Краснов Петр Николаевич
Хильда

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Петр Краснов

Хильда

I

   Все в обстановке Хильдерики Теодоровны было странно и необыкновенно. Тяжелая портьера со шнурками и гирьками совершенно затягивала окно и не пропускала внутрь ни света фонарей, ни шума и суеты улицы.
   В комнате всегда было душно, пахло особенными духами, чем-то экзотическим. И пуфы в виде громадных трилистников и японские божки на маленьких кронштейнах, со свирепыми рожами, смотревшие на ковры причудливого рисунка, и маленькая фарфоровая Адамова голова, со вставленным в нее электрическим фонарем, свешивавшаяся, с потолка, и странные рисунки небывалых растений цвета крови, наконец, сама Хильдерика, или, как ее все звали, Хильда, темная брюнетка с огромными глазами, со спутавшимися на лбу кудрями, была так странна, так заманчиво прелестна, что немудрено, что молодежь вертелась подле нее, как мотыльки вокруг огня, обжигалась, падала и с обожженными крыльями все-таки ползла на пламя.
   И все подпоручики, студенты, юнкера. Им нравилось сидеть в ее капище, у спущенной занавеси окна, и думать, что за окном не Троицкая улица и дровяной двор с банями и тусклым освещением, а мир теней, шороха и вздохов. И странно: веселая, здоровая, бодрая и умная Хильда Этинген напускала на себя болезненную томность, вливала атропин в свои чудные глаза, и не говорила, а изрекала какие-то таинственные слова. Ей это нравилось: ей, взбалмошной вдове богатого человека, это давало внутреннее содержание, держало на дистанции молодежь, которая не чаяла души в ней и боялась прикоснуться.
   Эта любовь к таинственному иногда разжигала ее самое и она хохотала нервным хохотом, заставляя бледнеть самых храбрых и сильнее биться влюбленные сердца.
   Но были люди, которые разгадали фальшь ее поведения, которые сняли напускное с ее души и полюбили ее беззаветно.
   Таким был поручик Зверев, молодой веселый человек, самый страстный обожатель Хильды. Он приходил к ней один, когда "ее идолопоклонников" не было, угрюмо садился на софу, ворчал на темный цвет обоев и драпировки, на то, что ему душно, а потом, когда природная доброта и веселость брали свое -- он шутил и смеялся.
   -- Хильда, -- сказал он ей накануне Сочельника, касаясь ее руки, -- Хильда когда вы бросите весь этот вздор? Зачем портить чудные глаза атропином, зачем эти темные цвета, зачем смущать молодежь? Ведь я знаю, у вас есть другие комнаты, вы ведете немного замкнутую, но иную жизнь.
   Хильда улыбалась, и ясные, крупные ее зубы сверкали, как перламутр.
   -- Я такая, Дмитрий Петрович... В тот день, когда я родилась, завывал ветер в высокой трубе дома Тронгеймского пастора...
   -- И слышен был топот рыцарей, стремившихся в Валгаллу... знаю, знаю, Хильда, -- вы сами верите этому вздору... Ну отчего вы не сознаетесь, что вы родились в Восьмой Рождественской улице, в сумрачный, но отнюдь не таинственный ноябрьский день, и не тени рыцарей стремились в Валгаллу, а чухонки со сливками ехали с Лахты!..
   -- Проза, проза, проза! -- качая головой, как китайский божок, проговорила Хильда. -- О, люди! Когда поймут они, что тело -- лишь негодный мешок, который надо кинуть, и жить душой, стремясь в бесконечную высь!..
   -- Хильда! Глупости вы говорите! Хильда, изрекайте это вашим мальчикам, у которых нет ничего, кроме пустого обожания, но не говорите этого мне. Я ведь ваш старый друг, я знал вас, когда вы были здоровы, бодры, веселы, что с вами Хильда?!
   -- Вы любите меня? -- спросила Хильда, глядя ему в глаза.
   -- О Боже мой, Хильда! Я уже два раза просил вашей руки, и вот у ног ваших прошу третий...
   -- Придите завтра, в полночь, в Сочельник и, едва часы кончат бить двенадцать, -- я скажу вам -- да!..
   Зверев был смущен.
   -- Хильда, зачем этот мистицизм! Вы знаете, я не люблю его. Скажите сегодня...
   -- Завтра в полночь.
   -- Но Хильда... Послезавтра...
   Глаза Хильды смеялись.
   -- Хильда, вы знаете, я завтра заступаю в караул, сменить меня некому. Пост далекий, туда под Рождество никто не захочет идти. Хильда, согласитесь... Если я заболею, я подведу товарищей... Да и поздно. Пароль уже отдан.
   -- Он у вас?
   -- У меня.
   -- Покажите...
   -- Но, Хильда, это секрет.
   -- От будущей жены?
   Зверев побледнел. Мучительная мысль бродила по его лицу. В сущности, что произойдет если он ей скажет пароль, или пропуск. Караул существенного значения не имеет: ни денег, ни арестантов... И потом, что может сделать Хильда?.. Ничего.
   -- Извольте. -- Он подал ей синенький конверт.
   -- Пароль -- Харьков, отзыв -- св. Харлампий, пропуск -- хомутик, -- прочла Хильда.
   -- Как странно -- на мою букву, -- задумчиво проговорила она. -- Да, я вижу, вы не можете быть у меня. А это жаль. У меня будет елка, будет вся ваша полковая молодежь, будет весело, и, Дмитрий Петрович, -- вдруг задушевным голосом договорила Хильда, -- я уверяю вас -- завтра я буду вашей невестой, и... и переменюсь...
   Зверев поник головой. Смениться... уехать... покинуть пост... поступить на авось?!. Пускай судят потом, но, что же делать?! Я люблю, люблю эту женщину в черном платье, с черными глазами, с этими губами... Долг... Присяга... Пример солдатам!..
   -- Дмитрий Петрович, -- проговорила Хильда, и вдруг положила свою руку на его руку, -- Дмитрий Петрович я явлюсь к вам завтра в полночь и скажу вам, как я люблю вас...
   -- У вас гости, Хильда... И это так далеко... За городом, пятнадцать верст...
   -- Дмитрий Петрович, вы не боитесь призраков?
   -- Я не верю в них, Хильда.
   -- А, если бы мой призрак явился завтра вам, вы, Дмитрий Петрович, поверили бы что я... ну не совсем обыкновенный человек?
   -- Глупости, Хильда! -- строго сказал Зверев. -- Мне больно, Хильда, и, право, не до шуток.
   -- Как хотите... Но я заставлю вас поверить!
   И она откинулась вглубь софы, на темную подушку, испещренную таинственными знаками. Молчание воцарилось в комнате, Хильда была бледна и нервно дышала. Дмитрий Петрович ходил взад и вперед.
   -- Это невозможно, Хильда! Не может это дольше так продолжаться. Я прошу, я умоляю дать ответ... Я вас люблю, Хильда, со всеми вашими странностями... Я жду...
   -- Завтра в полночь, -- чуть слышно произнесла Хильда.
   -- После караула, в первый день праздника, Хильда, я буду у вас.
   Она не отвечала.
   Дмитрий Петрович долго смотрел на нее... Это упрямство ему было не под силу; он вышел из комнаты...
   Едва только стук запираемой двери достиг до слуха Хильды, как она вся преобразилась Что-то кошачье, веселое и игривое сверкнуло в ее глазах и, вскочив с софы, она позвонила.
   Вошла горничная.
   -- Маша, -- сказала Хильда, -- позови Ивана, я напишу письмо, пусть отнесет к подпоручику Ненашеву. И чтобы нашел мне обойщиков, которые согласились бы работать все утро первого праздника, а теперь давайте одеваться и прикажите лошадей...
   ...Я выхожу замуж, Маша!..

II

   -- Ваше высокоблагородие, метель окончательно поднялась, не прикажете ли смену часовых через час делать? -- просовываясь половиной своего мощного корпуса в офицерскую комнату гауптвахты, произнес караульный унтер-офицер Дорошев.
   Зверев сидел с ногами на громадном кожаном диване и чуть дремал.
   -- А мороз?
   -- Мороз лютеет, ваше высокоблагородие, так что люди даже жалятся, холодно им стоять, особливо на угловом посту.
   -- Ладно, сменяй через час.
   -- Вам докладать, ваше высокоблагородие? -- понизив голос, почтительно спросил Дорошев.
   -- Нет... Если что будет, скажешь. Что, сильная метель?
   -- Света не видно. Ништо. Беда, если кто в поле.
   -- Да задувает...
   -- Могу идти, ваше высокоблагородие?
   -- Ступай.
   Мощная фигура скрылась, дверь на блоке жалобно скрипнула и в комнате стало тихо.
   Эта большая комната, переделанная из бывшей общей арестантской, была уныла в ночные часы. Черный стол, два табурета и громадный старый кожаный диван, -- вот вся ее мебель. Сбоку дверь к караульным, в глубине дверь на улицу. Там совсем темно. Окно запорошено снегом, в углу печка с дотлевшими угольями и маленькое окошко с решеткой. Ветер воет и стучит вьюшками, голые деревья шумят и качаются, со стоном склоняясь под порывами бури.
   В офицерской комнате жарко, тихо, скучно и клонит ко сну. Книга брошена на стол, голова плотнее прижимается к спинке дивана к дрема охватывает усталое тело.
   Как будто глухо звякнул колокол на платформе у часового... Нет. Это только так показалось.
   Теперь у Хильды гости. Она шутит, смеется над ним. Елка горит яркими блестящими огнями и она не думает о нем. За окном сурово воет вьюга, стучит дверью и будто силится открыть ее.
   Зверев поднял упавшую на грудь голову и приоткрыл слипавшиеся глаза.
   Дверь медленно отворялась, оттягивая тяжелый блок. Ветер уже ясно сквозил и врывался в комнату и пламя лампы трепетало.
   -- Кто там? -- крикнул Зверев. -- Ты Дорошев?
   Дверь открылась и сейчас же закрылась, пропустив в комнату длинную, стройную фигуру запорошенную снегом. В ту же минуту большие деревянные часы, висевшие на стене начали медленно бить двенадцать.
   В сумраке большой комнаты у самой двери неясным силуэтом рисовалась мутная неопределенная фигура. Она колебалась на фоне обитой черной клеенкой двери, и трудно было определить есть она наяву, или только грезится... Вот стала яснее, больше попала в полосу света от лампы, показались знакомые большие черные глаза, точно сияющие из далекого пространства. Глухой грудной голос донесся оттуда медленно и четко выговаривая каждое слово.
   -- Я пришла... как обещала... в снежную метель... вихрь предков моих принес меня, презирая пространство... Теперь веришь?.. Я пришла потому, что душа моя жаждет тебя и знает, что ты прийти не можешь... Твой долг тебе мешает... Твой долг... Ты не изменить службе, ты не изменить и своей Хильде... Люби ее... Я повелеваю... Я... В далекой Норвегии мои предки сказали мне, что ты моя судьба... И я пришла к тебе... Сама... Помни... Верь... Люби... трепещи и благоговей... До завтра... завтра... завтра...
   Голос замирал, фигура точно таяла, вдруг резко распахнулась дверь, влетел порыв ледяного ветра и задул лампу. Все погрузилось в мрак, призрак быстро приблизился к Звереву и ледяная рука коснулась его руки, Зверев хотел схватить руку, но рука его скользнула по краям барашковой шапки, лежавшей на столе.
   -- Хильда! -- крикнул он, наконец, -- и сам испугался своего голоса, так он был слаб и так несмел...
   Никто не отозвался.
   -- Хильда! -- крикнул он еще раз. -- "Хильда!" -- повторило эхо в углу комнаты и отдалось от печки и будто тяжкий вздох раздался в комнате.
   -- Нет, нет это невозможно, я сплю, это мне снится. -- Он хотел ущипнуть себя за руку, за ту руку, которой она коснулась. Она была влажна до сих пор и знакомый запах ириса, ее запах, долетел до него...
   -- Нет! Это наяву!
   -- Хильда, -- крикнул он смелее.
   За дверьми раздались чьи-то твердые шаги; Дорошев сердито крякнул за дверью и приоткрыл ее. Яркий свет полосой ворвался в темную комнату и вместе с ним исчез весь ужас только что происшедшего.
   Очевидно -- это был сон.
   -- Чего извольте? -- мрачно спросил унтер-офицер.
   -- Зажги лампу, -- не видишь, погасла. Должно быть, керосину мало.
   -- Нет, оно керосину в достатке, а только фитиль вы изволили приспустить...
   -- Фитиль? -- спросил изумленно Зверев. -- Я приспускал фитиль?! Что ты врешь...
   Лампу зажгли, принесли в комнату, и посыльный, приносивший ее, ушел. Зверев хотел приняться за книгу, как вдруг взгляд его стал неподвижен, книга выпала из рук, и он почувствовал, как волосы шевелятся на его голове.
   Он увидал ряд мелких и мокрых следов, которые шли от дивана к выходной двери. Следов входящих не было, были только выходящие. Значит, он не спал, значит, это не был сон, а было то ужасное, о чем он никогда не думал, потому что не смел думать.
   Призрак Хильды являлся ему!
   Спросить солдат, часовых... Но что спросить и как спросить, когда сам не знаешь, что было. Он пошел по следам к двери и открыл ее.
   Ночь была темная. Вьюга продолжалась. Фонарь, горевший на платформе, едва-едва освещал кусок пространства и оно все серебрилось от белых пушистых снежинок. Деревьев не было видно. Часовой, будка, колокол -- все исчезло во мраке, сквозь который чуть виднелся хаос снежинок.
   Эту ночь Зверев не спал. Он сидел от смены до смены, ходил к солдатам, шутил с разводящим. Он боялся темноты, боялся одиночества.
   Под утро вьюга стихла, но успокоение не вернулось к Звереву, он ждал смены и возвращения домой. Там была у него одна надежда, -- спросить у Ненашева, что делали у Хильды в эту ночь...

III

   -- Представь, -- говорил розовый и безусый Ненашев Звереву, еще в караульной форме заехавшему к нему. -- Вечер не удался. Хильда в десять часов почувствовала дурноту. Потом с ней сделалось головокружение и глубокий обморок. Ее отнесли в спальню и положили. Ей не делалось лучше. Маша сказала, что это с ее барыней и раньше бывало и что это длится часами. Мы разъехались. А сначала она была очень нервна, возбужденная такая и прорицала, как никогда. Тебе предсказала скорую свадьбу.
   Зверев хмуро слушал.
   -- Ну, спасибо, -- сказал он, порывисто пожал руку Ненашеву и направился к выходу.
   -- А какая веселенькая у Хильды спальня! Вот уже мы не думали! -- крикнул ему вслед Ненашев.
   Зверев ничего не ответил, даже не обернулся.
   Наступил вечер. Тоскливый ужасный вечер. Его тянуло к Хильде, но он боялся ехать к ней, он чувствовал отвращение ко всему сверхъестественному. И ночи он боялся, и одиночества и темноты. Первый раз испытывал он страх перед существом, неведомым и непонятным ему. Этот страх был ужасен, потому что от него нигде нельзя было спастись -- он был мистический, сверхъестественный, нечеловеческий.
   Любовь и ужас сроднились в нем в одно чувство, и он не знал, что больше было -- ужас или любовь... Он метался по комнате, не находя себе места, вздрагивал, раздражался.
   Денщик прошел к нему и доложил, что барабанщик желает его видеть.
   -- Что? Какой барабанщик? -- рассеянно спросил Зверев.
   -- Из караула.
   -- Ну позови.
   Вошел барабанщик. Лицо его было сконфужено и глупо улыбалось.
   -- Ваше высокоблагородие, -- проговорил он, -- вот кошелек, барышня, даве приезжала и обронила.
   -- Какая барышня?! Какой кошелек?
   -- Да та, ваше высокоблагородие, -- начал объяснять барабанщик, -- что сегодня ночью в карете на гауптвахту приезжала.
   -- Ну?! -- лицо Зверева прояснялось.
   -- Часовой пускать не хотел.
   -- А она?
   -- Она говорит: напрасно, потому что мне Дмитрия Петровича поздравить хочется и они просили, и пропуск я знаю -- хомутик. Ну часовой и позови караульного, тот допросил, видит дело правильное -- ее и впустили...
   -- Ну спасибо, спасибо! -- весело сказал Зверев. -- На вот тебе, земляк, на чай, -- и он сунул в руку растерявшемуся от неожиданного счастья барабанщику золотой.
   -- Солдат должен быть честен! -- читал он ему прописную мораль, весело потирая руки.
   Через час он нашел Хильду в светлой, убранной цветами гостиной. С радостной улыбкой принимала она жениха.
   -- Я знала, Дмитрий Петрович, что вы не испугаетесь призрака!.. -- говорила она.
   -- И вы ошиблись, Хильда, -- я испугался. И если бы не барабанщик, принесший мне ваш кошелек, я не знаю -- уцелел ли бы мой потревоженный ум!
   -- Ну, а теперь все кончено. Не так ли? Я дурачилась последний раз... Мне было скучно, надо что-нибудь делать... И я люблю тебя... Потому и дурачилась, что любила... А ты... Ты любишь?.. Но ответа не последовало. Горячий поцелуй помешал словам.
  
   С.-Петербург
1899 г.
  

----------------------------------------------------

   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru