Ужасно серьезный человѣкъ г. Евлаховъ. Эпиграфомъ къ своему "экскурсу" онъ выбралъ знаменитое "не смѣяться, не плакать" и т. д. Спинозы и начинаетъ цитатой изъ Ломброзо о томъ, какъ печальна наша обязанность съ помощью неумолимаго анализа разрушать радужныя иллюзіи, которыми обманываетъ себя человѣкъ въ своемъ высокомѣрномъ ничтожествѣ. Что дѣлать -- "наука безжалостна", и въ качествѣ ея воплощенія неумолимый г. Евлаховъ разрушитъ одну изъ такихъ иллюзій, широко распространенныхъ въ нашемъ обществѣ. Это взглядъ, "будто великій художникъ, по самому существу своему, долженъ быть особенно чутокъ къ вопросамъ общественнаго свойства". Г. Евлаховъ взялся доказать обратное: геній художникъ есть "антиобщественность". Въ качествѣ реальнаго противника г. Евлаховъ выбралъ себѣ г. Стеклова; основательнѣе онъ среди сторонниковъ идейнаго искусства не нашелъ. Оно, пожалуй, правильно: съ Стекловымъ легче справиться, чѣмъ, напримѣръ, съ Гюйо, о которомъ г. Евлаховъ, процитировавшій въ своей брошюрѣ всѣхъ, кого можно, отъ Троцкаго до Канта и отъ Обстфельдера до Спекторскаго, едва упоминаетъ да и то не тамъ, гдѣ слѣдуетъ. Итакъ, сама наука противъ идейнаго искусства Каковы же ея неоспоримые доводы?
Избранная г. Евлаховымъ въ качествѣ объекта для наблюденія формула маленькаго марксиста, которому въ сущности нѣтъ дѣла ни до какого искусства, гласитъ: "въ настоящее время истиннымъ великимъ поэтомъ можетъ быть только художникъ съ широкими соціальными симпатіями,-- иначе его эстетическое чувство приходило бы въ конфликтъ съ его соціально-политическимъ убожествомъ". Г. Евлаховъ защищаетъ тезисъ прямо противоположный; по его теоріи "соціально-политическое убожество" есть существенное и необходимое свойство геніальнаго художника.
Аргументація его несложна; онъ стоитъ своего противника. Нигдѣ въ этомъ вмѣстилищѣ науки мы не найдемъ даже попытки опредѣлить, что же такое это "соціально-политическое убожество". Разнообразнѣйшія воззрѣнія, разнообразнѣйшія отношенія къ политикѣ и т. д. свалены въ одну кучу. Ни тѣни критики, ни намека на индивидуализацію, никакой попытки вложить дѣйствительный смыслъ въ разныя характеристики, провѣрить ихъ, дать имъ дѣйствительный вѣсъ. Берне обличалъ. Гете въ политическомъ индиферентизмѣ -- г. Евлаховъ спѣшитъ съ нимъ согласиться, и Гете, авторъ второй части "Фауста" есть для него примѣръ "противообщественности" генія. Гейне, велицришій политическій поэтъ, былъ выше партійной борьбы своего времени -- и для г. Евлахова этого достаточно, чтобы считать несомнѣнной его "противообщественность". Иногда противообщественностью кажется ему индиферентизмъ, иногда -- своеобразіе политическихъ убѣжденій, иногда ихъ развитіе, естественно видоизмѣняющее ихъ, иногда -- просто консерватизмъ. Послѣднее особенно хорошо. Вѣдь если бы сторонники идейнаго искусства просто утверждали, что всякій геній есть прогрессистъ и политическій радикалъ, то стоило ли бы съ ними спорить? Достаточно было бы прямо указать: вотъ Гоголь, вотъ Достоевскій, вотъ Тютчевъ, вотъ Майковъ -- и кончено. Какихъ дурачковъ нашелъ себѣ въ противники г. Евлаховъ, съ кѣмъ споритъ онъ? Кому неизвѣстны факты и цитаты, набранныя имъ отовсюду,-- и, однако, споръ продолжается. Очевидно, дѣло не такъ просто; очевидно, самаго существа спора г. Евлаховъ не усвоилъ и вступилъ въ бой, не имѣя яснаго представленія о томъ, за что и съ кѣмъ борется. Оттого и въ "научной" аргументаціи его нѣтъ ничего, кромѣ каши. Копаться въ ней, заполнять страницы разоблаченіемъ наивныхъ подтасовокъ г. Евлахова не стоитъ. Научное изученіе психологіи художественнаго творчества пошло впередъ за послѣднія десятилѣтія; никто мало малыши знакомый съ ея завоеваніями не стоитъ на примитивной точкѣ зрѣнія г. Стеклова; но если даже есть необходимость считаться съ этой утилитаристской эстетикой, то дѣлать это посредствомъ пріемовъ, примѣняемыхъ новымъ поборникомъ безыдейнаго искусства, значитъ вносить въ умы старую вредную смуту.