Криницкий Марк
Про Волчка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Марк Криницкий

Про Волчка

[]

[]

   На углу одной улицы стоял дом с жильцами. Так. А в доме жила девочка Машутка и собака Волчок. У девочки были отец и мать: отец -- слесарь с завода, а мать -- как о ней сказать? Выходит: домашняя хозяйка и на собрания ходит домашних хозяек. На собраниях у них разговор, как лучше хозяйство вести да детей воспитать, -- вот это главное. Еще у нее есть черная шаль: дедушка с ярмарки привез. Он служит в кооперации. Кто знает, что такое кооперация? А Машутка знает. Она все знает. И куда мамка варенье прячет, тоже знает. Только она не берет без спроса, честное слово. А у Волчка никого нет.
   Машутке шесть лет, а Волчку год и еще полгода. Это называется: полтора. Знаете? Ну, ладно... Собаке плохая жизнь: гложет она кости да ест что ни попало, что на пол упало. А со стола собаке, спаси Бог, что взять, -- шкуру спустят. А что упало со стола, то ее. У них, у собак, тоже свой закон. Еще собаку можно ударить ногой, и это ладно. Марфуша из соседней квартиры говорит, что ей так и надо. А Машутка с ней заспорила.
   -- Вот и неправда, -- говорит. -- Собака тоже человек, только, конечно, у нее четыре лапы. Так это ничего, что ж такое?
   Ну, Марфуша посмеялась над ней. Главное, Машутка всегда заступалась за Волчка, и Волчок, значит, подавал ей за это лапу. А уши у него были черные, сам белый, а хвост тоже черный. Больше ничего.
   Однажды в праздник у них были гости. И во всех квартирах тоже гости. Весело! А кто сам в гости ушел, у тех заперто. На первое был суп картофельный, горячий такой и невкусный, а есть его хочешь -- не хочешь, -- надо, чтобы вырасти большой, большой, с ворота, -- вот какой большой. И кто не ест супу, тот останется без второго. А то нешто так-то второго на всех напасешься? Конечно, при гостях того не сказывают, а то другой и ложку положит, обидится. Скажет: "В гости зазвали, а сами попрекают". Правду я сказал? А на второе были голубцы из капусты. Это, значит, сверху капустный лист, а внутри вареное мясо. Мать перевязала их ниткой, а то когда их варить, они разлезутся. И если не заметишь, то можно съесть вместе с ниткой, только от этого ничего не будет. А белых ниток у нее не было, так она черными. В брюхе-то разберешь не больно. Ну хорошо. А на третье у них угадайте, что было? Был молочный кисель, да еще с ванилью. Ваниль -- такой стручок, а уж духовитый -- сказать нельзя! Конечно, кому что нравится. А другой и за сто рублей в рот не возьмет. А вы бы взяли? Больно вы ловкие. А эта ваниль растет в Южной Америке. Есть такая страна -- Южная Америка. Водятся там крокодилы, страшные-страшные. И еще там водятся зебры полосатые: с виду как лошадь, а только полосатая. Ну, про Южную Америку в следующий раз.
   Мать поставила миску с киселем в кухне на стол, а сама пошла в комнаты собрать посуду. Кисель она выложила из формы, и он был похож на пирог, белый и совсем твердый. Только если потрогать миску, он весь дрожит, как старик Трофимыч из Марфушиной квартиры. Только этот Трофимыч, хоть старик, а храбрый: он никого не боится. Однажды пришел выпивши. "Я, -- говорит, -- и чорта на левую руку. Выходи, ставься!" Вот какой. Ну, конечно, Машутка хотела понюхать кисель и нагнула миску, а до носу ей далеко. Она еще нагнула. Так ведь она не знала, что он склизкий, а он, кисель-то, вдруг возьми да полезь на нее. Лезет, как живой. Лезет, что ты хочешь, окаянный, с ванилью. Да. Она хотела его плечом подпереть, потом грудью, еще потом коленкой, а он оторвался и -- цуп! -- здрасте, прямо на пол. Вот тебе и с ванилью!

[]

   Тут отколе ни возьмись Волчок. Завилял хвостом: "Что, мол, у нас Машутка за славная девчонка, прямо умница! Мать-то гостей навела, готовила, готовила, а теперь все мне, собаке, достанется". Ну, и бросился он на кисель, потому что ведь кисель был на полу, а что на полу, то его. Но Машутка вдруг замахала на него и закричала не своим голосом, совсем как Марфуша:
   -- Я тебе дам! Пошел прочь, проклятый!

[]

   Марфуша всегда тоже так: сама что сделает плохо, а виноваты у нее другие, особенно если это маленький -- кошка или собака. Она кричит:
   -- Ты чего здесь вертишься? Тебя только не хватало!
   Волчок, было, удивился и даже отскочил от киселя, посмотрел на Машутку, тявкнул: "Что, мол, это значит?", извинился хвостом да и скакнул на кисель с другой стороны: "Нечего, мол, тут занапрасно разговаривать". Он-то ведь в первый раз ел кисель с ванилью, да ему о цене и не спрашивать. Морда у него стала вся белая, и он громко чавкал, на всю кухню. Бока у него то втягивались, то раздувались. Сначала он радовался: эку штуку для него наготовили! Потом, видно, сообразил, что тут что-то неладно: вкусно больно. Стал громко лаять, а потом и вовсе поджал хвост да под стол. Сидит и облизывается.
   Машутка заплакала. Сколько дорогой еды пропало! Да и гости-то: другой, может, только из-за киселя и пришел. Мать-то узнает -- с ума сойдет. А тут, конечно, как раз мать и входит.
   -- Батюшки-светы! Да что же это такое, а? Да как же это ты такое натворила, холера тебя возьми совсем!
   Вы, может, думаете, что она и впрямь захотела, чтобы Машутку взяла холера? Это она уж очень разгорячилась. Знаете? Ну, ладно. Да.
   А Машутка сделала совсем невинное лицо -- уж как она это сумела, не знаю, -- и говорит:
   -- С места мне не сойти, одного раза не дыхнуть, это не я! Это Волчок. Вот он -- под стол забился.
   А сама думает: "Как хорошо, что на свете есть собаки. Собаки во всем могут быть виноваты. Вот ловко!" А Машутка, как была хорошей девочкой, так и осталась. Машутка-то никогда ничего без спроса не трогает. Она даже изюм из ситного никогда пальцем не ковыряет. Ну, что за Машутка! Весь свет пройти, -- такой другой не сыскать. Не видала она разве киселя? Его в прошлом году тоже готовили. Она подошла только взглянуть, а Волчок, такой проклятущий, стал этак на задние лапы и поганой мордой на стол...
   Тут уж начала Машутка в голос реветь. По чему -- не знаю: должно быть оттого, что врать ей стало страшно. Когда соврешь, всегда страшно становится. И с чего бы такое? По мне бы, я врал всю жизнь, а Машутке страшно стало. То ли ей про собаку подумалось, то ли в глаза матери посмотреть нельзя. Вы, небось, лучше меня знаете. Когда солжешь, в глаза с чего-то людям смотреть неприятно, а больше смотришь на печку или в окно. Нет лучше, как смотреть тогда в окно. Я сам так постоянно делаю. Ну, ладно.

[]

   Мать ей поверила, стала ее утешать:
   -- Не ты, так чего орешь? Право, взять веник, да чтоб знала, как орать-то зря. Без тебя, видно, мало беды? Чего я гостям-то на стол теперь подам? У, раззява, утри нос!
   Это она так утешала ее. А потом к собаке:
   -- Ах, ты анафема! Чтоб ты сдохла! Пошел вон из кухни! На твою собачью харю я, видно, старалась? Иуда ты окаянный, христопродавец!
   Но Волчок только виновато стучал хвостом и не двигался. Он жалобно повизгивал, и в глазах у него были слезы.
   -- А, так ты еще и не слушаться! -- закричала мать. -- Постой же, белогвардейская твоя морда!.. А ты, дура, не плачь. Я тебе дам шоколаду. У, ревунья несчастная!
   А Машутка ревела чем дальше, тем больше.
   -- Да, как же, брала я ваш кисель!.. У вас я все брала. Иголки, небось, тоже я брала, а потом сами нашли. Все я-а-а...
   -- Замолчишь ты, дрянь?
   Но Машутка только того и хотела, чтобы мать дрянью ее обозвала. Видно, во святых ей не по нутру было теперь ходить. Вот она и обрадовалась, что теперь она -- дрянь. Мать ее схватила, чтобы в комнаты унести, а она ногами стала болтать:
   -- Не хочу шоколадки, хочу киселя!
   Ну, мать ее посередь пола и бросила, а сама подошла к гостям и все объяснила. Тем что же приходится? В чужом доме: орать-то не на кого. А отец был хороший: он никогда на мамку не орет. Взял только веревку и пошел на кухню:
   -- Надо, -- говорит, -- этого пса проучить, хоть я ему и не хозяин.
   И гости с ним пошли. Оно, конечно, на такую собаку, которая кисель с ванилью слопала, всякому посмотреть приятно, да и учить ее, видно, будут не плохо.
   А Машутка сначала все сидела на полу да повторяла:
   -- Мам, а мам, дай киселя! Мамка же!..
   Потом подкралась к двери кухни и тоже стала смотреть. Сердце у нее стучало громко, -- так громко, как стучат ночью часы. Волчок увидел людей и перестал бить хвостом. Он не был глуп и понимал, что его дело плохо, особенно, когда он увидел в руках у Машуткиного отца веревку.
   "Не по правде, -- думал Волчок, -- ведь оно лежало на полу. Люди хотят меня бить не по закону".
   Что ему оставалось делать? Он и зарычал, оскалив зубы.
   -- А, ты так? -- сказал отец. -- Марш сюда!
   И он больно схватил Волчка за ухо и потащил. Ну, и Волчок тоже не плох: раз на то пошло, он цап его зубами за руку. Шерсть поднялась у него дыбом, и он стал уж не собака, а дикий зверь. Он был один против людей и знал, что не сдастся без боя.
   Машутка хотела крикнуть: "Не троньте его, это я опрокинула кисель!", но было уже поздно, потому что вся рука у отца была в крови. Вдруг Марфуша закричала от наружной двери:
   -- Да он бешеный! Глядите, глядите: у него изо рта идет белая пена.
   А это не пена, а кисель. Народ-то ведь глуп: они и побежали -- кто на кого. Один поперек упал. Волчок прижал к спине уши да на них. Едва выкатились из кухни, и все двери на кухню, и снаружи, и изнутри заперли.
   Остался Волчок победителем на кухне один, все углы обнюхал, понюхал еще раз и кисель да весь его и слопал, а там, небось, фунта три было. Брюхо у него раздулось, и он от скуки зевнул. Стали его кусать мухи, он и начал царапаться в наружную дверь. Слышит: за дверью говорят люди. Среди них он узнал голоса старика Трофимыча и Машуткиного отца. Что они говорили, -- он не понял, потому что собаки все равно как и немцы, плохо понимают по-нашему.
   А люди говорили вот что.
   -- Я отворю дверь, -- сказал Машуткин отец, -- а ты, Трофимыч, сразу накидывай ему на шею петлю и волоки его в сарай. А я схожу за милиционером, -- тот его и застрелит из револьвера. А петлю затяни потуже.
   -- Я-то затяну, -- сказал Трофимыч, -- затяну хоть самому чорту.
   Дверь открылась, и Волчок бросился на лестницу. Вдруг что-то сдавило ему шею, и он полетел куда-то вниз. Трофимыч его тащил, и он ударялся боками и спиной о каждую ступеньку лестницы. Тут уж Волчок ни о чем не думал, а только пищал.

[]

   На этом месте, товарищи, давай передышку сделаем. Спрошу я вас: хорошо сделала Машутка или плохо? -- Плохо. Так ведь она это со страху сделала. А вы никогда не врали со страху? -- То-то. Мало ли кто не ошибался. Плох не тот, кто ошибся. Ошибался всякий: на то и человек, чтобы ошибаться. А плох тот человек, который своей ошибки исправить не умеет. Вот теперь и посмотрим, как Машутка поправляла свою беду. Значит, слушайте.
   Сидит Машутка у окна и видит, как Трофимыч Волчка на веревке по двору волочет. У того красные глаза на лоб вылезли, длинный язык где-то сбоку болтается, и сам он не идет, а больше на всех четырех лапах по земле едет. Швырнул Трофимыч Волчка в сарай и дверь большим колом снаружи припер. Смотрит Машутка на дверь сарая и знает, что лежит там избитый Волчок, и сейчас в него стрелять будут. И кажется Машутке, что печальные глаза Волчка смотрят на нее сквозь дверь прямо ей в сердце, и сердце у нее стучит, стучит... Сердце уж так неудобно устроено у человека, что оно не терпит неправды и начинает стучать:
   -- Стук, стук, человек, проснись: ты сделал неправду. Стук, стук, человек, я никогда не замолчу, человек! Я буду стучать днем, когда все люди говорят и ходят, и когда светло, и я буду стучать ночью, когда темно и все спят. Я буду бить, как молотом, и отдаваться в ушах, пока ты не проснешься, человек.
   И Машутка испугалась своего сердца и закричала:
   -- Мама!
   Но мама не могла ей помочь, потому что сердце у нас внутри.
   Тогда Машутка слезла со стула и начала потихоньку прокрадываться к двери.
   -- Стук, стук! -- говорило сердце. -- Ничего, девочка, не бойся. Смелее шагайте, маленькие ноги, по дороге к правде. Нет ничего на свете лучше и краше правды. За правду стойте крепче все до единого, -- даже до самой смерти.
   И Машутка шла и все слушала, как стучит ее сердце.
   -- Теперь вниз по лестнице, -- говорило сердце. -- Стук, стук! По ступенькам вниз, стук!
   А дальше Машутка и сама знала, что нужно делать. Никто не видел, как девочка мышкой прошмыгнула по двору к сараю, как ухватилась ручонками за толстый кол, как повалила его и вошла в сарай. Волчок сначала зарычал, а потом увидел, что это Машутка, и шевельнул хвостом.
   Он лежал в углу, положив морду на лапу, и глаза его плакали от страха и обиды.
   "Спасибо, -- говорили его глаза, -- что хоть ты пришла. Я всегда знал, что ты хорошая".
   Но Машутка подсела к нему, обняла его руками за шею и сказала:
   -- Нет, нет, я дурная, Волчок. Это -- сердце у меня хорошее, а сама я -- дурная. Хуже меня нет на свете. Только теперь ты не пропадешь, Волчок, -- нет, нет, -- или мы пропадем вместе.

[]

   В это время за дверью голос Трофимыча сказал:
   -- Вишь, проклятый, даже кол своротил! Форменно сбесился.
   И он опять привалил кол к двери. Волчок зарычал, сорвался с места и с хриплым лаем кинулся к порогу. Собака всегда должна кого-нибудь охранять, и сейчас Волчок был рад, что опять нашел себе работу -- охранять девочку. Если-бы Машутке сказали раньше, что ее запрут в сарай вместе с бешеной собакой, которая искусала ее отца, да еще припрут дверь снаружи колом, она бы стала кричать изо всей силы, а то бы и с ума, кажись, сошла; а сейчас она только сидела и улыбалась, и никогда еще ей не было так хорошо. Она смотрела Волчку в глаза, а он ей. Он понимал, что девочка тоже попала в беду, и сердился. Он зевал, ворчал и отрывисто лаял:
   -- Что ж вы не идете? А ну-ка, суньтесь!
   И вот они пришли. Это опять было много людей. Волчок зарычал и стал рыть землю лапами у порога. Он так и рвался в бой. Машутка старалась прогнать его от двери. Она крикнула тонким голосом:
   -- Я здесь! Не смейте стрелять: он совсем не бешеный.
   Но ее голоса не было слышно за его лаем.
   -- Ах, помолчи же, Волчок, хоть на минутку.
   Но он ничего не хотел слушать.
   -- Гав, гав! -- говорил он. -- Я вам всем перерву глотку за маленькую девочку. Я страшный. Р-р-р... гав-хрр... тяв-хррр... Вак-вик -- хррр...
   А в толпе людей перед дверью сарая стоял уже милиционер с револьвером наготове, и Машутка слышала сквозь собачий лай, как он говорил:
   -- Раздайтесь, граждане, маленько к сторонке. Ничего любопытного. Отнимайте, ребята, кол от двери. Ра-аз, два...

[]

   Машутка изо всей силы ухватила Волчка за шею.
   -- Три!
   Дверь дрогнула, и кол покатился.
   -- Ма-ма! -- пронзительно закричала девочка.
   Милиционер поднял голову.
   -- Там кто-то есть еще, -- сказал он.
   Вдруг из окна дома раздался женский крик:
   -- Машутка-то где? Машутка пропала!
   -- Я здесь! -- донесся в ответ из сарая слабый детский голос, заглушаемый свирепым лаем.
   Толпа оцепенела.
   -- Она там, -- сказал кто-то, -- в сарае, с бешеной собакой.
   -- Собака ее загрызла...
   -- Ну, и девчонка сорви-голова! Сущий чорт!
   А по двору бежала женщина с бледным, искаженным лицом. Она ломала руки.
   -- Убейте ее скорее, убейте! Стреляйте! Чего же вы ждете?
   -- Стреляй! Бей! -- закричал Трофимыч и распахнул дверь.
   Все увидели, как на шее разъяренного животного, рядом с его оскаленной пастью трепыхалось беленькое детское платьице. Потом заметили, что девочка точно душит руками шею собаки. Ноги ее из всей силы упирались в землю.
   -- Назад! -- кричала она. -- Волчок, назад!

[]

   И вдруг в страхе повернула голову к воротам сарая.
   -- Не смейте стрелять! -- закричала она звонко: -- Он совсем не бешеный. Это я опрокинула кисель. А Волчок -- он лучше всех.
   И в слезах она прижалась к голове Волчка, покрывая поцелуями его морду.
  

---------------------------------------------------------

   Источник текста: Про Волчка. Рассказ /Рис. И. Мрочковского. -- Москва-Ленинград: Гос. изд-во, 1928. -- 20 с. : ил.; 20х13 см. - (Новая детская библиотека. Младший возраст).
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru