Вотъ дурочка, что выдумала спрашивать, съ усмѣшкой отвѣчалъ Игнатьичъ: да отъ чего намъ можетъ быть скучно: здоровьемъ не обижены, живемъ не хуже другихъ, голодъ не грозитъ, холодъ не знобитъ; остается только благодарить Царя Небеснаго.
   -- И я все это знаю, да отчего жъ мнѣ иной разъ бываетъ скучно? скучно-грустно, а отъ чего, сама не понимаю.
   -- Извѣстно, отъ чего вамъ краснымъ дѣвицамъ бываетъ скучно: увидѣла какую-нибудь обновку у своей подружки, захотѣлось и самой такую же -- вотъ и скучно стало.
   -- Совсѣмъ нѣтъ, ты даришь мнѣ столько обновокъ, что грѣшно было бы завидовать другимъ; нѣтъ, просто такъ бываетъ скучно, какъ вотъ сегодня.
   -- Вѣрно худо молилась Богу; помолись хорошенько передъ сномъ, такъ и скука пройдетъ.
   -- Что ты, дѣдушка! сегодня я молилась какъ и всегда молюсь, и у обѣдни была, а все скучно.
   -- Отъ чего жъ тебѣ можетъ быть скучно? знать соскучилась жить съ нами; надоѣли дѣвицѣ одни и тѣ же углы.
   -- Ну, вотъ ты какой, дѣдушка; право обидно слышать такія рѣчи; съ кѣмъ же мнѣ и жить, какъ не съ вами?
   -- Съ нами-то жить отходитъ время; придетъ другое, выйдешь за мужъ, перейдешь въ другую избу....
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я буду всегда съ вами...
   -- Всѣ вы говорите такъ до поры до времени; а придетъ по сердцу добрый молодецъ, такъ и готовы дать поклонъ родной избѣ, и не разбираете, будетъ ли другая лучше.
   Авдя слушала Итатьича, а взоръ ея былъ устремленъ на дорогу, по которой бодро шелъ молодой ямщикъ; ея щеки зардѣлись, и милая улыбка безъ ея вѣдома заиграла на ея дѣвичьихъ устахъ: ея скука мгновенно отлетѣла прочь.
   Между-тѣмъ Антонъ поравнялся съ Игнатьичемь, снялъ шапку и поклонился сперва ему, потомъ Авдѣ.
   -- Здравствуй, Антоша, заговорилъ Игнатьичъ: куда Богъ несетъ?
   -- Къ старостѣ, проститься, отвѣчалъ Антонъ: хотя со старостой онъ простился уже часа три назадъ.
   -- Доброе дѣло, что православнаго обычая не забываешь, замѣтилъ Игнатьичъ.
   -- Прости и ты меня Христа-ради, сказалъ Антонъ, и поклонился въ поясъ Итатьичу; Игнатьичъ отвѣчалъ ему тѣмъ же и поцаловался съ нимъ. Потомъ Антонъ поклонился Авдѣ, и она ему поклонилась, но тутъ же бросила на него свой быстрый, плутовской взоръ, который смутилъ собственный его взоръ какъ-будто притупилъ всю его остроту, и смѣнилъ холодный румянецъ отъ мороза на другой, жаркій, игривый, мгновенно рожденный трепетнымъ біеніемъ сердца.
   Съ этого дня всѣ думы Антона стали оттѣняться другими легкими оттѣнками: прежде занималъ его только одинъ разгулъ пылкой юности; стремленія горячей его души, просящей жизни, удовлетворялись удалыми ямщицкими гонками, шумными сходками молодыхъ парней при станціонномъ дворѣ, веселыми играми въ полѣ; тогда онъ изъ прошедшаго вспоминалъ одни забавные случаи, которые могли возбудить смѣхъ и веселье въ говорливой бесѣдѣ, потому-что и въ настоящемъ искалъ только одного веселья, а думая о будущемъ, ничѣмъ не отличалъ его отъ настоящаго. И теперь онъ не разлюбилъ дышать стремительнымъ воздухомъ въ быстромъ полетѣ своей лихой тройки, не забылъ и пріятельскихъ шутливыхъ бесѣдъ, не пересталъ тѣшиться молодецкой удалью; но при всѣхъ этихъ порывахъ юности, часто блестѣлъ въ его воображеніи быстрый взоръ Авди, ея милое румяное личико, ея лукавая улыбка. Свѣтъ сталъ для него еще милѣе прежняго, жизнь и подъ морозами казалась ему такъ горячею и такъ полною привлекательной таинственности. Случалось ли ему проѣзжать мимо избы Игнатьича, тогда только нужно было на него смотрѣть, а это случалось весьма часто: онъ умѣлъ заставить своихъ пристяжныхъ коней красиво изогнуть шеи, по которымъ разстилались длинныя, лоснящіяся гривы, умѣлъ ловко править одной рукой всей тройкой, и въ то же время зоркимъ глазомъ смотрѣть на окна знакомой крашеной избы; рѣдко тамъ не встрѣчалъ онъ желанныхъ взоровъ или желанной улыбки; тогда онъ на мигъ приподнималъ съ головы свою ямщичью шапку, и какъ-будто не въ силахъ удержать радостнаго порыва сердца, вскрикивалъ удалымъ крикомъ на коней, и въ минуту исчезалъ въ быстротѣ ихъ полета. Не одну и не двѣ версты такъ промчится онъ, слыша все тотъ же трепетъ сердца, наконецъ мало-по-малу онъ сдерживаетъ тройку, начинаетъ задумываться, но задумываться самыми льстивыми и блестящими думами; а потомъ затянетъ какую-нибудь родную пѣсню, въ которой вы услышите и любовь, и ясныя очи, и ретивое.
   Такъ прошелъ Великій-постъ, и вотъ настала Святая-недѣля; она принесла Антону много радости. Дѣвушки, по обыкновенію, стали выходить въ поле -- встрѣчать весну, заводить игры и хороводы, къ которымъ приставали также и парни. Антонъ теперь часто могъ видѣться съ Авдей, могъ говорить съ ней, слышать ея рѣчи, смѣшивать свой смѣхъ съ ея рѣзвымъ смѣхомъ, или просто любоваться ею. У нихъ не было ни страстныхъ взглядовъ, ни страстныхъ объясненій; безъ всего этого они легко поняли, что любятъ другъ друга, любятъ такъ, какъ внушаетъ любовь сама природа, безъ тоски, безъ терзаній, безъ страданья, любятъ нѣжной, безхитростной любовью, для которой имъ ненужно было пріискивать ни словъ, ни выраженій: простота чувствъ оказывалась въ простотѣ окружающей ихъ природы. И никто посторонній не могъ замѣтить ихъ взаимнаго чувства, которое, Богъ знаетъ почему, обыкновенно стараются скрывать, какъ въ деревняхъ, такъ и въ городахъ.
   Авдина мать была хворая и слабая женщина, и хотя зорко смотрѣла за своей дочерью, но не могла вездѣ за ней услѣдить, да и кто бы могъ укараулить сердце дѣвушки, которая имѣла право праздновать праздники подъ открытымъ небомъ, среди полей и цвѣтовъ, праздники, установленные, кажется, самой природою. Игнатьичъ твердо былъ увѣренъ, что онъ воспиталъ свою внучку въ страхѣ Божіемъ, что она никогда не забудетъ его наставленій, заботливо ласкалъ ее, и давая ей свободу веселиться съ другими, самъ проводилъ большую часть дня на станціи. Здѣсь онъ пилъ чай и водку, забавлялъ всѣхъ своими разсказами, оцѣнивалъ удаль ямщиковъ и доброту лошадей, а иногда, для шутки, вступалъ въ игру съ молодыми ямщиками: то-то раздавались тогда смѣхъ и крики. За-то всѣ любили Игнатьича, и въ общемъ дѣлѣ всегда ему отдавали первенство. Вотъ тройка примчала усатаго барина; ему нужно лошадей на двадцать верстъ по проселочной дорогѣ; ямщики съ любопытствомъ окружаютъ его телегу, но только одинъ Игнатьичъ возвышаетъ голосъ и торгуется съ бариномъ; никто лучше его не умѣетъ уговорить проѣзжаго дать красную цѣну. Наконецъ торгъ слаженъ. Игнатьичъ отходитъ въ сторону, окруженный всей толпой ямщиковъ, снимаетъ съ себя шляпу, беретъ ее въ обѣ руки, и поварачивается съ нею во всѣ стороны; въ это время въ шляпу каждый ямщикъ бросаетъ свой грошъ съ особенной замѣткой. Проѣзжій слышитъ нестройные крики, видитъ толкотню ямщиковъ, и ничего не можетъ понять изъ всего этого; то понимаютъ одни ямщики; они умолкаютъ и съ нетерпѣливымъ любопытствомъ начинаютъ смотрѣть на шляпу Игнатьича, который трясетъ ее при звонѣ грошей; наконецъ однимъ сильнымъ движеніемъ его рукъ изъ шляпы вылетаетъ грошъ. "Чей, чей?" раздаются голоса ямщиковъ, бросившихся смотрѣть выпавшій грошъ, рѣзко отмѣченный зубомъ. За этими вопросами тотчасъ же послышались другіе возгласы: "Антона! Антона!" Игнатьичъ взялъ грошъ и поднесъ его къ Антону.
   -- Твой, Антоша?
   -- Мой! отвѣчалъ Антонъ.
   -- Такъ поѣзжай же съ бариномъ, а послѣ, какъ водится, угостишь насъ чаемъ.
   -- Ладно, дѣдушка! замѣтилъ Антонъ, и весело побѣжалъ готовить лошадей.
   Скоро ухарская тройка помчала барина, который торопилъ Антона и сулилъ ему на водку. Въ это время Авдя возвращалась домой, неся на плечѣ коромысло съ ведрами воды; она издали узнала, какъ лошадей, такъ и того, кто ими правилъ, и смотрѣла имъ въ слѣдъ, пока они не скрылись, поворотивъ на проселочную дорогу. Тогда Авдю стали мучить догадки, куда Антонъ повезъ барина -- это было простое дѣвичье любопытство -- угадать то, что, повидимому, вовсе не было любопытно. Подходя къ своимъ воротамъ, она встрѣтила Степу, который, рѣзво прискакивая, бѣжалъ домой со станціи.
   -- Далеко ли поѣхалъ этотъ баринъ? спросила она брата, желая на-самомъ-дѣлѣ, знать по о баринѣ, а объ Антонѣ.
   -- Въ сельцо за двадцать верстъ, отвѣчалъ Степа, припрыгивая на одной ногѣ: его досталось везти Антону; счастливецъ такой, что просто завидно....
   -- А не бось тебѣ хотѣлось?
   -- Еще бы нѣтъ; баринъ съ виду добрый, вѣрно много на чай дастъ.
   -- Хорошо, какъ угодишь ему, а если нѣтъ, то и разсердится пожалуй, вотъ тебѣ и чай; а Антонъ, вѣрно, получше тебя угодить съумѣетъ.
   -- Отъ чего такъ? съ оскорбленнымъ самолюбіемъ спрашивалъ Степа: вишь расхвасталась Антономъ, а я чѣмъ его хуже?
   -- Онъ больше тебя ѣздитъ, больше знаетъ снаровки, да лучше знакомъ и съ дорогами.
   -- Много ты знаешь; дѣдушка побольше тебя знаетъ, а и онъ никогда не говоритъ, что я хуже другихъ ѣзжу!
   -- Ну полно, Степа, не сердись, я такъ, пошутила: вѣдь Антонъ все-равно долженъ будетъ васъ поить чаемъ!
   -- Разумѣется, долженъ!
   -- Ну, такъ о чемъ же тужить! Разочти, когда онъ воротится, тогда и жди его на станціи!
   -- Когда онъ воротится? Часа четыре проѣздитъ! замѣтилъ Степа и скрылся въ воротахъ своего двора.
   -- Часа четыре! примолвила за нимъ Авдя, и посмотрѣла на солнце, которое показывало крестьянскій обѣденный часъ.
   Оставивъ ведра въ сѣняхъ, Авдя вошла въ избу, вытерла большой дубовый столъ и стала сбирать къ обѣду.
   Скоро воротился и Игнатьичъ, помолился передъ образомъ; сѣлъ за столъ въ переднемъ углу, а за нимъ усѣлась и вся семья.
   -- Правда, дѣдушка, Авдя говоритъ, что я хуже Антона правлю тройкой, а? спрашивалъ за обѣдомъ Степа у своего дѣда.
   -- Да, въ лѣта Антона и ты будешь ямщикъ нехуже его, отвѣчалъ Игнатьичъ: въ твои лѣта онъ былъ такой же какъ и ты; Авдя не даромъ дочь и внучка ямщика: умѣетъ сказать, кто лучше, кто хуже другихъ правитъ. А Антонъ славный парень, и собой удалецъ, и дѣло свое знаетъ, не ударитъ лицомъ въ грязь; жаль что въ семьѣ-то живетъ негодной; братъ пьяница, братнина жена -- вздорная баба; а то хоть кому бы женихъ....
   Все это Игнатьичъ говорилъ съ разстановкой, безпрестанно посматривая на Авдю, у которой вспыхивалъ розовый румянецъ.
   -- Ну, когда зайдетъ слово о женихахъ, замѣтила мать, то Тимофей будетъ женихъ получше Антона.
   -- Гдѣ жъ Тимофею тягаться съ Антономъ, отвѣчалъ на это Игнатьичъ: правда, семья у него добрая и благочестивая, да съ виду-то ему далеко до Антона: и собой-то не такой молодецъ, и проворенъ-то не такъ, а Антономъ я всегда любуюсь.....
   -- Что ты въ немъ нашелъ передъ всѣми молодецкаго и проворнаго, говорила мать: по мнѣ такъ Тимофей лучше!
   -- Ужъ если пошло на оцѣнку, такъ у Авди спросить, шутя говорилъ Игнатьичъ: кому же и оцѣнять молодцевъ, какъ не красной дѣвицѣ; что ты скажешь, Авдя?
   -- Не знаю! смѣясь отвѣчала Авдя.
   -- Полно, не знаешь, скажи, что Антонъ лучше, докажи, что твой дѣдъ правь и не ошибается....
   -- Извѣстно, Антонъ лучше, заговорилъ Степа: ужъ что ты, дѣдушка, скажешь, то всегда правда.
   -- Спасибо тебѣ, внукъ, а вотъ внучка только краснѣетъ и не хочетъ оправдать дѣда.
   -- Полно, батюшко, сказала мать: нашелъ что у дѣвки спрашивать; скажи, кто лучше, а тамъ и Богъ знаетъ что затолкуютъ; ославятъ ни за денежку.
   -- Здѣсь нѣтъ чужихъ людей: я, да ты, да братъ -- не кому ославить. Знать Авдѣ ни Антонъ, ни Тимофей не нравятся. Ну, полно стыдиться, дурочка; вѣдь я такъ пошутилъ....
   И за тѣмъ Игнатьичъ ласково взялъ внучку за подбородокъ, посмотрѣлъ ей въ глаза и потомъ погладилъ по головкѣ. Онъ велъ рѣчь не къ тому, чтобы въ чемъ-нибудь обличить Авдю, но потому-что ему въ-самомъ-дѣлѣ нравился Антонъ, про котораго онъ часто думалъ: "хорошая была бы пара съ Авдей"; ему только не нравилась семья, въ которой жилъ Антонъ.
   Недологъ сельскій обѣдъ, но за-то сладкій и пріятный сонъ приноситъ онъ съ собою. Всѣ легли спать; не ложилась только одна Авдя: она прибрала избу, вымылась, расчесала свои волосы, заплела ихъ въ длинную косу, посмотрѣла на солнце, потомъ положила въ корзинку свой сарафанъ, который стирала еще поутру, и за тѣмъ нѣсколько разъ откашлянулась, съ намѣреніемъ разбудить мать. Та дѣйствительно проснулась, поворотилась, и посмотрѣла на Авдю.
   -- Пора вставать, мамочка, солнышко давно спускается, всѣ спятъ, а мнѣ надо идти на рѣчку.
   -- Ну ступай! зѣвая проговорила мать и повернулась на другой бокъ.
   Авдя взяла на плечо корзинку, вышла въ огородъ, изъ огорода въ поле, и пошла прямо по тропинкѣ къ мельницѣ. Легко ступала она по измятой травѣ, изогнувъ свой тонкій станъ и поддерживая одной рукой на плечѣ корзинку; другою же то отгоняла неотвязныхъ комаровъ, то срывала какой-нибудь красивый цвѣтокъ, то поправляла на себѣ русые волосы. Она безпрестанно прислушивалась и къ звону колокольчика, и къ скрипу телеги; обращала во всѣ стороны живые глаза, а иногда поднимала ихъ къ солнцу.
   Мельница стояла на распутіи двухъ дорогъ, которыя тянулись подъ острымъ угломъ узкими сѣрыми полосами на необозримо ровномъ пространствѣ. Мимо нея вилась также узкая рѣчка и терялась въ своихъ извилинахъ, такъ что глазъ недолго могъ за нею слѣдить съ одного мѣста. Здѣсь-то, на берегу, остановилась Авдя, поставила на землю корзинку, и потомъ въ рѣчной водѣ принялась полоскать свой сарафанъ, обращая часто взоры на пыльныя дороги; но тамъ не чернѣлась ни одна точка, не поднималась ни одна пылинка.
   Окончивъ работу и разложивъ на траву цвѣтной сарафанъ, она сѣла тутъ же подлѣ, стала срывать травку и цвѣтки, какіе ей попадались подъ руку, хотя сама, кажется, не примѣчала своего дѣйствія, и, можетъ-быть, даже не хотѣла бы срывать ихъ, но все это дѣлалось какъ-будто само, безъ собственнаго ея вѣдома. Въ это время она думала о разговорѣ, который завелъ за обѣдомъ дѣдушка. "Онъ говорилъ объ Антонѣ, думала она: такъ лукаво на меня поглядывалъ; прежде онъ никогда не заводилъ такой рѣчи; а мнѣ бы, глупенькой, ненужно было краснѣть, слушать бы просто, какъ я всегда его слушаю; такъ нѣтъ, покраснѣла; сама слышала, какъ кровь заиграла на щекахъ; ахъ, зачѣмъ я покраснѣла! онъ можетъ Богъ знаетъ что подумать; а во всемъ виноватъ Степа: нужно было спрашивать, лучше ли его правитъ Антонъ; ужъ разумѣется лучше, кто этого не видитъ. И долго надъ однимъ и тѣмъ же предметомъ кружилась Авдина дума, подобно голубю, который, кружась надъ зерномъ, кажется, хотѣлъ бы угадать, западня это или просто зерно, занесенное вѣтромъ; и никакъ не могла понять дѣвушка, что значила дѣдушкина рѣчь.
   Наконецъ ея дума была прервана голосомъ, который своей неожиданностію заставилъ-было Авдю вздрогнуть, но она тотчасъ же привѣтливо улыбнулась, узнавъ въ немъ голосъ мельничной сиротки, восьмилѣтней дѣвушки, которая жила на мельницѣ.
   -- Кого ты ждешь, Авдя? спросила дѣвушка, и своимъ нежданнымъ голосомъ, какъ мы сказали, заставила Авдю вздрогнуть.
   -- Ахъ, это ты, Таня, какъ ты меня испугала! Сколько же у тебя цвѣтовъ! въ обѣихъ рукахъ!
   -- Я хотѣла ихъ бросить въ тебя, да боялась, что ты разсердишься. Ты кого-нибудь ждешь?
   -- Нѣтъ, кого мнѣ ждать! Я полоскала свой сарафанъ, а теперь его сушу. Ты давно въ полѣ?
   -- Давно-давно; обѣгала все поле; набрала вотъ сколько цвѣтовъ; посмотри какіе хорошенькіе!
   -- А видѣла, какой здѣсь проѣхалъ баринъ?
   -- Видѣла! Его везъ Антонъ, знаешь, вашъ ямщикъ. Я было подбѣжала къ дорогѣ; баринъ посмотрѣлъ, на меня, а Антонъ погрозилъ кнутомъ, да еще и закричалъ: "вѣчно подъ лошадей суешься"; а ѣхалъ такъ, что послѣ цѣлый часъ пыль не улегалась.
   -- А проѣзжалъ онъ назадъ?
   -- Нѣтъ, еще не проѣзжалъ.
   -- Да ты хорошо видѣла? Можетъ-быть, ты прозѣвала?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не прозѣвала; я все была въ полѣ; такъ ты его ждешь?
   -- Сказала, что никого не жду, а сушу свой сарафанъ; вотъ сейчасъ и домой пойду; дай мнѣ твои цвѣты, я тебѣ совью вѣнокъ.
   -- Ахъ, свей, свей! съ радостью закричала дѣвушка, всыпала всѣ свои цвѣты къ Авдѣ въ колѣни, и сама съ любопытствомъ присѣла подлѣ нея. Авдя искусными и привычными руками въ минуту свила прелестный вѣнокъ и положила его на косматую, всклоченную голову дѣвушки, которая съ восторгомъ побѣжала смотрѣться въ воду, и долго тамъ собой любовалась, не замѣчая ни грязныхъ пятенъ на своемъ лицѣ, ни своихъ лохмотьевъ. Въ это время Авдя успѣла свить другой вѣнокъ, потомъ поспѣшно вскочила, подбѣжала къ рѣчкѣ, на минуту задумалась, и прошептавъ чуть слышно: "уплыветъ -- счастье, остановится -- несчастье" быстрымъ взмахомъ руки бросила его въ воду. Вѣнокъ палъ ребромъ, погрузился, произвелъ въ водѣ нѣсколько круговъ, и послѣ тихо-тихо поплылъ, послушный прихотливо-вьющимся струямъ. Авдя шла за нимъ, слѣдя любопытнымъ и вмѣстѣ боязливымъ взоромъ. Таня молча на нее смотрѣла и казалось что-то вспоминала или о чемъ-то размышляла, не выпуская изъ виду и плывущаго вѣнка. Вдругъ онъ задѣлъ за камень и остановился.
   -- За чѣмъ же ты остановился? прошептала дѣвушка, и сама остановилась противъ него. Подумавъ нѣсколько, она окинула кругомъ глазами и поспѣшно подошла къ шесту, воткнутому въ землю. Выдернувъ его изъ земли, она снова воротилась къ вѣнку, достала его шестомъ, и тотчасъ же снова бросила въ воду. Опять онъ поплылъ, оспариваемый то тою, то другою струей, пока наконецъ одна изъ нихъ не прибила его къ берегу, гдѣ онъ зацѣпился за колючій чертопологъ И остался неподвиженъ.
   Ничего не сказала Авдя, только немножко нахмурилась, отошла въ сторону и снова сѣла подлѣ своего сарафана.
   -- Ты гадала, Авдя? съ таинственнымъ видомъ ее спрашивала маленькая Таня, подбѣжавъ къ ней въ своемъ вѣнкѣ. Но Авдя ничего на это не отвѣчала любопытной дѣвушкѣ.-- И вѣнокъ не уплылъ, продолжала малютка: это жалко -- ты такая хорошенькая, добренькая -- я думала, что онъ поплыветъ далеко-далеко.
   Занятая своимъ вѣнкомъ, Авдя и не примѣтила, что на дорогѣ уже давно вьется пыльной столпъ, въ которомъ, по мѣрѣ его приближенія къ мельницѣ, можно было разсмотрѣть ямщичью тройку. Въ телегѣ сидѣлъ молодой ямщикъ и ѣхалъ легкой рысью; поравнявшись съ мельницей, онъ своротилъ къ рѣчкѣ, сдержалъ лошадей, и сойдя съ телеги, сталъ ихъ поить; Въ то же время онъ примѣтилъ въ нѣкоторомъ отъ себя разстояніи Авдю, сидящую на травъ вмѣстѣ съ мельничной сироткой.
   -- Знать не даромъ надо мной вилась ласточка, когда я выѣхалъ изъ села! говорилъ онъ, подходя къ Авдѣ.
   -- Ахъ, Антонъ! весело сказала Авдя, поднявъ свою задумчивую головку: а я и не слыхала, какъ ты пріѣхалъ!
   -- А ты меня дожидала, моя красавица?
   Закраснѣлась немного Авдя на этотъ нескромный вопросъ Антона, и никакъ не хотѣла сознаться, что она его дожидалась.
   -- Отъ чего я могла тебя дожидать? Я здѣсь полоскала свой сарафанъ, и только что хотѣла идти домой....
   -- Подожди немножко, что тебѣ дома дѣлать! дай мнѣ съ тобой наговориться; я такъ радъ, что могу безъ людей молвить тебѣ два-три слова.
   Антонъ сѣлъ противъ Авди, которая такими ясными очами смотрѣла на него, такой милой и сердечной улыбкой улыбалась ему, что въ эту минуту самый недовѣрчивый и ревнивый любовникъ увѣрился бы вполнѣ, что она его любитъ, какъ только можетъ любить дѣвушка, воспитанная внушеніями родной природы. Между-тѣмъ маленькая Таня, оставивъ Авдю при первомъ приближеніи Антона, удалилась къ водѣ, и тамъ, не обращая никакого вниманія на бесѣдующихъ, нашла какое-то свое дѣло.
   -- Ахъ какъ здѣсь хорошо, говорилъ Антонъ, садясь на траву и смотря на Авдю: право, еслибы ты была цвѣтокъ, и росла на этомъ полѣ, я бы никогда его не оставилъ.
   -- Нашла бы туча, пошелъ бы дождь, и ты, вѣрно, безъ оглядки побѣжалъ бы въ свою избу, шутливо замѣтила Авдя.
   -- Нѣтъ, Авдя: какъ всѣ наши поселяне молятъ у Бога дождя, чтобъ хорошо росла трава, ставятъ образамъ свѣчи, и радуются если Богъ услышитъ ихъ молитву, такъ бы и я молился объ этомъ дождѣ, и все бы думалъ только о тебѣ; такъ бы и я сталъ, радоваться дождю: зналъ бы, что онъ освѣжитъ мои родимой цвѣтокъ.
   -- Ты только такъ говоришь это, отъ того, что знаешь, что я никогда не сдѣлаюсь цвѣткомъ; да я и не хочу имъ сдѣлаться; я люблю цвѣты, но все же лучше бѣгать вольно но полю и любоваться ими всѣми, чѣмъ рости на одномъ мѣстѣ, какимъ бы ни было красивымъ цвѣткомъ; что изъ того, что всѣ будутъ тобой любоваться; мнѣ всегда бываетъ стыдно, когда на меня всѣ смотрятъ; а на цвѣтокъ будутъ смотрѣть недолго, тотчасъ и сорвутъ. Пусть цвѣтку завидуетъ тотъ, кого обидѣлъ рокъ, а намъ что завидовать, чего желать? не правда ли?
   Антонъ молча смотрѣлъ на Авдю, и въ-самомъ-дѣлѣ чувствовалъ, что ему некому завидовать.
   -- Знаешь что, Авдя, наконецъ сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: я хочу тебя просить у твоего дѣдушки -- послать къ нему посвататься Сидоровну. Онъ согласится? не откажетъ?
   Авдя закраснѣлась отъ этого нежданаго предложенія Антона, и даже смутилась, потупивъ стыдливыя очи; ея сердце сильно забилось: она вспомнила обѣденный дѣдушкинъ разговоръ, вспомнила свое недавнее гаданье съ вѣнкомъ, все это родило въ ней какое-то боязливое и предразсудочное чувство, съ которымъ тѣсно связана жизнь людей, взросшихъ въ полѣ, подъ таинственнымъ покровомъ загадочной для нихъ природы. И не рѣшалась Авдя сказать ни "да", ни "нѣтъ".
   -- Ты молчишь, продолжалъ Антонъ: точно мои слова тебя испугали.... Авдя!... я тебѣ любъ.... о чемъ же ты задумалась.... или думаешь, что дѣдушка мнѣ откажетъ?
   -- Подожди немного, Антонъ, тихимъ и нѣжнымъ голосомъ говорила Авдя, не поднимая глазъ: подожди, пусть пройдетъ сѣнокосъ, тогда дѣлай, что хочешь, а теперь....
   -- Что-же теперь? чего ты боишься? Примѣта есть только на май -- мѣсяцъ, а онъ уже прошелъ.
   -- Да, но мнѣ предчувствуется что-то недоброе; какъ-будто само сердце говоритъ: подожди немного.
   -- Перестань, Авдя, говорить это: сердце бьется всегда, когда замышляешь какое-нибудь важное дѣло; и что можетъ быть съ нами недобраго? Развѣ дѣдушка откажетъ; да дѣдушка, кажись, всегда былъ со мной ласковъ....
   -- Да, онъ и сегодня за обѣдомъ хвалилъ тебя; но знаешь что, ты не разсердишься, если я тебѣ скажу....
   -- Говори.... за что мнѣ сердиться; если во мнѣ есть что худаго отъ меня самаго, такъ я постараюсь поправиться, и полюбиться твоему дѣдушкѣ.
   -- Нѣтъ не то; ему только не нравится твоя семья, говоритъ, что.... это онъ говоритъ, а не я, я не знаю твоей семьи....
   -- Моя семья!... А что мнѣ моя семья? съ юнымъ пыломъ прервалъ Антонъ Авдю: мои братъ -- не отецъ мнѣ, моя невѣстка -- не мать! Развѣ я не могу ихъ оставить и жить своей избой? развѣ у меня нѣтъ тройки, и я не въ силахъ заработать себѣ хлѣба? развѣ это можетъ быть помѣхой нашему доброму житью-бытью? Нѣтъ, Авдя, ты не бойся дѣдушкиной рѣчи; если и мнѣ дѣдушка скажетъ въ укоръ о моей семьѣ, то я вотъ что скажу ему: я такой же ямщикъ, дѣдушка, какъ и ты; если ты себѣ нажилъ самъ добрую избу и сытный хлѣбъ, то и я могу ихъ нажить; ты прожилъ свои вѣкъ въ похвалу отъ людей, и мнѣ не слѣдъ отставать отъ тебя; а своей Авди не дамъ никому въ обиду; ужъ развѣ самъ Богъ на насъ пошлетъ несчастіе, а отъ насъ самихъ не придетъ оно. Вотъ что я скажу твоему дѣдушкѣ!
   Внимательно слушала Авдя всю эту рѣчь, поднявъ на Антона свои прелестные глаза, въ которыхъ таилось много любви и довѣрчивости. Она видѣла, что Антонъ ждетъ отъ нея словъ или возраженій, и сама не знала, какъ и что сказать ему; она только, по какому-то безсознательному побужденію, отвела глаза въ другую сторону, и замѣтила тамъ маленькую Таню, которая, вытащивъ изъ воды зацѣпившійся у берега вѣнокъ, усердно его отряхала, не обращая вниманія, что брызги летѣли ей на платье. Этотъ вѣнокъ бросился Авдѣ въ глаза совсѣмъ не тѣми милыми цвѣтами, изъ какихъ его недавно свила ея собственная рука: съ его стебельками и листками какъ будто свился новый, печальный цвѣтокъ, который смотрѣлъ уныло на Авдю и говорилъ ей: сюда вплела меня судьба, удержавшая твой вѣнокъ у камня.
   -- Развѣ и это не заставитъ твоего дѣдушку согласиться, снова началъ Антонъ, не дождавшись Лидиной рѣчи: али онъ еще что-нибудь говорилъ тебѣ?.
   -- Нѣтъ, Антонъ, больше онъ ничего не говорилъ мнѣ, да зачѣмъ намъ такъ спѣшить? Подожди немного, если ты меня любишь.... я боюсь, что теперь дѣдушка не согласится, а онъ, если что сказалъ разъ, такъ ужъ потомъ ничѣмъ его не уговоришь, не перемѣнитъ слова. Постарайся еще больше ему полюбиться, такъ чтобъ онъ самъ захотѣлъ быть твоимъ дѣдушкой....
   -- Быть-такъ.... отвѣчалъ Антонъ, рѣшительно махнувъ рукою: видно судьба съ тобой свела меня сегодня; а я хотѣлъ завтра же, не спросясь тебя, идти къ свахѣ; да быть такъ.... подожду, какъ ты хочешь, моя красавица....
   -- Ахъ, Антонъ, посмотри, какая пыль поднялась на дорогѣ, кто-то ѣдетъ; не хорошо будетъ, если насъ увидятъ вмѣстѣ; Богъ знаетъ, что наскажутъ злые языки; поди скорѣй къ своимъ лошадямъ, а я побѣгу домой.
   Съ этимъ словомъ Авдя вскочила на ноги, собрала свой сарафанъ, который уже успѣлъ совершенно высохнуть, положила его въ корзину, и съ милой улыбкой, кивнувъ Антону головкой, поспѣшила по старой тропинкѣ.
   -- Прощай, Авдя, моя красавица! Сказалъ Антонъ, и побѣжалъ къ лошадямъ.
   Дорогою Авдя вычислила по солнцу, что она долгое время пробыла на рѣчкѣ, и предчувствуя матерній допросъ, выдумала сказать, что она просидѣла у своей подруги, Степаниды.
   Черезъ нѣсколько дней, пять или шесть молодыхъ ямщиковъ собрались подъ вечеръ вокругъ трактирнаго стола, и прихлебывая горячій чай изъ бѣлыхъ кружекъ, вели дружелюбную бесѣду; всѣ они были парни холостые, удалые, подобно Антону, который былъ тутъ же, и потому много-много чего переговорили и пересмѣяли, прежде чѣмъ паръ пересталъ виться клубомъ изъ ихъ кружекъ.
   -- Сколько гривенниковъ выйдетъ на этотъ проклятый чай, наконецъ сказалъ одинъ изъ нихъ: а что толку, хорошо пока пьешь, а выпилъ -- только еще хочется.
   -- Да, братцы, замѣтилъ другой: не будь чаю, да водки, много бы у нашего брата скопилось денегъ.
   -- Эхъ выдумали о чемъ тужить, говорилъ Антонъ: хорошо, такъ пейте -- пока проѣзжіе есть, будутъ и деньги, а проѣзжіе всегда будутъ, а даютъ они вамъ на чай, ну и пейте чай.
   -- Толкуй-тутъ, ты, пригожій со своимъ пригожимъ карманомъ; а пропьешь все на чаю, какъ я, такъ не на что и невѣстѣ будетъ купить подарокъ, какъ. вздумается жениться.
   -- Неужто ты хочешь жениться, насмѣшливо замѣтилъ Тимофей: да какая за тебя, гуляку, пойдетъ!
   -- Не смѣйся горохъ, не лучше бобовъ: ты думаешь, что только ты одинъ и женихъ всѣмъ невѣстамъ; ожжешься, Тимоша -- не хвались, а прежде Богу помолись.
   -- А Тимоха скоро женится, замѣтилъ другой ямщикъ: онъ ужъ и то такимъ женихомъ смотритъ на всѣхъ дѣвушекъ,
   -- Отъ чего-жъ и не жениться? отвѣчалъ Тимофей: васъ на свадьбу позову,-- попируете!
   -- На комъ же, Тимоша, ужъ не на Авдѣ ли? Сдается мнѣ, что ты за ней ухаживаешь, да жениховскимъ глазомъ посматриваешь.
   -- Да, Авдя славная дѣвушка, говорилъ Тимофей: и я не прочь бы за нее посвататься; всѣмъ взяла, голубушка!
   -- Что жъ, сватайся, Игнатьичъ отдастъ, посмотри отдастъ, вспомяни мое слово.
   -- Бабушка-то гадала, да на двое сказала! замѣтилъ Антонъ, досадуя, что и другой еще имѣетъ свои виды на Авдю.
   -- Ого! и Антону стало завидно, и ему хочется быть Авдинымъ женихомъ, онъ ужъ о бабушкиномъ гаданьи заговорилъ; да какъ быть -- двоихъ на одной не повѣнчаютъ; а Авдя не прочь бы за Тимоѳея; онъ всегда около нея вьется такой лисицей; да и она, кажется, глядитъ на него.... ой-ой-ой....
   Весь этотъ разговоръ всѣ приняли за шутку; только не до шутки было Антону: онъ досадовалъ и на своихъ товарищей, которые вздумали говорить про Авдю, и на себя, что онъ никогда не примѣчалъ за Тимофеемъ и за тѣмъ, какъ Авдя съ нимъ обходится. Онъ не зналъ, кому вѣрить, себѣ ли, Авдѣ ли, словамъ ли, сказаннымъ за минуту, и въ первый разъ самое непріятное чувство шевельнулось въ его сердцѣ, но онъ старался запить чаемъ всю свою досаду, чтобъ ее скрыть отъ посторонняго глаза. Много еще шутокъ и остротъ сыпалось на долю Тимофея, Авди и Антона. Тимофей смѣялся отъ чистаго сердца, но Антонъ самымъ принужденнымъ смѣхомъ, безпрестанно повторяя въ умѣ: пробѣжалъ заяцъ черезъ мою дорогу.
   Ночь досталась Антону чередоваться на станціи -- тутъ-то ему было приволье предаться своимъ думамъ. Всѣ другіе ямщики, завернувшись въ тулупы, преспокойно растянулись, какъ кому пришлось, у самого крыльца станціоннаго дома, и спали, не чувствуя жесткой постели. Не спалось только одному Антону; онъ сидѣлъ на ступенькѣ лѣстницы, и смотрѣлъ то въ ту, то въ другую сторону, безъ всякаго впрочемъ намѣренія что-нибудь увидѣть -- ему все было здѣсь знакомо отъ самого дѣтства, и глаза переходили съ одного предмета на другой только потому, что въ это время на ихъ долю не доставалось никакого дѣла: его отняли у нихъ сердечныя думы Антона, который думалъ объ Авдѣ, о Тимофеѣ и о многомъ-многомъ, что все сцѣплялось одно съ другимъ.
   На ту пору не было никого и проѣзжихъ, хотя ночь какъ-будто нарочно была назначена для путниковъ: и кому жъ, какъ не имъ, было наслаждаться ею. Всякій, кто не оставлялъ своего угла, давно уже спалъ, слѣдуя обычаю, заведенному искони вѣка; только одинъ путникъ могъ любоваться этой русской поэтической ночью, когда свѣтъ мѣсяца могъ бы показаться экономному, холодному человѣку напраснымъ свѣтомъ, потому-что и безъ него ночь позволяла видѣть всѣ предметы и даже узнавать знакомыя лица; но для человѣка, любящаго разнообразныя картины природы, жаждущаго дышать ея таинственнымъ вѣяніемъ, этотъ мѣсяцъ, съ своимъ томнымъ блескомъ, былъ бы нелишнимъ надъ обширными зелеными полянами. Дорога блестящей ровной полосой тянулась безконечно-далеко въ обѣ стороны, принимая на себя узорчатую тѣнь, то отъ мелкаго кустарника, то отъ верстоваго столба, то отъ груды щебня; на поляхъ все серебрилось и ничто не нарушало таинственнаго покоя, какъ-будто все было дивно-очаровано мановеніемъ волшебницы-ночи. И какъ тутъ не наслаждаться путанку, особенно если онъ летитъ на быстрой тройкѣ! Если онъ любитъ мечтать, то что за чудныя мечты полетятъ къ нему, закружатся нцдъ нимъ и раскинутся въ живыя очаровательныя картины! Если онъ меланхоликъ и любитъ тихую, нужную грусть, то здѣсь, при уныломъ блескѣ луны, отъ насытитъ душу этой грустью; если онъ мчится отъ измѣны своей возлюбленной, то здѣсь подъ свѣтлымъ покровомъ ночи, при краснорѣчивомъ безмолвіи природы, проклятіе замретъ на его устахъ, отойдетъ желчь отъ сердца, и онъ найдетъ мирное утѣшеніе.
   И Антонъ чувствовалъ вліяніе этой ночи; сначала его досада превратилась въ тихую грусть, которую онъ вздумалъ выразить протяжнымъ, унылымъ напѣвомъ русской пѣсни, но она разбудила одного стараго ямщика, спавшаго у крыльца, подъ теплымъ тулупомъ; онъ поднялъ голову, назвалъ Антона полунощникомъ, и сердито заворчалъ на его не своевременное пѣніе. Антонъ не сказалъ старику ни слова, но замолчалъ, и снова задумался: онъ вспомнилъ о своемъ свиданіи съ Авдей у мельницы, вспомнилъ, сколько любви она ему высказала своими взорами и улыбкой, и за этимъ силился оправдать ее и согнать съ нея ту тѣнь подозрѣнія, какую набросила-было недавняя рѣчь ямщиковъ, Теперь только на Тимофея смотрѣлъ онъ несовсѣмъ пріязненно, называя его зайцемъ, который перебѣгаетъ черезъ его дорогу. Но скоро и Тимофей сталъ оправдываться въ его воображеніи, представляясь ему весельчакомъ, который любилъ пошутить и посмѣяться.
   Такимъ-образомъ, благодаря успокоительной ночи, Антонъ немножко примирился со всѣми и вскорѣ самъ задремалъ на ступеняхъ лѣстницы, а во снѣ, разумѣется, увидѣлъ то, о чемъ думалъ на яву.
   Черезъ два дня было воскресенье, день, въ который дѣвушки собираются въ поле въ своихъ лучшихъ сарафанахъ, приманиваютъ туда собою молодцевъ и заводятъ игры съ хороводами. Солнце уже пробѣжало болѣе половины разстоянія отъ полудня, когда Антонъ, не то веселый, не то скучный, возвращался со своей тройкой на станцію. Подъѣзжая къ ней онъ увидѣлъ Таню, которая, запыхавшись, перебѣгала черезъ дорогу.
   -- Куда ты, Таня, такъ торопишься? закричалъ ей Антонъ.
   --..... Въ поле... на красную горку, тамъ уже давно собрались всѣ наши, и Авдя тамъ отвѣчала дѣвушка, и снова побѣжала, что было силы.
   Антонъ пріударилъ лошадей и рысью въѣхалъ на свой дворъ. Немного нужно было времени, чтобы отпрячь тройку и вознаградить ее за дневной трудъ; недолго было Антону принарядиться попразличному и дойти до красной горки. Здѣсь старики и молодые стояли, сложивъ руки, и внимательно слѣдили за разнообразными тѣлодвиженіями дѣвицы и молодца. Дѣвушка, красивая, статная, съ пышной косой, въ убористомъ сарафанѣ, выступала павой или плыла утицей, то сложивъ у груди свои руки, то легко и красиво изогнувъ станъ, схватывалась за него лѣвою рукой, и поднявъ правую, кокетливо вертѣла плечами, нѣжно улыбалась и поднятой рукой какъ-будто звала молодца; то не отрывала отъ него своихъ глазъ, мило повертывая головкой, то вдругъ, потупивъ стыдливо взоры, какъ будто убѣгала его. А онъ, этотъ молодецъ, жадно смотрѣлъ на красавицу, и своими разноообразными простыми движеніями точно хотѣлъ выразить восторгъ своего сердца: то вертѣлъ надъ головой шляпу, то, сложивъ руки, выдѣлывалъ затѣйливыя на, то, подперевъ руками бока, мгновенно присѣдалъ и потомъ гоголемъ подступалъ къ красавицѣ.
   Это была русская пляска, а плясали Авдя и Тиможеи, подъ звонъ балалайки. Нѣкоторые говорятъ, что любовь, творецъ многихъ дѣлъ, изобрѣла и эту пляску. Въ-самомъ-дѣлѣ, прослѣдивъ внимательнымъ окомъ за всѣми этими движеніями, едвали можно будетъ противоречить такому замѣчанію. Любовь хитра на выдумки: если она не имѣла довольно случаевъ выражаться въ словахъ и рѣчахъ, какъ чувство, запретное въ глазахъ нашихъ предковъ, то вотъ она съумѣла выразиться въ движеніяхъ, въ пантомимѣ, понятнѣе и краснорѣчивѣе всякихъ словъ: она изобрѣла пляску, которою тѣшатся молодые и восхищаются старики, вспоминая свою молодость. Это не танецъ, который требуетъ искусства отъ ногъ, часто весьма краснорѣчивыхъ въ своихъ изящныхъ на; здѣсь дѣйствуютъ не столько ноги, сколько глаза, улыбка, милыя движенія головы, плечъ, рукъ и всего стана; видно, что не чувство веселья изобрѣло эту пляску, въ которой нѣтъ быстрыхъ, страстныхъ стремленій, порывистыхъ восторговъ, но въ ней отпечатало свой характеръ русское сердце, тихое и нѣжное въ сладкой любви, тоскливое въ ея страданіяхъ. И вотъ она переходитъ въ народѣ отъ поколѣнія къ поколѣнію, не измѣняясь въ своей прелестной простотѣ, какъ родная принадлежность влюбленныхъ, какъ утѣха невлюбленныхъ.
   Антонъ издали замѣтилъ эту пляску, но не спѣшилъ подойти къ другимъ зрителямъ, которые большимъ кругомъ окружали пляшущихъ, а закусивъ губу, остановился въ нѣкоторомъ отъ нихъ отдаленіи.
   Авдя плясала восхитительно, не имѣя впрочемъ другаго намѣренія, какъ отличиться передъ толпой зрителей -- честолюбіе, свойственное дѣвушкѣ ея лѣтъ, какъ на полѣ, такъ и на паркетѣ. Антонъ и самъ бы восхитился пляской своей Авди, еслибы передъ его глазами не вертѣлся тутъ же Тимофей. Теперь ему было только досадно, зачѣмъ Авдя такъ ласково смотритъ на этаго Тимофея, зачѣмъ такъ мило ему улыбается; стало еще досаднѣе, когда въ концѣ пляски раздались слова Игнатьича: "славно Авдя, славно Тимоша"! Авдя, безпечная Авдя, думала только объ одномъ весельи, и не подозрѣвала, что на нее сердится одинъ парень за то, что она пляшетъ такъ, какъ на ея мѣстѣ стала бы плясать и всякая дѣвушка. За недѣлю назадъ Антонъ не тревожился бы много, съ кѣмъ и какъ пляшетъ Авдя; тогда бы онъ только на нее смотрѣлъ, и этимъ бы былъ доволенъ; но теперь его воображеніе, настроенное опасеніями, внушало ему то, чего вовсе и не было. Пляска кончилась, а онъ все еще стоялъ и задумчиво смотрѣлъ на шумную толпу.
   -- О чемъ задумался, Антонъ? наконецъ онъ услышалъ знакомый голосъ одного ямщика, который незамѣтно къ нему подошелъ и слегка ударилъ его по плечу.
   -- Вспомнилъ, отвѣчалъ Антонъ, что сегодня на дорогѣ у моего сѣрки распустился черезсѣдельникъ; я поправилъ, проѣхалъ верстъ пять, а онъ опять распустился.....
   -- Вотъ что! замѣтилъ ямщикъ: да что тебѣ то тужить объ этомъ, вѣдь ты парень холостой, не женатой; вотъ еслибъ приключилось это мнѣ, женатому, тогда другое дѣло, тогда бъ было о чемъ задуматься, да закручиниться; значитъ безъ меня жена шалитъ дома, забываетъ заповѣдь Божію; а тебѣ-то что.....
   -- А мнѣ-то что! протяжно произнесъ Антонъ: да, твоя правда, мнѣ нечего тужить, да бояться обмана, съ усмѣшкой прибавилъ онъ, помолчавъ немного.
   -- Случись съ женатымъ такая притча, замѣтилъ тотъ же ямщикъ: такъ радъ бы не тужить, а тужится; вотъ женишься, такъ самъ испытаешь.
   -- Радъ бы не тужить, да тужится, проговорилъ про себя Антонъ, и пріободрившись подошелъ къ Степанидѣ. Степанида была видная и статная дѣвушка; иные считали ее даже лучше Авди, потому-что она была румянѣе и полнѣе; въ играхъ у нея было болѣе рѣзвости, въ рѣчахъ болѣе смѣлости.
   -- Какъ ты сегодня нарядилась, Степанида, сказалъ ей Антонъ: любо посмотрѣть что за красавица, просто лучше всѣхъ.
   -- Тебѣ хочется, чтобы и я тоже тебя похвалила, со смѣхомъ отвѣчала Степанида: похвалила бы, да не за что; вотъ Тимофея такъ стоитъ похвалить; видѣлъ, какъ онъ плясалъ съ Авдей, даже и тебѣ такъ не проплясать.
   -- Гдѣ намъ равняться съ Тимофеемъ, вѣдь Тимофей на все собаку съѣлъ, и проплясать, и васъ околдовать, красныхъ дѣвушекъ: а мы посмотримъ, посмотримъ, да и видимъ, что грибъ съѣли.
   -- Говоришь одно, а думаешь, вѣрно, другое, лукаво замѣтила Степанида.
   -- Зачѣмъ думать другое, говорю что думаю.
   -- Ну такъ вѣрно тебѣ сегодня заяцъ перебѣжалъ дорогу, ты совсѣмъ непохожъ на Антона.
   -- Нѣтъ, заяцъ-то пробѣжалъ не сегодня, а сегодня только черезсѣдельникъ распустился...
   -- Поди прочь! не стоитъ слушать твои рѣчи.
   -- Какая ты сегодня сердитая; а я назвалъ тебя краше всѣхъ!
   -- Что жъ, если ошибся, такъ попроси прощенья!
   -- Нѣтъ, не ошибся, а ты дашь отвѣтъ Богу, что отъ тебя изсохнетъ не одно ретивое.
   Долго еще Антонъ любезничалъ со Степанидой, примѣшивая иногда къ своимъ словамъ досадныя и злыя замѣчанія. и всегда такъ, чтобъ видѣла и слышала Авдя. Она въ-самомъ-дѣлѣ видѣла и слышала Антона, напрасно ждала, что онъ подойдетъ къ ней, и не зная за собой никакой вины, разсердилась и надула было губки.
   -- Что-жъ, дѣвушки, начните въ горѣлки! раздался голосъ одного стараго ямщика, которому отозвались всѣ дѣвушки и парни общимъ голосомъ согласія. Парни подавали руки дѣвушкамъ и становились пара за парой. Тимофей подошелъ къ Авдѣ, которая смотрѣла въ ту сторону, гдѣ былъ Антонъ, и дожидала, что онъ подойдетъ къ ней и возметъ ее себѣ въ пару; но Антонъ подалъ руку Степанидѣ, и нарочно смѣшилъ ее, смѣясь и самъ, чтобы показать видъ безпечности. Тогда Авдя пошла съ Тимофеемъ.
   Началась игра, въ которой была радость удалымъ и проворнымъ, и бѣда неповоротливымъ; всѣ бѣгали до упаду. Наконецъ послѣднему досталось горѣть Антону, который, нарочно такъ приноровилъ: ему нужно было поймать только Авдю; потому онъ позволялъ всѣмъ первымъ разъединяемымъ парамъ снова соединяться. Но вотъ побѣжали Авдя и Тимофей: проворный Антонъ далеко загналъ Тимофея, потомъ бросился въ слѣдъ за Авдей и поймалъ ее на значительномъ разстояніи отъ толпы.
   Оба они утомленные взявшись за руки, шли тихо и молча, искоса поглядывая другъ на друга. Наконецъ Авдя прервала молчаніе.
   -- Ты на меня сердитъ, Антонъ? спросила она.
   -- За что мнѣ на тебя сердиться, развѣ за то, что ты хорошо пляшешь?
   -- Сегодня ты ни разу не подошелъ ко мнѣ, не сказалъ мнѣ ни одного привѣтливаго слова.
   -- Что жъ мнѣ было подходить къ тебѣ, когда ты все была съ Тимофеемъ -- тебѣ и безъ меня было весело.
   -- Антонъ, такъ-то ты меня любишь! съ упрекомъ сказала дѣвушка, и посмотрѣла на Антона такими глазами, въ которыхъ свѣтились даже слезы, что Антонъ въ мигъ забылъ всю свою досаду и готовъ былъ просить прощенье у обиженной Авди; но въ это время они подходили къ ожидающей ихъ толпѣ, и онъ только успѣлъ шепнуть своей красавицѣ:
   -- Авдя, не ходи больше съ Тимохой!
   Авдя съ удивленіемъ на него посмотрѣла, но встрѣтивъ его ласковый взоръ и привѣтливую улыбку, успокоилась, и подошла къ Игнатьичу; а Игнатьичъ уже давно смотрѣлъ на нихъ и думалъ про себя: "экая парочка, хоть сей часъ сваху посылай."
   И подождать бы немного Антону, дождался бы онъ свахи и назвался бы Авдинымь женихомъ; такъ нѣтъ, судьба иначе распорядилась его волюшкой. Дня черезъ два случились имянины Косаго, одного молодаго ямщика; взумалось ему созвать товарищей-пріятелей и сдѣлать пирушку. Пирушка была веселая: молодцы пили чай и водку, грызли орѣхи, ѣли пряники; говорили и болтали, что только душа хотѣла, что только языкъ могъ выговаривать. Шумно пировали они, и допировали до общаго онѣменія: кто склонилъ голову на столъ, кто повалился на скамейку, кто присѣлъ на лолъ, кто, шатаясь, пошелъ домой, однимъ-словомъ всѣ угомонились; только одному неугомонному Антону вздумалось побродить по полю и освѣжить себя прогулкой. Шатаясь изъ стороны въ сторону, повѣся хмѣльную голову, онъ шелъ, самъ не зная куда.
   -- Антонъ всегда молодецъ, говорилъ онъ про себя: всѣ тамъ свалились, какъ соломенки, а я все на ногахъ.... хоть сей-часъ тройкой править..... и управлю какъ добрый ямщикъ... никому не спущу.... и Тимохѣ не спущу.... попадись онъ теперь, я ему покажу, какъ на Авдѣ жениться.... охъ, какъ.... покажу.... ей-Богу покажу.... пусть хоть самъ Игнатьичъ заступится.... не послушаюсь.... забудетъ у меня какъ за Авдей таскаться..... Эхъ Тимоха... Тимоха... ужъ будетъ тебѣ плохо..... Авдя дѣвушка хорошая... что и говорить про это... Пойду къ Игнатьичу... и брошусь ему въ ноги... скажу... Игнатьичъ, будь отецъ родной... отдай мнѣ... свою... Авдю... Жить безъ нея не могу..... что хочешь... не могу... не откажи, не погуби... а то умру... съ тоски. Ты думаешь, что я пьянъ... нѣтъ, я не пьянъ..... а хоть и пьянъ... это не укоръ для молодца... я не въ кабакѣ напился... свой ямщикъ угостилъ.... на имяпинахъ былъ... хоть и пьянъ, а все про Авдю думаю. Пойду же тсъ Итатыічу... ей Богу пойду..... ужъ съѣстъ у меня грибъ лиходѣй... Тимоха...
   Съ такой рѣшимостью идти къ Игнатьичу, Антонъ принудилъ свои ноги остановиться, оглядѣлся кругомъ, и увидѣлъ, что онъ почти подлѣ Игнатьичева огорода. Потомъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ услышалъ вблизи себя голосъ:
   "Боже мой, это ты -- Антонъ!"
   Антонъ поднялъ голову, пристально посмотрѣлъ и не замедлилъ отозваться подобнымъ же восклицаніемъ:
   "А это ты, Авдя!"
   Съ удивленіемъ сложивъ руки, долго смотрѣла на него оторопѣлая дѣвушка, не понимая на яву или во снѣ видитъ она такого безобразнаго Антона; въ ея чертахъ выразилось самое непріятное чувство, которое не позволяло ей ни на что рѣшиться. Еще за минуту она думала объ этомъ человѣкѣ сердечными думами, вспоминала его послѣдній ласково-привѣтный взоръ, которымъ онъ загладилъ передъ нею свое несправедливое подозрѣніе, прощала ему необдуманный его упрекъ и только внимала нѣжному лепету своего невиннаго сердца, а оно билось одной пылкой любовью первой юности. И вдругъ эта любовь превратилась въ какой-то ужасъ, если не въ отвращеніе: она могла питаться только прекраснымъ, а передъ ней является безобразіе.
   Антонъ не могъ понять по чертамъ Авдипа лица, что въ это время происходило въ сердцѣ бѣдной дѣвушки; онъ даже вздумалъ къ ней приласкаться, и шатаясь подходилъ все ближе и ближе.
   -- Авдя.... моя красавица.... говорилъ онъ: я иду къ твоему дѣдушкѣ.... хочу броситься къ его ногамъ.... а теперь пойдемъ лучше вмѣстѣ.... бросимся оба.... скажемъ благослови.... насъ.... дѣдушка.... И съ этимъ словомъ онъ схватилъ-было Авдю за руку.
   -- Прочь! вскричала Авдя, отдернувъ свою руку: поди прочь, безсовѣстный.
   -- Я безсовѣстный.... я ужъ сталъ безсовѣст....
   -- Смотрѣть на тебя даже страшно!
   -- Смотрѣть на меня страшно.... вотъ оно что.... Тимоха-то.... знать на него нестрашно.... ужъ онъ пришелъ по сердцу.... красной дѣвицѣ.... такъ вотъ зачѣмъ ты уговаривала.... подождать.... просить тебя у дѣдушки.... сама ты безсовѣстная!...
   -- Антонъ! и тебѣ нестыдно говорить это: посмотри прежде на себя, каковъ ты, я за тебя краснѣю....
   -- Что я.... ты думаешь.... что я пьянъ... нѣтъ, я не пьянъ.... пьянъ твой Тимоха.
   -- Да, ты пьянъ, и дай Богъ, чтобъ ты не забылъ всего, что ты сейчасъ наговорилъ мнѣ, а я теперь не хочу говорить съ тобой ни слова....
   Съ этой рѣчью дѣвушка скрылась въ свой огородъ, и здѣсь, закрывъ глаза передникомъ, зарыдала потокомъ слезъ; она чувствовала, что ея любовь была оскорблена и унижена, но оскорбляли ее не слова Антона, а его жалкій, отвратительный видъ. Она могла бы ему простить всѣ неисправедливые упреки, и любить его все тою же любовію, но не могла насильно управлять своимъ сердцемъ, въ которомъ любовь мгновенно превратилась въ чувство отвращенія и негодованія -- здѣсь было тронуто чувство прекраснаго, нѣжнѣйшее изъ всѣхъ чувствъ, развиваемыхъ отъ нашего младенчества природою. Вы въ восторгъ отъ прекрасной музыки, вы очарованы ея дивными звуками, вдругъ до васъ долетаетъ дикое шипѣніе перервавшейся струны, которая нарушаетъ общую гармонію, и терзаетъ ваше ухо,-- куда мгновенно дѣвалось очарованіе, гдѣ тотъ восторгъ?-- ихъ уже нѣтъ, а вы негодуете и не можете забыть этого послѣдняго звука, Вы восхищаетесь сильными прекрасными стихами, вдругъ между ними попадается только одинъ грубый, жесткій и невѣрный -- это безобразіе стиха уничтожаетъ ваше прекрасное впечатлѣніе отъ первыхъ сотни стиховъ, и вы только морщитесь, не скрывая своей досады. Что-жъ могло произвести въ сердцѣ дѣвушки добровольное безобразіе того человѣка, котораго она считала прекраснымъ, и любила всѣмъ пыломъ нѣжнаго сердца.! Недолго рыдала Авдя, потому-что подобное негодованіе только на минуту раждаетъ слезы и мгновенно изсушаетъ ихъ: его мѣсто скоро заступаетъ презрѣніе а потомъ мрачно-молчаливая холодность.
   На другой день Антонъ вспомнилъ свои вчерашніе проказы, и видѣлъ что дѣло худо; онъ винилъ себя и въ тоже время думалъ какъ поправиться передъ Авдей, которая, помнилось ему, сильно на него разсердилась. Наконецъ, ему пришло на мысль приласкать мельничную сиротку, подарить ей нѣсколько грошей, и подучить, чтобъ она подкараулила Авдю и шепнула ей придти къ мельницѣ. Но его посольство было неуспѣшно.
   -- Авдя сегодня такая сердитая, говорила Таня: когда я я ей, сказала что ты велѣлъ, она нахмурилась....
   -- Что-жъ она сказала?
   -- Сказала такъ сердито: пусть больше объ этомъ и не думаетъ; напрасно будетъ и ждать.
   -- Худо дѣло! подумалъ Антонъ, и пошелъ на станцію, повѣся голову. Здѣсь онъ встрѣтилъ Степу, который кричалъ и боролся съ другими ребятами.
   -- Степа, пойдемъ чаи пить, шепнулъ ему Антонъ.
   -- Идемъ, любезный другъ, отъ чаю я никогда не прочь -- только наливай, а пить мое дѣло, болталъ Степа, и вмигъ скрылся въ дверяхъ ямщицкой харчевни, въ-слѣдъ за Антономъ.
   За чаемъ Антонъ началъ разговоръ со Степой о вещахъ обыкновенныхъ, приближаясь постепенно къ тому сердечному вопросу, для котораго собственно и позвалъ на чай Степу.
   -- Ну что Авдя? наконецъ спросилъ онъ.
   -- Что Авдя, ничего, что ей дѣлается.
   -- Здорова?
   -- Работаетъ какъ и всегда -- значитъ здорова.
   -- Она ничего про меня не говорила?
   -- А что ей про тебя говорить?
   -- Вотъ видишь что, Степа: вчера я былъ у Косого на имяпинахъ: онъ меня подпоилъ, а я и поди шататься по полю, да и встрѣться съ твой сестрой!...
   -- Ну такъ что-жъ, а ей-то что за дѣло!
   -- Все нехорошо, Степа -- ты вотъ что сдѣлай: скажи, что я не самъ по себѣ напился, что меня напоили на имянинахъ, что это еще не порокъ -- выпить лишнюю чарку съ пріятелями -- это еще не показываетъ дурнаго и негоднаго человѣка....
   Но и такое объясненіе не помогло Антону. На другой день онъ снова встрѣтился со Степой, который со смѣхомъ ему замѣтилъ: "Вотъ видишь, я правду сказалъ, что Авдѣ нѣтъ дѣла, былъ ли ты пьянъ, нѣтъ ли".
   -- Ты говорилъ съ ней? живо спросилъ Антонъ.
   -- Да, она сказала: мнѣ-то что за дѣло, пусть онъ хоть всякій день напивается.
   Грустно стало Антону, грустно такъ, что онъ не зналъ куда дѣться со своею грустью. Онъ злился на себя, досадовалъ на тотъ день, который ввелъ его въ такую нежданную напасть, но уже не могъ воротить своихъ прежнихъ красныхъ дней. Ясными днями летѣло лѣто, да не веселило сердце молодцу, у котораго взоръ хуже осеннаго дня сдѣлался пасмурнымъ. Онъ видѣлъ, что Авдя убѣгаетъ его, или, при встрѣчѣ въ полѣ, говоритъ съ нимъ сухо и нехотя, никогда не оставаясь наединѣ; и догадался онъ, что она на него не сердита, а просто его разлюбила. Съ-этихъ-поръ сосѣди не узнавали Антона: куда дѣвались его прежняя молодецкая удаль, его бравая походка, его соколій взглядъ; гдѣ то прежнее щегольство? шляпа, кафтанъ, кушакъ у него оставались все тѣ же, да уже не такъ сидѣли на немъ; и волосы показывали, что ихъ больше не холитъ заботливая рука. Ни о чемъ уже не заботился Антонъ, часто забывалъ дѣло, много гулялъ, чтобы разсѣять свою грусть-тоску, задумывался и только внушалъ сосѣдямъ строгія подозрѣнія. И стали сосѣди про него поговаривать несовсѣмъ добрыя рѣчи, а Игнатьичъ нерѣдко покачивалъ головой, прибавляя свои замѣчанія: "славный былъ парень, Антонъ, да избаловался; а я еще за него прочилъ Авдю, ладно, что не поторопился". Антонъ не слыхалъ замѣчаній сосѣдей, но часто самъ вздыхая, дѣлалъ себѣ замѣчанія: "охъ, любовь сгубила молодца; тужитъ сердце по дѣвицѣ, до-сихъ-поръ не можетъ забыть ее. А она живетъ себѣ весела веселехонька". Авдя въ-самомъ-дѣлѣ скоро перестала совсѣмъ о немъ думать, а стала думать снова объ одномъ весельи; если же иногда и вспоминала о бѣдномъ парнѣ, то онъ всякій разъ ей представлялся какъ-то, противъ ея воли, въ томъ видѣ, въ какомъ съ нею встрѣтился у огорода, послѣ имянинной пирушки, и всякій разъ непріятное чувство смущало ея воображеніе. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы ея любовь не оставила въ ней никакого слѣда:пѣть ея прежній рѣзвый взглядъ обратился въ строгій, иногда задумчивый, который еще болѣе могъ бы прельстить васъ.
   Осенью Игнатьичъ благословилъ Авдю за Тимофея, говоря сосѣдямъ: "суженаго конемъ не объѣдешь, не за него думалъ, да за него Богъ велѣлъ."
   А Антонъ остался жить горемыкой: онъ уже невсегда сталъ находить наслажденіе гонять лошадей и тѣшить проѣзжихъ; иногда онъ сдерживалъ свою тройку и задумывался или затягивалъ пѣсенку: "изсушила молодца". Вздумается проѣзжему разговориться съ нимъ, и молодой ямщикъ въ немногихъ словахъ разскажетъ ему свою повѣсть: "пришла по сердцу красна дѣвица, молвитъ онъ: и я полюбился ей; хотѣлъ ужъ свататься у дѣда, да нелегкій попуталъ; напился пьянъ -- она меня и разлюбила".

В. КРИВИЧЪ.

"Сынъ Отечества", No 5, 1852

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru