Кривенко Сергей Николаевич
Г-н Костомаров об исторической задаче

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Г-нъ КОСТОМАРОВЪ ОБЪ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЗАДАЧѢ.

   Недавно г. Карновичъ, въ своей статьѣ "Объ участіи Россіи въ освобожденіи христіанъ" ("Отеч. Запис." No 1, 1878 г.), высказалъ такую мысль, что стремленіе къ освобожденію христіанъ изъ подъ турецкаго ига, выставляемое задачею современной Россіи, было занесено къ намъ съ Запада, не составляло вовсе нашей исторической миссіи, и вообще высказалъ сомнѣніе на счетъ историческаго перста, который будто бы указываетъ путь народамъ. Ограничиваясь въ первой статьѣ допетровскою Гусью и указывая на многократныя предложенія, дѣлавшіяся со стороны западныхъ державъ о принятіи участія въ освобожденіи христіанъ и оставлявшіяся Россіей безъ послѣдствій, г. Карновичъ довольно обстоятельно доказывалъ, что стремленіе это зародилось вовсе не въ Москвѣ и долгое время было тамъ чуждо, какъ религіозному ея настроенію, такъ и направленію ея внѣшней политики. Опроверженію этого сколько новаго въ нашей литературѣ, столько же вѣрнаго взгляда г. Карповича, г. Костомаровъ посвятилъ ("Нов. Время" 15 февраля) особую статью, въ которой усиливается доказать, что историческая задача Россіи по отношенію къ народамъ Балканскаго Полуострова не подлежитъ сомнѣнію и "кроется въ древнемъ знакомствѣ и духовномъ родствѣ Россіи съ этими народами". Приводимыя почтеннымъ историкомъ доказательства по этому поводу вовсе не новы: сначала идетъ, разумѣется, рѣчь о появленіи Гуси подъ Царь-градомъ, затѣмъ о принятіи отъ Византіи начатковъ высшей культуры, о крещеніи, о зависимости русской церкви отъ константинопольскаго патріархата, о славянскихъ литературахъ и архитектурахъ и проч., о чемъ наши читатели, вѣроятно, давно уже знаютъ изъ учебниковъ исторіи и въ особенности изъ славянофильскихъ литературныхъ радѣній. Говоря о рядѣ воинственныхъ набѣговъ русскихъ дикарей на Византію, кончившихся духовнымъ подчиненіемъ ихъ Византіи, г. Костомаровъ говоритъ, что эти набѣги "повторялись почти въ одномъ и томъ же направленіи, какъ будто какая невѣдомая сила въ IX и X ст. тянула Русь на Балканскій Полуостровъ..." Что это была за невѣдомая сила, историкъ не объясняетъ, а говоритъ, что происходило это точно такъ же, "какъ въ болѣе ранніе вѣка народовъ тевтонскаго племени, разныхъ бургундовъ, франковъ, лонгобардовъ такая же невѣдомая сила тянула въ Галлію, Италію, Испанію, въ наслѣдіе западной Римской Имперіи". Любопытны, право, эти невѣдомыя силы, эти предопредѣленные историческіе пути къ предопредѣленнымъ наслѣдіямъ: одни народы идутъ наслѣдовать римскую цивилизацію, другіе -- византійскую. Все это составляетъ секретъ историковъ. Разъясненій по этому поводу г. Костомаровъ, конечно, не даетъ (невѣдомая сила! и конецъ), да по всей вѣроятности и не дастъ, потому что импульсы, двигавшіе, и силы, управлявшія переселеніемъ народовъ, тонутъ въ историческомъ туманѣ и недостаточно выяснены историками, хотя, если судить о тѣхъ временахъ по позднѣйшимъ передвиженіямъ народныхъ массъ, совершавшимся вслѣдствіе политическаго гнета и причинъ соціально-экономическихъ, можно предполагать, что и тогда руководили народами не историческіе персты и теологическія размышленія, а все тѣже роковые вопросы жизни и свободы, вопросы, можетъ быть, теперь не понятные для насъ, но тогда имѣвшіе свое значеніе. Такъ напр., причины, руководившія крестовыми походами (мы не беремъ исторію европейской эмиграціи въ Америку, которая, конечно, могла бы служить болѣе подходящимъ примѣромъ), для васъ уже болѣе понятны: мы знаемъ почему громадныя голодныя и оборванныя толпы бѣжали изъ Европы; мы знаемъ почему князья, папы и рыцари, бывшіе причиной народной нищеты и страданій, сами проповѣдывали походъ за походомъ. Даже и въ позднѣйшія времена, какъ говоритъ самъ же г. Костомаровъ, во всѣхъ проповѣдяхъ на Западѣ объ изгнаніи османлисовъ изъ Европы "почти всегда проглядывали постороннія цѣли". Не въ родѣ ли этихъ постороннихъ цѣлей были и тѣ причины, которыя обусловливали наше движеніе для борьбы съ мусульманскимъ міромъ? Вотъ какъ самъ же г. Костомаровъ превосходно отвѣчаетъ на этотъ вопросъ. Говоря, что только съ присоединенія къ Москвѣ Малороссіи "стала яснѣе уразумѣваться" наша историческая задача и "опредѣлительно выступили на сцену" -- борьба съ турками, онъ, между прочимъ, высказываетъ слѣдующее: "Собственно эта борьба явилась логическимъ послѣдствіемъ прежнихъ отношеній къ мусульманскому Востоку казаковъ. Въ Малороссіи, прежде чѣмъ эта страна съ своимъ народомъ успѣла втѣлеситься въ русскую державу, естественно явилась партія недовольныхъ возникшимъ порядкомъ вещей, особенно договоромъ, заключеннымъ съ Польшею въ Андрусовѣ. Гетманъ Дорошенко обратился къ Турціи, предложивъ взять подъ протекцію малорусскій край. Это повлекло къ нашествію турокъ и къ войнѣ разомъ съ Польшею и Госсіей". Тогда-то именно Алексѣй Михайловичъ и разослалъ уже самъ къ европейскимъ державамъ окружное посланіе, призывавшее ихъ на враговъ креста и послужившее началомъ цѣлому ряду войнъ съ турками. "Вотъ когда, говоритъ Костомаровъ:-- первый разъ громко заговорила Госсія и заявила, что она сознала свою историческую задачу!" Да, какъ разъ съ тѣхъ поръ, когда, по прекрасному выраженію Костомарова, обстоятельства побудили Малороссію втѣлеситься въ русскую державу, когда интересы ея сдѣлались нашими интересами и когда, черезъ посредство ея, мы пришли въ болѣе непосредственное соприкосновеніе съ крымскою ордою, и безъ того часто безпокоившею насъ своими набѣгами; но задача эта, надо полагать, была нѣсколько отлична отъ задачи, выставляемой г. Костомаровымъ. Не мнѣ, конечно, разсказывать почтенному историку, что причины раздора между Малороссіей и сосѣднимъ магометанскимъ міромъ были соціально экономическія, принимавшія зачастую религіозно-политическій характеръ и во всякомъ случаѣ проистекавшія не изъ поведенія турокъ на Балканскомъ Полуостровѣ. Знаетъ онъ также и исторію Украйны и Запорожья, исторію возникновенія нашего казачества и исторію малорусской распри съ Великороссіей и Польшей въ связи съ стремленіемъ на югъ, знаетъ онъ, говоримъ мы, что причины тогдашнихъ событій были опять таки не отвлеченныя, а исполненныя жизненнаго значенія. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что всегда почти выступалъ на сцену и религіозный элементъ, то одушевлявшій казаковъ и русскихъ въ борьбѣ съ невѣрными, то поднимавшійся между казачествомъ и Польшей изъ-за Уніи, но онъ никогда не былъ преобладающимъ и тѣмъ болѣе исключительнымъ элементомъ раздора.-- Гетманъ Дорошенко обратился за протекторатомъ къ Турціи, конечно, не ради религіозныхъ цѣлей. Да и въ самыхъ нашихъ войнахъ, наконецъ, съ Турціей, направлявшихся преимущественно на очищеніе нашего юга отъ татарской орды, можно видѣть совсѣмъ иное направленіе и совсѣмъ иную послѣдовательность.
   Первая война, кончившаяся при царѣ Ѳеодорѣ Алексѣевичѣ, въ 1681 г., навсегда утвердила за нами Украйну и Запорожье. Вторая война, начатая Софьей Алексѣевной, направлялась уже въ Крымъ. Петръ I и Анна Іоанновна продолжали идти въ томъ же направленіи на югъ, юго-востокъ и юго-западъ, беря Азовъ, Перекопъ, Очаковъ и др. Войны Екатерины имѣли результатомъ пріобрѣтеніе азовскихъ и черноморскихъ береговъ и пространства между Бугомъ и Днѣстромъ. При Александрѣ I турки оттѣсняются еще дальше по направленію къ Балканамъ, и по букурештскому миру къ намъ отходитъ Бессарабія. Во всемъ этомъ видно одно: оттѣсненіе Турціи; по мѣрѣ того, какъ Россія политически объединяется и крѣпнетъ, она расширяетъ свои предѣлы. Россія, конечно, прежде была слаба для борьбы съ Турціей. Это совершенно вѣрно, хотя къ этому необходимо добавить, что она и при Алексѣѣ Михайловичѣ была гораздо слабѣе Турціи, а въ союзѣ съ другими европейскими государствами могла уравновѣсить свои силы. Дѣло въ томъ, что тогдашніе интересы ея не затрогивались близко, а тогдашніе политики смотрѣли слишкомъ близко въ землю, въ противуположность позднѣйшимъ, которые смотрѣли слишкомъ вдаль. Мимоходомъ, разумѣется, освобождались и христіанскія населенія и народы. Изъ всѣхъ нашихъ войнъ наиболѣе идеальною, начатою для наиболѣе отдаленныхъ цѣлей, хотя собственно политическія комбинаціи и тутъ были, была первая война, начатая Николаемъ Павловичемъ за независимость Греціи. То было время возвышенныхъ мечтаній: тогда всѣ государственные и великіе люди, начиная съ Николая Павловича и кончая Байрономъ, мечтали о возстановленіи классическаго міра.-- Даже разочарованный поэтъ занимался склеиваніемъ старой посуды. Турецко египетскій флотъ сожгли въ наваринскомъ сраженіи, какъ помните, соединенныя эскадры Россіи, Англіи и Франціи. Затѣмъ уже пошла рѣчь о дѣйствительномъ покровительствѣ Молдавіи, Валахіи, Сербіи и т. д. Я говорю о дѣйствительномъ покровительствѣ, потому что мало ли о чемъ мы толковали и мечтали? Но неужели же трудно отличить во всѣхъ этихъ войнахъ два направленія, рѣзко отличныя другъ отъ друга: одно, такъ сказать, непосредственно-народное, вызванное необходимостью, другое-внѣшнее, направляемое сверху, вызываемое высшими политическими соображеніями то для разширенія владѣній и округленія границъ, то для освобожденія народовъ или, какъ говорилось въ одно время, для исполненія какого-то духовнаго завѣщанія? Неужели трудно отличить борьбу съ Крымомъ отъ борьбы съ Турціей и со всѣмъ магометанскимъ міромъ, борьбу за Малороссію отъ борьбы за Грецію и Румынію? Мы говоримъ все это, какъ видитъ читатель, вовсе не для защиты г. Карповича, а для того, чтобы сказать, что мысль объ освобожденіи христіанъ, дѣйствительно, раздалась впервые съ Запада, что объ этомъ только мечтали высшіе классы (въ то время, какъ русскій народъ находился въ крѣпостномъ состояніи), что сочувствіе народа борьбѣ съ Турціей прежде опредѣлялось совершенно особаго рода причинами, что послѣдующія наши войны вовсе не были народными и что въ большей части этихъ войнъ даже самая политика наша вовсе не руководствовалась идеею освобожденія славянскихъ земель и Греціи, а обыкновенными государственными соображеніями. Въ мотивахъ, выставлявшихся въ качествѣ поводовъ для войны, могли, конечно, являться и мысли объ освобожденіи балканскихъ христіанъ, но это ничего не доказываетъ. Когда Алексѣй Михайловичъ посылалъ къ европейскимъ дворамъ свое окружное посланіе, призывая ихъ на враговъ креста, то развѣ не примѣшивалось у него къ этому "постороннихъ цѣлей?" Когда подобныя же причины выставлялись мотивами послѣдующихъ войнъ, не исключая и крымской, то развѣ также обходилось дѣло безъ этихъ "постороннихъ цѣлей", бывшихъ собственно главною цѣлью? Можетъ быть, подобный ходъ нашей исторіи и эгоистиченъ, но со стороны народа онъ вполнѣ естественъ, а со стороны политики -- составляетъ несомнѣнный фактъ. И къ чему же, спрашивается, уснащивать вопросы и затемнять настоящій смыслъ событій? Г. Костомаровъ говоритъ о вліяніи Византіи на Россію: это вліяніе, по его словамъ, "было такъ велико и разнообразно, что требовались бы многіе томы на его объясненіе". Именно многіе томы, сообразно съ трудностью доказательствъ, въ особенности доказательствъ того, что вліяніе это сохранилось и до сихъ поръ и распространяется нетолько на культурные слои, но и на народную массу. Это вліяніе, это духовное родство наше, обратившееся въ трупзмъ и употребляемое по большей части по преданію, давно бы уже было пора снести въ архивъ. Г. Костомаровъ приводитъ, въ доказательство родства, константинопольскій патріархатъ и архіереевъ изъ грековъ, и балканскихъ славянъ, бывшихъ когда-то въ Кіевѣ; но скажите на милость: кто изъ народа помнитъ о столь отдаленномъ прошломъ и не забылъ еще балканскихъ архіереевъ? Онъ приводитъ вліяніе кодекса церковнаго законоположенія, остающагося до сихъ поръ основою церковнаго правосудія; но кто изъ народа знаетъ, что это -- византійскій кодексъ и что у грековъ, болгаръ и другихъ славянъ тотъ же кодексъ? Да и у всѣхъ ли, наконецъ, славянъ тотъ же кодексъ? Г. Костомаровъ говоритъ о священныхъ книгахъ, но кто изъ народа (благодаря, разумѣется, недостаточности народнаго образованія) знаетъ эти книги и знаетъ то, что у славянъ тѣ же книги? Г. Костомаровъ говоритъ, что "византійскіе обычаи долго были у насъ признаками культурности въ общежитіи, начиная отъ живописнаго и архитектурнаго искуствъ до княжескихъ и боярскихъ одеждъ" и что "даже послѣ паденія Византіи, московскій дворъ представлялъ собою сколокъ съ бывшаго константинопольскаго двора". Все это несомнѣнно вѣрно, такъ же вѣрно, какъ и то, что Кириллъ и Меѳодій перевели Евангеліе на славянскій языкъ; но скажите пожалуйста: кто изъ народа знаетъ о византійской архитектурѣ и живописи, кто строилъ себѣ избы въ византійскомъ стилѣ и носилъ византійскія одежды? Мы знаемъ, что объ этомъ много писано книгъ, въ которыхъ какъ дважды два доказывается византійское происхожденіе.зипуна, но думаемъ, что эти вопросы, помимо бездоказательности многаго, потеряли уже всякое жизненное значеніе и пригодны развѣ только какъ матеріалъ для антикварскихъ бесѣдъ и препирательствъ. Вѣдь выйдя на этотъ путь, можно будетъ зайти Богъ знаетъ куда: можно дойти до кровнаго родства русскаго народа съ Палеологами, до духовнаго родства со Спартою, а пожалуй и еще дальше, и это въ то время, когда у насъ есть болѣе близкія родства съ европейскими государствами и цивилизаціями. Неудовлетворительны эти цивилизаціи -- постараемся пойти дальше; постараемся воспользоваться тѣми задатками, которые есть въ нашемъ народѣ, которые приближаютъ насъ къ высшему гражданскому типу и которые позволяютъ намъ стать на высшую культурную ступень; воспользуемся опытомъ Западной Европы и не будемъ повторять ея ошибокъ. Во всякомъ случаѣ, европейскія цивилизаціи выше античныхъ, выше уже по одному тому, что въ нихъ нѣтъ рабства и человѣческая личность болѣе защищена; во всякомъ случаѣ, надо двигаться впередъ новыми путями, а не по античнымъ тропинкамъ. Г. Костомаровъ говоритъ еще, что мы, находясь со всѣми балканскими христіанами въ духовномъ родствѣ, съ половиною ихъ находимся еще въ родствѣ племенномъ. Этого рода родство, заключающееся, разумѣется, не въ крови, а въ обычаяхъ и нравахъ, въ обычномъ правѣ, въ порядкѣ общественнаго устройства и соціально-экономическихъ воззрѣній, дѣйствительно могло бы послужить объединяющимъ и связующимъ звеномъ между Россіей и западными славянами; по представьте себѣ, что на эту-то сторону меньше всего и обращено вниманія нашею литературою и самимъ г. Костомаровымъ. По этому поводу, если не считать прежнихъ скудныхъ историческихъ изысканій, въ нашей прессѣ за все время войны никто обстоятельно даже не обмолвился. Кто у насъ изучалъ экономическую и бытовую жизнь Герцеговины, Болгаріи, Сербіи, кто изслѣдовалъ задругу и сопоставлялъ ее съ русскою и, положимъ, швейцарскою общиною, кто изучалъ политическія воззрѣнія западныхъ славянъ и сопоставлялъ ихъ съ воззрѣніями русскаго народа? За исключеніемъ немногихъ сухихъ спеціалистовъ, въ родѣ г. Будиловича, подвизающагося въ "Гражданинѣ", отъ которыхъ для жизни получается столько же пользы, какъ отъ козла молока, наши газетчики и общество хорошенько не знали даже географіи славянскихъ земель и этнографіи славянскихъ народовъ. Большинство у насъ, подобно Гр. Бланку (No 2 "Гражданина", 1878 г.), понимало племенное родство именно въ смыслѣ кровнаго родства, примѣрно въ родѣ того, какъ двѣ дворянскія фамиліи, обитающія въ разныхъ губерніяхъ, происходятъ отъ одного корня, хранящагося въ шестой книгѣ. Можно думать, что г. Костомаровъ, говоря о духовномъ родствѣ, также понимаетъ подъ этимъ гораздо больше родство священнаго писанія, архитектуры, живописи и т.-п., чѣмъ что-либо другое, такъ какъ объ этомъ другомъ въ статьѣ ни слова. Все это, впрочемъ, и къ лучшему, потому что самый маленькій осколочекъ истины въ рукахъ нашей прессы былъ бы опаснѣе, чѣмъ цѣлые громадные хлопчато-бумажные тюки чувствъ и мыслей, которыми она разсчитывала пробить народную скалу и извлечь оттуда такой потокъ, который затопилъ бы Турцію, а если подошла бы линія, то и всю Европу. Но и то родство, о которомъ мы говоримъ, слишкомъ слабо между русскими и балканскими славянами: раздѣленные отъ насъ вѣками и находясь въ общеніи и подъ властью турокъ, они, какъ это свидѣтельствуютъ многіе наблюдатели, по складу характера, взглядамъ на жизнь, убѣжденіямъ и обычаямъ, гораздо больше подходятъ къ туркамъ, чѣмъ къ намъ, хотя нѣкоторые обычаи и общіе слѣды патріархальнаго быта еще и сохранились. Не отличаясь отъ турокъ ни одеждой, ни нравственной физіономіей, они не имѣютъ, въ тоже время, русскаго прямодушія и отличаются вѣроломствомъ, хитростью и вообще качествами народовъ, находившихся подъ долгимъ гнетомъ, въ чемъ, разумѣется, нисколько не виноваты; они во многихъ отношеніяхъ даже уступаютъ туркамъ, т. е. собственно турецкому народу, который вовсе не такой чортъ, какъ его размалевывали газеты, неумѣвшіе отличать солдата и башибозука отъ крестьянина и смѣшивавшія турецкихъ чиновниковъ съ народомъ.-- Когда турки держались, наши историческіе братья-болгары явно тяготѣли къ нимъ, когда мы побѣждали -- они отдавали свои симпатіи намъ. Газеты не разъ писали о холодности болгаръ и сербовъ къ русскимъ, объясняя это тѣмъ, что это, молъ -- только частные факты, что нельзя, молъ, требовать, чтобы всѣ поголовно сочувствовали и т. п., хотя подобное объясненіе, съ одинаковымъ удобствомъ, можно приложить и къ выраженіямъ сочувствія, сочувствія нетолько какъ къ освободителямъ, но и какъ къ кровнымъ и духовнымъ родственникамъ. Когда приходилось, то балканскіе христіане совершали надъ турками не меньшія звѣрства, чѣмъ тѣ совершали надъ ними. Словомъ, родства духовнаго и битоваго между нами мало; что же касается до родства кровнаго, какъ его понимало большинство, то оно еще непонятнѣе для нашего народа. Все это надо ему еще разсказывать, внушать, втолковывать, надо убѣждать его, что это родство нѣсколько ближе, чѣмъ по Адаму. Противъ разсказовъ, какъ и вообще противъ сообщенія народу историческихъ свѣдѣній, мы, конечно, ничего не имѣемъ; но противъ втискиванія въ него религіозной нетерпимости, племенныхъ симпатій и антагонизмовъ высказываемся со всею силою прочныхъ убѣжденій. Эти вопросы гораздо чаще служатъ орудіемъ эксплуатаціи народовъ и отвлекаютъ ихъ отъ дѣйствительныхъ задачъ, чѣмъ становятся источникомъ ихъ счастія. Кромѣ того, эти вопросы далеко не выяснены, не переварены еще самими нашими славянофилами и далеко не согласованы съ требованіями современной жизни, а при такихъ условіяхъ, они должны производить въ народномъ сознаніи не малый сумбуръ: представьте себѣ, что мы говоримъ о кодексѣ церковнаго законоположенія, о священныхъ книгахъ и проч., подразумѣвая духовное родство всѣхъ славянъ, а 0. Аксаковъ, въ письмѣ къ "достопочтенному господину" Ригеру ("достопочтенный господинъ" славянофилы пишутъ вмѣсто "милостивый государь"), восклицаетъ: "Чехи, чехи! такъ ли, какъ должно, чтите вы память вашего Гуса?.. Чехи, чехи! Констанцскій соборъ не расходился -- онъ пребываетъ и поднесь, мѣняя только названія... Костеръ Гуса не угасъ, онъ продолжаетъ пылать, но уже не въ Констанціи только, а въ самой Прагѣ. Кто же поддерживаетъ пламя? Кто подкладываетъ дрова въ костеръ? Всѣ, всѣ связанные духовными узами съ Римомъ, всѣ пребывающіе въ духовномъ единеніи съ убійцами Гуса... Угасите же костеръ Гуса" {См. "Новое Время" No 447, 1877 г.} и т. д. Что, во-первыхъ, можетъ подумать о чехахъ русскій народъ, что, во-вторыхъ, могутъ подумать чехи о насъ и что, наконецъ, въ-третьихъ, скажетъ, смотря на все это, княгиня Марья Алексѣевна, т. е. Европа, въ лицѣ, положимъ, Австріи, безъ которой, надо полагать, погашеніе костра Гуса не состоится? Но, не доходя даже до Европы, вы видите, что сейчасъ уже готова вспыхнуть братоубійственная борьба между самимъ славянствомъ. между И. Аксаковымъ и пребывающими въ духовномъ единеніи съ убійцами Гуса. Сейчасъ я приведу еще примѣръ, примѣръ болѣе свѣжій, относительно политическихъ стремленій балканскихъ христіанъ, насколько таковыя успѣли выразиться. Сербія и Румынія, какъ извѣстно, выразили неудовольствіе по поводу границъ, имѣющихъ быть проведенными послѣ заключенія мира: Румынія не желаетъ, чтобы отъ нея была отрѣзана Бессарабія; Сербія недовольна за то, что, въ обмѣнъ на Бессарабію, мы предлагаемъ Румыніи Добруджу и Виддинскій Вилайетъ, чѣмъ границы Сербіи по Дунаю ухудшаются и, кромѣ того, между нею и Болгаріей вставляется румынскій клинъ, въ видѣ Виддинскаго Вилайета, въ которомъ нѣтъ даже румынскаго населенія, и порождается опасеніе насчетъ вліянія Румыніи на восточную Сербію. Едва замолкли пушечные громы, какъ уже поднялся этотъ роковой вопросъ племеннаго антагонизма между бывшими дотолѣ братьями и союзниками. Побѣждать народы и словесно имъ сочувствовать, видите ли, гораздо легче, чѣмъ ихъ устраивать и дѣйствительно имъ сочувствовать. Что думала по этому поводу наша пресса? какъ она разсчитывала устроить Болгарію, Сербію, Герцеговину? Приходило ли ей въ голову, что наши братушки могутъ за что нибудь остаться на насъ недовольны, а, пожалуй, и обратиться въ нашихъ враговъ? Мы, кажется, совсѣмъ не думали по этому поводу, предполагая, конечно, что все, что бы мы ни сдѣлали для этихъ несчастныхъ народовъ, должно вызывать въ нихъ только благодарность и восторги, подобно тому, какъ нищій долженъ благодарить насъ за всякое подаяніе. Проэктовъ, пожалуй, было не мало: тутъ были и присоединенія, и русификаціи, и автономіи, и самостоятельности, и федеративные союзы, и южно-славянское государство съ принцемъ европейской крови во главѣ и проч., и проч.; но все это говорилось словно съ просонокъ, говорилось какъ-то между прочимъ и было набросано въ такую кучу, въ которой все перемѣшалось въ настоящій хаосъ. Говоря это, мы, конечно, оставляемъ въ сторонѣ соображенія нашей политики, которыхъ никто не зналъ и въ которыхъ, вѣроятно, заключался извѣстный планъ, а говоримъ о русской печати и русскомъ обществѣ, которыя никакого опредѣленнаго плана не имѣли. Представьте себѣ, что по окончаніи войны былъ бы поставленъ слѣдующій вопросъ: ну, госпожи газеты и господа вольные политики, что же мы теперь сдѣлаемъ для народовъ?! Тутъ, вѣроятно, произошло бы нѣчто въ родѣ столпотворенія вавилонскаго, произошло бы настоящее смѣшеніе языковъ, а, въ концѣ концовъ, мы посовѣтовали бы народамъ не быть слишкомъ требовательными. Конечно, у насъ нашлось бы при этомъ не мало доводовъ и насчетъ черной неблагодарности, и насчетъ фактической силы для подавленія протеста, и насчетъ того, что Пруссія, совершая дѣло германскаго объединенія, не церемонилась съ мелкими нѣмецкими государствами, половину территоріи которыхъ, по выраженію Гейне, можно унести въ грязную погоду на калошахъ и которыя не понимаютъ, конечно, соображеній высшей политики. Все это, въ той или иной формѣ, уже говорилось и говорится нашею прессой по поводу заявленныхъ Сербіей и Румыніей неудовольствій. Развѣ "Новое Время" не называло протеста румынской газеты "Telegrafub'а противъ отчужденія Бессарабіи -- "образчикомъ глупостей"? развѣ оно дипломатическими устами г. Скальковскаго не доказывало, что съ румынскимъ населеніемъ въ Бессарабіи нечего церемониться, потому что все это "проходимцы", что на всю Румынію нечего обращать вниманія, потому что мы имѣемъ дѣло съ ея сюзереномъ -- Турціей, а не съ нею, что самыя даже прославленныя "широкія гарантіи личной свободы" и абсолютная свобода печати, которыя мы находимъ въ Румыніи, не стоятъ выѣденнаго яйца, потому что "въ странѣ такъ мало граматныхъ" и потому что "очевидно, что болгары, нѣмцы, русскіе раскольники и другіе осѣдлые жители южной Бессарабіи далеко не въ силахъ оцѣнить различія страны свободной отъ несвободной"? ("Нов. Вр." 17-го февраля 1878 г.). Мы, повидимому,. и не подозрѣвали даже, чтобы въ такихъ маленькихъ земляхъ могли быть какія-нибудь самостоятельныя политическія стремленія, кромѣ тѣхъ, какія мы укажемъ. А между тѣмъ, стремленія эти оказались... Румынія нетолько заявила претензію на полную самостоятельность европейской державы, но и на присоединеніе къ себѣ округовъ, населенныхъ сербами. Сербія заявила претензію на роль Балканскаго Піемонта, на объединеніе сербовъ, на присоединеніе Болгаріи, Босніи и другихъ славянскихъ земель, т. е. вообще на основаніе подъ своимъ главенствомъ "большого южно-славянскаго государства, которое простиралось бы отъ Дуная до Эгейскаго Моря и отъ береговъ Искера до Моря Адріатическаго". Болгарія, разумѣется, не желаетъ этого, желаетъ быть самостоятельной и не хочетъ даже "допустить надъ собой на долгій срокъ опеку Россіи" ("Нов. Вр.", No 731, 1878). Вѣроятно, того же самаго желаютъ и остальныя, меньшія славянскія земли, голосъ которыхъ игнорируется и не доходитъ до европейскихъ кабинетовъ {Въ газетахъ уже были извѣстія, что въ Босніи говорятъ о независимости подъ покровительствомъ Австріи, что изъ Албаніи предполагается образовать отдѣльное княжество подъ протекторатомъ Италіи. Пишутъ еще, что Далмація также хочетъ самостоятельности и не хочетъ присоединенія къ Хорватіи ("Нов. Время", No 737, 1878 г.).}. Какъ смотрите вы, г. Костомаровъ, на всѣ эти партикуляризмы съ одной стороны и на политическія претензіи главенствовать надъ другими племенами-съ другой? Намъ кажется, что все это наполняетъ жизнь ненужною борьбою и создаетъ лишь сотню-другую честолюбивыхъ мечтателей о министерскихъ портфеляхъ и цѣлыя тысячи національ-спекулянтовъ всевозможныхъ видовъ и оттѣнковъ; намъ кажется, что все это не двигаетъ впередъ ни цивилизацію, ни науку (что такое, напримѣръ, взятыя въ отдѣльности -- сербская или болгарская наука?) и, главное, принося народу сомнительную пользу и закрывая ему глаза на дѣйствительное зло, дѣлаетъ его игрушкою политическихъ интригъ, жертвою честолюбія, своекорыстія и борьбы высшихъ сословій. А между тѣмъ, все это непосредственно вытекаетъ изъ тѣхъ самыхъ началъ племеннаго и духовнаго обособленія и исключительности, которыя вы берете подъ свою просвѣщенную защиту и которымъ подыскиваете историческую и, главное, народную санкцію, чего въ особенности дѣлать не слѣдовало бы. Правда, вы проводите религіозный и племенный антагонизмъ подъ флагомъ духовнаго родства и говорите только о борьбѣ противъ Турціи и иноплеменниковъ; но согласитесь, что основное міровоззрѣніе и тамъ, и тутъ одно и тоже, согласитесь, что антагонизмъ маленькихъ групъ также законенъ, какъ и антагонизмъ большихъ групъ. И посмотрите, что говорилъ, напримѣръ, недавно Ристичъ въ совѣтѣ министровъ: "Если, говорилъ онъ: -- самымъ законнымъ стремленіямъ сербскаго народа суждено не осуществиться, благодаря своекорыстной политикѣ Россіи, добивающейся обрусенія всѣхъ балканскихъ славянъ", то мы будемъ слѣдовать политикѣ Іосифа II, австрійскаго, и при его помощи оснуемъ южно-славянское государство. "Только такимъ путемъ можно положить предѣлъ безграничному русскому произволу и поставить подъ мощную охрану габсбургской монархіи наше національное достояніе, нашъ языкъ, литературу, вѣру и въ особенности нашъ конституціонный образъ правленія" ("Нов. Вр." No 713, 1878 г.). Болгаре также обнаруживаютъ тяготѣніе къ Австріи, которая, даже въ случаѣ присоединенія къ ней Болгаріи, "не можетъ нанести никакого удара ихъ національности" ("Нов. Вр." No 731, 1878 г.). Въ Босніи раздаются тѣ же самые голоса, и "все болѣе и болѣе укореняется убѣжденіе" въ необходимости присоединенія къ Австріи ("Бирж. Вѣд." No 72, 1878 г.). У братушекъ, какъ видите, все, начиная съ вѣры и кончая литературой, оказывается настолько особеннымъ отъ насъ, что является нужда въ охраненіи отъ насъ. Но судьбы Балканскаго Полуострова, какъ извѣстно, тѣсно связаны еще съ Греціей, съ которою у насъ "такое большое духовное родство" и которая больше, чѣмъ кто либо другой, мечтаетъ о Константинополѣ и панэллинизмѣ. Вотъ что высказываетъ газета "Картерія", газета, издающаяся въ той самой странѣ, которая, въ теченіи двухъ лѣтъ, каждый день собиралась объявить войну Турціи.
   "Слѣдя за тріумфальной колесницей панславизма и служа интересамъ своихъ неумолимыхъ враговъ, мы, говоритъ аѳинская газета:-- потеряли бы и то, что пріобрѣли съ такимъ трудомъ -- независимую политическую дѣятельность, довѣріе и сочувствіе европейскихъ націй, принимающихъ желанія и стремленія панславизма. Какихъ дѣйствительныхъ выгодъ могли мы ожидать, ставши глупыми пресмыкающимися орудіями русской политики, которая явно гонится.за всецѣлою гибелью нашей политической будущности, ищетъ съ преисподнею настойчивостью обулгарить Ѳракію и Македонію? Воюя объ руку съ русскими войсками, имѣли-ль мы развѣ надежду, что русская политика оставитъ свои противоэллинскія цѣли и намѣренія? Глупы и слѣпы, по истинѣ, тѣ, которые убаюкиваютъ себя такими идеями и убѣжденіями. Мы знаемъ, къ несчастью, что есть еще между нами люди, жалко заблуждающіеся и вѣрящіе, что мы многое пріобрѣли бы, или пріобрѣтемъ въ будущемъ, дѣйствуя за одно съ славянами и служа преданно державному хотѣнію святой Россіи. Но всѣ эллины должны убѣдиться изъ того, что дѣлается теперь, что прошло невозвратно то время безполезныхъ жертвъ для Россіи. Надобно, чтобы хорошо поняли, что эллинская стихія имѣетъ своимъ неумолимымъ врагомъ Россію и что въ будущемъ судьба греческаго народа связывается неразрывно съ судьбою враждебно расположенныхъ къ Россіи европейскихъ націй, коихъ расположенія и покровительства надобно домогаться всякими жертвами" ("Нов. Вр." No 713, 1878 г.).
   Вотъ какъ заговорила битая посуда, которую мы когда-то склеивали! И развѣ можно разубѣдить Грецію въ томъ, что претензія на Константинополь и на возстановленіе ея прежняго величія связаны съ большими препятствіями и неудобствами для другихъ народовъ, что претензіи эти даже неосновательны? Конечно. нѣтъ: у нея и преданіе, и историческія права, и совершенное забвеніе того, что прежде греки удивляли міръ храбростью, а теперь удивляютъ его трусостью, что прежде греки были мыслители, поэты и ученые, а теперь -- торгаши, что прежде греки, по крайней мѣрѣ, не эксплуатировали грековъ-гражданъ, а теперь греческій народъ въ экономическомъ рабствѣ у торгашей и совершенно замѣнилъ собою древнихъ рабовъ. Конечно, газета "Картерія" не есть еще вся Греція: ея политическіе представители, разные эти Попандопуло и Трикуписы, будутъ, разумѣется, выражаться нѣсколько сдержаннѣе (хотя думаютъ, конечно, тоже самое), а народъ, вѣроятно, и не залетаетъ даже такъ высоко въ политическія облака; но штука въ томъ, что она стоитъ на той же самой почвѣ узкаго націонализма, на какой стоитъ и Сербія и Румынія, и другія государства, на почвѣ, на которой было пролито такъ много народной крови и слезъ и на которой для народа ничего не выросло. Газеты наши, разумѣется, ругаются; прежде всего говорится, конечно, Греція "неблагодарна"; затѣмъ, что претензіи ея похожи на "маленькаго человѣчка, заказывающаго большія каблуки" ("Совр. Изв."); что кругозоръ сербскихъ политиковъ и "ограниченъ", и "жалокъ" и проч. ("Нов. Вр."). "Новое Время" совѣтуетъ Ристичу меньше заниматься "иллюзіями" и больше заботиться объ охраненіи сербской конституціи "отъ произвола чиновниковъ и отъ подтасованныхъ выборовъ въ скупштину" (No 713, 1878 г.). Это, дѣйствительно, было бы гораздо лучше. "Новое Время" утѣшаетъ себя также еще мыслью, что Ристичъ вовсе еще не выражаетъ собою мнѣнія "цѣлаго сербскаго народа", который, вѣроятно, такихъ глупостей не желаетъ и не пойдетъ "продавать себя никому" (т. е. Австріи), или, другими словами: что Ристичъ -- самъ по себѣ, а сербскій народъ -- самъ по себѣ. А это дѣйствительно такъ вѣрно, какъ не можетъ быть вѣрнѣе. Я даже не ожидалъ этого, отъ "Новаго Времени". Вотъ ужь именно истина говоритъ иногда устами неразумныхъ младенцевъ. Впрочемъ, сказано это имъ второпяхъ, въ нуждѣ и, главное, по отношенію къ Ристичу. Но точно также мы думаемъ и насчетъ того, что "Новое Время" -- само по себѣ, а русскій народъ -- самъ по себѣ, что вообще въ вопросахъ войны, которую наши газеты объявили народною, русскій народъ, былъ самъ по себѣ, а газеты сами по себѣ. О "подъемѣ народнаго духа" ("Русскій Міръ"), о томъ, что русскій народъ возсталъ, "какъ одинъ человѣкъ" ("Собесѣдникъ"), что "чувства народа полились, какъ лава изъ огнедышащей горы" ("Совр. Изв.), что русскій народъ не хочетъ мира и непремѣнно требуетъ, чтобы мы взяли Константинополь и добили Турцію "какъ волка" (Гр. Бланкъ, въ "Гражданинѣ"), какъ "змѣю" (Иловайскій въ "Моск. Вѣд.") и проч..-- заговорили газеты и люди, нетолько имѣющіе мало общаго съ народомъ, но зачастую игнорировавшіе его и даже относившіеся къ нему враждебно. Отъ лица народа говорили "Гражданинъ", который недавно еще восклицалъ, что Некрасовъ былъ "пѣвцомъ какихъ-то современныхъ народныхъ скорбей", "плакальщикомъ надъ какими-то фальшивыми страдальцами" (No 1, 1878), и "Москов. Вѣдом.", симпатіи которыхъ къ народу слишкомъ извѣстны. Наибольшимъ патріотизмомъ пылали у васъ гг. Гофманы, Моллеры, Миллеры и Зиссерманы. А Зиссерманъ такъ тотъ, по случаю проливовъ, когда зашла рѣчь, что съ ними связаны европейскіе интересы, даже прямо обращался къ народу: "Русскій народъ, восклицалъ онъ:-- ты слышишь, что тебѣ говорятъ!.." ("Москов. Вѣд." No 30, 1878). Но мало ли что говорили русскія газеты. Онѣ утверждали, что русскій народъ питаетъ вѣковую и непримиримую ненависть къ туркамъ и "христопродавцамъ" -- англичанамъ (какъ ихъ называлъ г. Иловайскій въ "Моск. Вѣд."); онѣ увѣряли, что малыя крестьянскія дѣти въ утреннихъ своихъ молитвахъ молятся за Черняева ("Нов. Вр."), что русскій народъ не желаетъ видѣть Биконсфильда во главѣ англійскаго министерства и т. д. Надо только удивляться этой смѣлости, этой удивительной развязности, которыя возможны только благодаря полной безгласности народа. Г. Потапкинъ, который, въ прошломъ году, потребовалъ отъ "Neue Freie Presse" удовлетворенія ("печатнаго", конечно) за оскорбленія, которыми эта газета "надѣляла русскій народъ и русскую политику", стоитъ, безъ сомнѣнія, гораздо выше многихъ газетъ: тотъ говорилъ -- "Я требую", и выходило только комично, а эти говорили -- "народъ требуетъ", "народъ хочетъ" и т. д. Слушая это, невольно являлся вопросъ: насколько вѣрны эти "народъ требуетъ", "народъ хочетъ" и насколько вѣроятны данныя народомъ полномочія, на что г. Костомаровъ не обратилъ никакого вниманія? Вы, г. Костомаровъ, просто были введены въ заблужденіе этою удивительною газетною смѣлостью. Вы никакъ не могли представить себѣ, что газета, имѣющая какихъ-нибудь 10 -- 20,000 подписчиковъ, еще не можетъ говорить отъ лица всей Россіи, точно такъ же, какъ не можетъ одинъ какой-нибудь петербургскій житель предъявлять отъ имени Петербурга требованій, заключать контракты и проч. Среди немногочисленныхъ подписчиковъ нашихъ газетъ можетъ быть много дураковъ, можетъ быть много людей, заинтересованныхъ въ дѣлѣ лично, можетъ, наконецъ, не быть ни одного человѣка изъ народа. Гдѣ, когда и какимъ образомъ народъ самъ заявлялъ о войнѣ противъ Турціи? Не примете же вы ту массу воинственныхъ стиховъ по случаю нашихъ побѣдъ, которыми, говорятъ, заваливались редакціи, за произведеніе народнаго творчества? не назовете же вы тѣ банальныя лубочныя картинки, которыя Москва распространяетъ въ милліонахъ экземпляровъ, за народную живопись? Помните вы о тѣхъ массахъ, которыя двигались, по нашимъ газетамъ, въ Сербію. Считая ихъ, можно было устать отъ счета: 200 чел., 500 чел., 1,000 чел. и т. д. Но вотъ что пишетъ Черняевъ въ своемъ письмѣ изъ Пятигорска, отъ 6 декабря 1877 года: "Подъ моимъ начальствомъ въ Сербіи, отъ начала войны до заключенія перемирія, было русскихъ добровольцевъ 646 офицеровъ и 1,806 рядовыхъ". Въ ибарской и дринской арміяхъ, добавляетъ Черняевъ, "добровольцевъ было немного". Это менѣе чѣмъ немного для 95 милліоннаго народа, возставшаго, "какъ одинъ человѣкъ" и чувства котораго полились, "какъ лава изъ огнедышащей горы". Это, въ особенности, немного послѣ газетной агитаціи и послѣ того, какъ мы припомнимъ, что шли въ Сербію больше отставные солдаты, по большей части безродные бобыли, на которыхъ не лежало ни семейныхъ, ни податныхъ обязаностей и которые несомнѣнно прихватили во время службы военнаго духа, что шли туда больше офицеры, то прогулявшіеся въ отставкѣ, то съ оскорбленнымъ по службѣ самолюбіемъ, то не находившіе дѣла, разочарованные... Можетъ быть, послѣдніе, составлявшіе, какъ увидимъ ниже, совершенно законный продуктъ нашей жизни послѣ 19 февраля 1861 года, и искренно были заинтересованы въ судьбахъ балканскаго населенія, но они, во всякомъ случаѣ -- не народъ, положеніе котораго совсѣмъ особое и у котораго совсѣмъ особыя жизненныя и историческія задачи. Вѣковой племенной и религіозной ненависти къ туркамъ у русскаго народа не было и нѣтъ. Относительно прошедшихъ вѣковъ это превосходно доказано г. Карповичемъ (въ особенности, во 2-й его статьѣ), доказавшимъ тоже самое и относительно турокъ по отношенію къ намъ и христіанству вообще. Что же касается не до умершаго, а до живаго нашего народа, то онъ никогда не видѣлъ ни турокъ, ни болгаръ, ни сербовъ, ни герцеговинцевъ, ни грековъ (послѣднихъ, можетъ быть, и видѣлъ кое-гдѣ въ качествѣ разносителей разныхъ священныхъ предметовъ съ Аѳонской Горы, которыхъ очень часто преслѣдовала за обманъ наша полиція). Газеты переполнены извѣстіями, что даже цѣлые губернскіе города, сбѣгавшіеся подивиться на плѣнныхъ, никогда не видѣли ни одного турка; гдѣ-то даже ощупывали плѣнныхъ, чтобы убѣдиться "все ли у нихъ такъ, какъ и у насъ" {Подобное любпытство проявляли не одни низшіе классы, но и высшіе.}, а въ Ревелѣ, когда разнесся слухъ, что одинъ турокъ родилъ, то весь городъ переполошился и многіе, говорятъ, повѣрили, что турки рожаютъ. Но привезите вы въ наши города и села партію грековъ или болгаръ, и навѣрное будетъ тоже самое. Спрашивается: какъ, при такихъ условіяхъ, могутъ являться симпатіи къ однимъ и антипатіи къ другимъ? И эти симпатіи и антипатіи, непосредственно связанныя съ политическими интересами и дурнымъ изученіемъ исторіи, дѣйствительно составляютъ достояніе высшихъ классовъ и какъ-то скользятъ надъ головою народа, который руководствуется болѣе непосредственнымъ чувствомъ. Вездѣ принимаетъ народъ плѣнныхъ вовсе не враждебно, видя въ нихъ прежде всего людей несчастныхъ; высшіе классы подаютъ руку пашамъ, проявившимъ храбрость и военные таланты; дамы тѣмъ офицерамъ, которые покрасивѣе, а народъ подаетъ не руку, а кусокъ хлѣба и грошъ -- несчастнымъ. И это, повторяю опять, послѣ тѣхъ многочисленныхъ поджиганій противъ турокъ, которыя не могли не вліять на народъ и, конечно, въ извѣстной степени въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ повліяли. "Гражданинъ" жалуется, что нельзя было еще писать особенно возбудительныхъ статей. Но, Боже мой, что писалось! Руганью начинались передовыя статьи и руганью же кончались фельетоны; патріотическая сивуха лилась и разсылалась во всѣ концы Россіи въ такомъ изобиліи, что могла бы залить русскую землю. У меня нѣтъ теперь подъ руками старыхъ газетъ по вотъ что, напримѣръ, писалъ г. Зиссерманъ, обратившійся по поводу претензій Европы на проливы съ вышеуказаннымъ возгласомъ: "русскій народъ! ты слышишь, что тебѣ говорятъ?" "Это, писалъ онъ:-- отвѣтъ на вопли замученныхъ твоихъ раненыхъ, на вопли, можетъ быть, 100,000 зарѣзанныхъ, посаженныхъ на колъ, распятыхъ, заживо зарытыхъ, сожжонныхъ, повѣшенныхъ, изнасилованыхъ христіанъ всѣхъ возрастовъ и половъ!" (Моск. Вѣд." No 30, 1878 г.). Тутъ очевидно, нѣкоторое изнасилованіе фактовъ. Жестокости, разумѣется, были (кто ихъ отрицаетъ?); но, во 1) происходили ли эти жестокости и въ мирное время? 2) не позволяли ли себѣ, когда началась война, такихъ же жестокостей и балканскіе христіане? и въ 3) какъ европейскія претензіи на проливы вяжутся съ турецкими жестокостями? Прежде всего слѣдуетъ замѣтить, что изъ 18 мил. населенія Европейской Турціи на долю природныхъ турокъ приходилось только 2,100,000 чел.; что, если взять за мѣрило религію и считать всѣхъ, даже номинальныхъ послѣдователей ислама, то и тогда оказалось бы только немного болѣе 4 1/2 мил., тогда какъ исповѣдывавшихъ православную греческую вѣру было 12 мил. и около 1 1/2 мил. католиковъ, уніатовъ, армянъ, евреевъ и др. {Мы взяли эти цифры изъ календаря Суворина за 1877 годъ и считаемъ нужнымъ замѣтить, что число природныхъ турокъ и послѣдователей ислама у него еще нѣсколько преувеличено.}. Затѣмъ не мѣшаетъ помнить: что въ мирное время ни о какихъ жестокостяхъ въ Турціи не было слышно; что турецкіе налоги были гораздо меньше европейскихъ; что экономическое положенія народа было во многихъ отношеніяхъ лучше положенія европейскихъ рабочихъ; что, если населеніе страдало отъ произвола турецкихъ чиновниковъ, среди которыхъ было много славянъ, то отъ нихъ одинаково страдалъ и турецкій народъ; что, если населеніе страдало отъ капиталистовъ и спекулянтовъ, среди которыхъ было гораздо меньше турокъ, чѣмъ славянъ, грековъ и иностранцевъ, то страданія эти были опять таки общими, и что собственно турецкій народъ не обнаруживалъ въ мирное время ни ненависти, ни племенной и религіозной нетерпимости къ славянамъ. Слѣдуетъ, наконецъ, помнить: что жестокости начались со времени возстанія въ Герцеговинѣ; что совершались онѣ преимущественно черкесами, баши бозуками и турецкими солдатами; что наибольшее число жертвъ въ Болгаріи было уже послѣ того, какъ возстала Сербія, и даже послѣ того, какъ мы начали войну. Жестокости были ужасныя, грабежи и пожары превосходили всякое описаніе; но развѣ не дѣлали того же самаго сербы, болгаре и румыны, когда сила переходила на ихъ сторону? Вотъ еще недавно писали о мученической смерти турецкихъ плѣнниковъ въ Румыніи; вотъ на дняхъ телеграфировали "Агентству Рейтера", о "многочисленныхъ безпорядкахъ, совершаемыхъ болгарами въ мечетяхъ и въ турецкихъ домахъ въ Филиппопольскомъ и Самаковскомъ округахъ ("Голосъ" No 64, 1878 года); вотъ корреспондетъ "Новаго Времени" изъ Адріанополя пишетъ, что братушки теперь "занялись положительно дневнымъ грабежомъ" и "въ свою очередь обираютъ турокъ"? что въ этомъ обираніи не прочь принять участіе даже болгарскія духовныя особы и что при этомъ "и до крови дѣло доходитъ" и даже "очень часто" (No 719, 1878 года). Наконецъ, самая война есть жестокость, и гуманные пріемы убійства, право, мало отличаются отъ негуманныхъ. Въ военное время нетолько на самомъ театрѣ сраженія, но и внѣ сраженія, часто трудно бываетъ соблюдать гуманность. Вотъ, напримѣръ, что писалъ недавно корреспондентъ "Голоса" изъ Зимницы объ участи турецкихъ плѣнныхъ: "они гибнутъ десятками на каждомъ переходѣ, всѣ госпитали переполнены ими По ночамъ, надъ ихъ становищемъ стоитъ сплошной стонъ. Вы слышите, какъ они дрожатъ отъ холода, до васъ долетаютъ какіе-то безсвязныя слова, быть можетъ, молитва, жалоба; другіе явно бредятъ; иные, какъ бревна, недвижно лежатъ или какъ овцы сбились въ одну кучу". Князь Мещерскій сообщалъ изъ подъ Карса въ "Моск. Вѣд." еще болѣе ужасныя вещи: плѣнные умирали по 300 чел. въ день, падали отъ истощенія силъ, отъ голода и холода, а другіе были доведены до такого состоянія, что бросались на падавшихъ товарищей и еще живыхъ обирали ихъ до гола.
   Но возвратимся къ главному предмету нашей рѣчи. Народъ вообще враждовать и воевать изъ-за вопросовъ происхожденія и вѣры не любитъ: въ первомъ человѣкъ не виноватъ, второе -- дѣло совѣсти. Это явленіе весьма общее всѣмъ народамъ и всѣмъ государствамъ. И дѣйствительно, религіозныя и племенныя войны обыкновенно возбуждались и направлялись высшими классами, которые или доводили гоненіе на вѣру, языкъ и обычаи подвластныхъ народовъ до крайней степени, чѣмъ вызывали возстаніе, или же открыто возбуждали ненависть и презрѣніе въ одномъ народѣ къ другому. Такъ это было прежде, такъ это и теперь. Война проповѣдывалась въ славянскихъ земляхъ преимущественно людьми достаточными и въ особенности націоналъ-спекулянтами: въ Болгаріи и Сербіи созрѣла уже партія буржуазной интелигенціи, которая мечтаетъ проводить желѣзныя дороги, заводить фабрики и прочіе аттрибуты промышленности, разсчитывая забрать этими новыми клещами народъ въ свои руки. Конечно, эта партія имѣетъ и либеральныхъ, и очень искреннихъ представителей; но они въ цѣлой партіи составляютъ только лѣвую сторону; правая же сторона и центръ, хотя въ мечети и не ходятъ, но отличаются сильнымъ космополитизмомъ. "Они умѣли нетолько жить, но даже капиталы наживать подъ турецкимъ игомъ", говоритъ А. Молчановъ, указывая на множество разныхъ прожектёровъ изъ братушекъ, появившихся въ Санъ-Стефано и Константинополѣ и устремляющихъ свои взоры на будущее болгарское государство. "De facto, говоритъ онъ:-- они были властью, они руководили и поддерживали тотъ гнетъ, подъ которымъ находились ихъ соотчичи." ("Новое Время." No 731, 1878 г.). Изъ нихъ выходили турецкіе чиновники; они были доносчиками и потомъ вдругъ сдѣлались рьяными патріотами. Имъ, конечно, хорошо жилось и при старомъ порядкѣ вещей, но, при новомъ, понятное дѣло, будетъ лучше: они тогда не могли подняться на высшія чиновничьи ступеньки, теперь они могутъ сдѣлаться сановниками; они тогда не получали крупныхъ подрядовъ, теперь они будутъ строить желѣзныя дороги, будутъ устроивать акціонерныя компаніи и т. д. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что можетъ выиграть отъ освобожденія изъ подъ турецкаго ига и простой народъ: но не ляжетъ ли на него это новое иго болѣе тяжелымъ гнетомъ? будетъ ли его свобода дѣйствительною свободою? не лишится ли онъ, черезъ какія нибудь 20--30 лѣтъ, своихъ мирныхъ полей, чтобы направиться на фабрики, чему есть многочисленные примѣры въ Западной Европѣ и у тѣхъ же западныхъ славянъ, имѣющихъ честь принадлежать къ австрійской коронѣ? Все это еще вопросы, вопросы очень тяжелые и далеко не разрѣшенные настоящей войной. Но идемъ далѣе: манифестъ англійской ассоціаціи National Reform Union, изданный въ концѣ прошлаго года, говоритъ, что война противъ Россіи въ Англіи также "пропагандируется большинствомъ господствующаго класса, лично заинтересованнаго въ арміи, флотѣ и другихъ подобныхъ занятіяхъ, правительственными подрядчиками, землевладѣльцами и обширной частью духовенства англиканской церкви, которые поддерживаютъ тѣхъ, кто пользуется привилегіями подобно имъ". Вторятъ этимъ голосамъ нѣсколько тысячъ фабричныхъ рабочихъ, а собственно англійскій народъ къ русскому народу, конечно, не питаетъ никакой ненависти. Что касается собственно русскаго народа, то онъ отличается также весьма высокою племенною и религіозною терпимостью: онъ живетъ рядомъ съ старообрядцемъ, хлыстомъ, молоканомъ, штундистомъ, живетъ рядомъ съ нѣмцемъ, латышемъ, калмыкомъ, лопаремъ и не ссорится, не притѣсняетъ ихъ и не подчиняется имъ. Онъ выдѣляетъ изъ племени и религіи человѣка: прежде всего несчастнаго человѣка, затѣмъ хорошаго и дурного. Это вовсе не низшая ступень религіознаго развитія и національнаго сознанія, какъ думаютъ нѣкоторые писатели изъ высшихъ классовъ, которымъ, какъ мы видѣли, слѣдовало бы вообще поменьше говорить о религіозности и патріотизмѣ, ибо сами они ими не отличаются и пріурочиваютъ ихъ зачастую къ совершенно особымъ соображеніямъ. Возражая г. Карновичу, Костомаровъ говоритъ, что война съ турками вовсе не противорѣчила религіознымъ воззрѣніямъ русскаго народа, что народъ смотрѣлъ на эту войну, какъ на дѣло "богоугодное", и говоритъ о смерти задруги своя. Если народъ нашъ и прежде, какъ теперь, не видѣлъ въ войнѣ дѣла богоугоднаго, то, конечно, онъ былъ ближе къ истинному пониманію христіанской религіи. Что же касается до смерти за други своя, то дѣйствительно нѣтъ выше этой смерти и нѣтъ выше этой любви? но тутъ весь вопросъ въ томъ -- кого считать врагомъ и кого другомъ? вопросъ въ томъ -- кто мать моя и кто братія мои? не найдется ли враговъ среди друзей и друзей среди враговъ моихъ?-- Мнѣ припоминается по этому поводу, какъ печать наша не разъ упрекала въ эгоизмѣ и жестокосердіи тѣхъ, кто заговаривалъ во время войны о нашихъ внутреннихъ вопросахъ. Ахъ, эти внутренніе вопросы! Право, они вовсе не такъ низменны, какъ кажется, въ особенности, если говорятъ о нихъ не гг. Полетики и Бліохи. Если у человѣка умираетъ подъ бокомъ съ голоду братъ, другъ, ребенокъ, если у него нѣтъ одежды, обуви и денегъ, чтобы заплатить за проѣздъ по бліоховскимъ желѣзнымъ дорогамъ въ Сербію, то я нетолько не осужу его за то? что онъ не ѣдетъ сражаться за расширеніе политическихъ правъ, нетолько не осужу его за занятіе внутренними вопросами, но и скажу ему, что эти вопросы болѣе настоятельны. Еслибы мы высчитали, что въ Европѣ въ мирное время умираетъ ежегодно больше людей, чѣмъ на Балканскомъ Полуостровѣ во время войны, то вещи получили бы нѣсколько иное освѣщеніе. Мало того: ставъ на иную точку зрѣнія, мы, вѣроятно, увидѣли бы, что внутренніе вопросы гораздо болѣе возвышенны и общи, что они сами могутъ представлять собою историческую задачу, разрѣшеніе которой гораздо вѣрнѣе приведетъ къ освобожденію народовъ. Да, г. Костомаровъ, есть задачи, хотя на первый взглядъ и не столь блестящія, но, смѣю васъ увѣрить, болѣе широкія, болѣе объединяющія и болѣе соотвѣтствующія современному историческому періоду. И не заваливайте вы ихъ, пожалуйста, историческимъ мусоромъ, потому что потока исторіи все равно не остановите, а только замедлите его теченіе и оконфузите себя передъ потомствомъ. Мы привыкли сочувствовать и толковать о страданіяхъ, которыя отъ насъ далеко, и привыкли въ то же время не замѣчать страданій, которыя къ намъ близко. Мы трогаемся только тогда, когда слышимъ, что человѣку распарываютъ брюхо или снимаютъ съ него голову, и глухи къ страданіямъ молчаливымъ, медленнымъ и не имѣющимъ драматической обстановки. Мало ли мы плакали и писали стиховъ о кандіотахъ, неграхъ, индійцахъ? Тоже самое повторилось и въ настоящую войну, когда мы или совершенно забыли о внутреннихъ вопросахъ, или же связывали ихъ съ войною совсѣмъ особымъ образомъ. Г. Суворинъ то объявлялъ, что никакихъ внутреннихъ вопросовъ у насъ нѣтъ, то говорилъ, что они будутъ и какъ-то сами собою придутъ послѣ войны. Какъ придутъ и откуда придутъ -- не говорилось. Г. Суворинъ, вѣроятно, и самъ не зналъ этого, потому что, имѣя откровенный характеръ и газету съ откровеннымъ направленіемъ, онъ, вѣроятно, не скрылъ бы секрета. Другіе, совсѣмъ уже откровенные, какъ кн. Мещерскій, находили связь войны съ нигилистами и реалистами, находили, что война прежде всего
   Г-нъ Костомаровъ объ исторической задачъ. 257 необходима для "возвращенія нашихъ нигилистовъ и реалистовъ Богу и народу". ("Гражд." No 48, 1877 г.). Третьи, менѣе откровенные, говорили какими-то экивоками, хотя и съ твердою увѣренностью возвѣщали, что война непремѣнно расчиститъ атмосферу и даже выяснитъ идеалъ... Что это была за душная атмосфера, какіе носились въ ней міазмы, что это былъ за идеалъ и какъ вязалось все это съ войною? Дѣйствительно, было довольно душно: человѣкъ привилегированный томился, не находилъ себѣ дѣла и предметовъ для любви и вѣры. Если мы внимательнѣе всмотримся въ положеніе вещей, то увидимъ, что причины духоты заключались прежде всего въ насъ самихъ: когда порваны были крѣпостныя узы и мы очутились съ нашими привычками лицомъ къ лицу съ новою жизнью, когда теоретики наши рѣшали важнѣйшіе вопросы этой жизни, и намъ, при практическомъ выполненіи этихъ рѣшеній, предстояло лишиться нашихъ привилегій, которыя были главнымъ тормазомъ дальнѣйшаго прогресса -- то, охъ! какъ тяжело и душно стало намъ! Все, и ручей, и шопотъ листьевъ, говорили намъ, что съ старыми привилегіями нельзя болѣе оставаться при новомъ порядкѣ вещей. На нѣкоторое время насъ оживили и заняли акціонерныя общества, банки, желѣзныя дороги, биржевая игра и проч.; но все это было дѣломъ временнымъ, скоропроходящимъ, а когда оно окончилось, то мы опять очутились лицомъ къ лицу съ роковымъ вопросомъ и опять остались безъ занятій. Намъ, конечно, все равно -- чѣмъ бы ни заниматься: строить ли дороги, заниматься ли гдѣ нибудь преподаваніемъ русскаго языка и руссификаціей, лишь бы было дѣло, соотвѣтствующее нашему положенію, дѣло веселое, пріятное, и, главное -- выгодное. Такого дѣла не оказывалось, а ручей и листья продолжали шептать: нельзя оставаться съ старыми привилегіями, при новомъ порядкѣ вещей. Между тѣмъ, мы знали, что на западѣ придуманы средства благополучно и даже очень хорошо жить и при такихъ обстоятельствахъ. Замѣнить старыя привилегіи новыми и, такъ сказать, консолидировать ихъ -- вотъ былъ идеалъ томившагося привилегированнаго человѣка. Этотъ самый идеалъ рисовался намъ и тогда, когда мы выступали съ проэктомъ всесословной волости и съ проэктомъ уничтоженія общины. Этотъ же самый идеалъ рисовался намъ и тогда, когда мы проповѣдывали войну и забыли для нея все, даже деревню, которую только-что открыла-было "Недѣля" и затѣмъ снесла на задворки.-- И, въ самомъ дѣлѣ, посмотрите, какіе внутренніе вопросы интересовали насъ мимоходомъ во время войны: мы говорили о необходимости увеличенія косвенныхъ налоговъ, относясь къ подоходному налогу, только какъ къ подспорью, считая его нарушеніемъ здравой финансовой политики и не сочувствуя обложенію чиновниковъ, пенсіонеровъ и проч. на томъ основаніи, что они "всегда несли и несутъ на себѣ послѣдствія разстройства денежной системы", такъ какъ доходы ихъ "сокращаются пропорціонально паденію валюта" (Сѣвер. Вѣстн. No 35, 1878); мы сочувствовали прусскому трехклассному налогу, ложащемуся, какъ извѣстно, далеко не пропорціонально на большія, среднія и мелкія состоянія и находящемуся въ непосредственной связи съ трехкласснымъ представительствомъ, лишающимъ неимущихъ и малоимущихъ голоса; мы защищали протекціонную политику и разносили тѣхъ, кто въ ней сомнѣвался ("Нов. Вр." февр. 15, 1878 г.) и т. д. Все это, какъ видите, больше на счетъ расширенія правъ для тѣхъ, кто ихъ достаточно уже имѣетъ, и не въ пользу тѣхъ, у кого ихъ нѣтъ. Вотъ съ какими внутренними вопросами мы связывали войну. Какъ практически могли разрѣшиться эти вопросы послѣ войны, какіе были по этому поводу разсчеты и надежды -- мы не знаемъ, да и знать это намъ не особенно нужно. Можетъ быть, и были какіе нибудь разсчеты, а можетъ быть, и совсѣмъ не было никакихъ, и томившійся привилегированный человѣкъ просто метался въ разныя стороны. Но кончу.
   Вы, г. Костомаровъ, пожалуйста, извините меня за эти замѣчанія, которыя, можетъ быть, будутъ для васъ непріятны или покажутся вамъ легкомысленными, но которыя, увѣряю васъ, мнѣ диктуетъ больше всего любовь къ истинѣ и затѣмъ мое уваженіе къ вамъ. Участіе людей, подобныхъ вамъ, участіе льстящее и дающее научную санкцію шовинизму, мы считаемъ вреднымъ для общественнаго сознанія, такъ какъ это придаетъ большую силу той нравственной мизерности и дряни, все назначеніе которой заключается только въ ловленіи рыбы въ мутной водѣ. Сами ловить рыбу вы, конечно, никогда не станете, но не мутите же и воды. Мы вѣдь ни слова не говоримъ о такихъ профессорахъ, какъ Ор. Миллеръ, Градовскій и Иловайскій (кажется, и онъ профессоръ?): тѣмъ дано по одному таланту -- вамъ дано ихъ десять. Ор. Миллеръ до того договорился, что его теперь уже не слушаютъ; даже газеты не печатаютъ, что онъ говоритъ -- "говорилъ и баста!", предполагая, конечно, что всякому уже извѣстно, что онъ можетъ говорить. Васъ же всѣ слушаютъ. Съ вами будетъ справляться будущій историкъ. И вы представьте себѣ только, что онъ нагородитъ объ участіи народа въ настоящей войнѣ, если будетъ руководствоваться газетами и вашею статьею...

С. К--о.

"Отечественныя Записки", No 4, 1878

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru