Кранихфельд Владимир Павлович
А. Лукьянов. Стихи

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   А. Лукьяновъ. Стихи. Изд-ство "Литературное Дѣло". Сиб. 1908 г. Цѣна 1 рубль. А. А. Лукьяновъ -- поэтъ съ установившейся репутаціей. Стихи его много лѣтъ печатаются въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ, но только теперь, собранные вмѣстѣ, они впервые даютъ возможность окинуть творческую производительность поэта однимъ обобщающимъ взглядомъ и подвести ей нѣкоторые итоги.
   Прежде всего мы спросимъ, конечно, какія требованія предъявляетъ въ музѣ самъ поэтъ? Какія задачи ставить самъ онъ своему поэтическому творчеству? Отвѣть на эти вопросы читатель найдетъ на стр. 54-й сборника въ стихотвореніи, изъ котораго мы и выпишемъ здѣсь первую а послѣднюю строфы:
   
   О, если-бъ колоколъ раздался въ тишинѣ,
   И пробудились вы отъ сладостной дремоты
   Съ мучительнымъ стыдомъ въ душевной глубинѣ
             За ваши мысли и заботы!..
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Но, колоколъ, звони,-- не всѣ мертвы сердца,
   Быть можетъ, гдѣ нибудь тревожно отзовутся...
   Смѣлѣе пой, поэтъ, до грустнаго конца,
             Когда всѣ струны оборвутся!
   
   Въ рукахъ Лукьянова классическая лира превращается въ колоколъ, "призывнымъ звономъ" котораго поэтъ хочетъ "встревожить" и пробудить насъ отъ сладкихъ грезъ безмятежной обывательщины.
   Поэтъ-звонарь, Лукьяновъ невольно вызываетъ въ памяти образъ другого поэта, поэта-барабанщика, того "лихого барабанщика" въ войнѣ за освобожденіе человѣчества, который писалъ когда-то:
   
   Стучи въ барабанъ и не бойся,
   Цѣлуй маркитантку подъ стукъ,
   Вся мудрость житейская въ этомъ,
   Весь смыслъ глубочайшихъ наукъ.
   
   Барабанъ нѣмецкаго поэта гремѣлъ во имя полноты жизни; жажду жизни будилъ онъ призывными ударами, и оттого вся гамма человѣческихъ настроеній нашла въ его пѣснѣ такое богатое выраженіе. Колоколъ русскаго поэта, напротивъ, звучитъ монотонно. Не радость жизни, а смутную тревогу родятъ онъ въ душѣ своими размѣренными ударами. Это -- вечерніе звоны собора Парижской Богоматери, которые входятъ въ сознаніе вмѣстѣ съ темными силуэтами насторожившихся и чѣмъ то угрожающихъ химеръ.
   И вѣдь нельзя, сказать чтобы Лукьяновъ сознательно сторонился личной жизни и ея радостей. Нѣтъ, онъ и самъ не прочь, напримѣръ, расцѣловать при случаѣ прекрасную маркитантку. Въ отдѣлѣ юношескихъ стихотвореній сборника ("Сны юности") такихъ поцѣлуйныхъ сувенировъ найдется, пожалуй, даже съ избыткомъ. Но и теперь, какъ и въ дни ранней юности, Лукьяновъ оцѣниваетъ любовь съ точки зрѣнія стараго русскаго радикала или,-- что, впрочемъ, одно и то-же,-- Шопенгауера. Въ глазахъ поэта любовники неизмѣнно представляются робко крадущимися преступниками, собирающимися умножить несчастье человѣчества.
   
   Смотри -- какъ всѣ удивлены,
   Что мы безпечны, точно птицы
   При блескѣ ласковой весны...
   О, дѣти сумрачной столицы,--
   Да, мы преступники для васъ,
   Что любимъ... любимъ въ этотъ часъ! (стр. 5)
   
   Не чуждъ Лукьяновъ и чувства ревности, но и это чувство, подавляемое рефлексіей, не переходитъ у него въ страсть. Оскорбленный обманомъ женщины, онъ готовъ уже отомстить "за обиду и боль", но тутъ же останавливается. Вспыхнувшее на мгновеніе чувство отступаетъ передъ солидными соображеніями разсудка:
   
   Но выйдетъ, боюсь я, кровавая драма!
   
   Стѣсненный рефлексіей въ сбояхъ личныхъ переживаніяхъ, поэтъ съ тѣмъ большей энергіей обращается въ стихіямъ общественной жизни. Сюда, "подъ блескъ грозы, удары громы" зоветъ онъ насъ. Здѣсь сулитъ онъ намъ неизбывныя радости близкаго возрожденія.
   
   Пусть только для слабыхъ останутся слезы
   И молятъ пощады они у судьбы,--
   Надъ нами безсильны суровыя грозы,
   И мы предъ судьбою своей не рабы!
   
   Эта тема притягиваетъ поэта, какъ магнитъ желѣзо. Ей посвящено въ сборникѣ много стихотвореній. Они производятъ впечатлѣніе своей искренностью, потому что питающимъ источникомъ ихъ служитъ непосредственное чувство поэта. Но въ нихъ нѣтъ убѣждающей силы, темперамента, и многія изъ нихъ напоминаютъ у Лукьянова тѣ, но собственному его признанію, "жалкія слова", которыми онъ пытался утѣшить свою безнадежно больную, умирающую сестру:
   
   Я утѣшалъ тебя, заплакать самъ готовъ:
   "Родная, не грустя... Не далеко весна,--
   Окрѣпнетъ грудь твоя отъ воздуха лѣсовъ,
   Съ весеннимъ яснымъ днемъ и будешь ты ясна (стр. 39)".
   
   Типичный сынъ "сумрачной столицы", Лукьяновъ является и вдохновеннымъ пѣвцомъ ея. Это она, столица, подмѣнила темпераментъ поэта колеблющимся раздумьемъ, въ которомъ преобладаютъ скорбныя поты. Это она сумракомъ дней и блѣдностью ночей своихъ обезцвѣтила краски на палитрѣ художника. Случайный гость внѣ-городского простора, онъ, этотъ петербургскій поэтъ, можетъ любить природу, но видѣть, воспринимать ея яркія краски онъ не способенъ. Берега Финскаго залива и морское побережье Крыма одинаково волнуютъ его и въ одинаковыхъ же образахъ и даже въ одинаковыхъ словахъ запечатлѣваются въ его памяти. Возьмите его крымскія пѣсни, замѣните въ нихъ кипарисы соснами, и этой маленькой операціи будетъ достаточно, чтобы южный берегъ Крыма превратился въ одинъ изъ воспѣтыхъ этимъ же петербургскимъ поэтомъ дачныхъ уголковъ Финляндіи. То же и море, и солнце, и просторъ и зеленый нарядъ деревьевъ, и чайки, и нѣтъ ни одного яркаго штриха, который рѣзко отдѣлилъ бы цвѣтущій Крымъ отъ холодной Финляндіи.
   А между тѣмъ заподозрить Лукьянова въ близорукости никакъ нельзя. И когда вы возвратитесь съ нимъ въ сѣверную столицу, онъ изобразить вамъ любую мусорную яму петербургскаго двора такими смѣлыми и характерными мазками, что вы должны будете признать въ немъ настоящаго художника. Вотъ, напримѣръ, стихотвореніе,-- въ которомъ поэтъ воспѣваетъ петербургскую весну:
   
   Въ золотой коронѣ, въ голубой одеждѣ
   Ты вошла на грязный, закоптѣлый дворъ,
   И улыбкой свѣтлой увлекла, какъ прежде,
   Въ царство вешнихъ сказокъ мой счастливый взоръ.
   Здѣсь, гдѣ были стѣны, гдѣ въ углу забора
   Копошился нищій, словно червь могилъ,--
   Сколько жизни, красокъ, солнца и простора,--
   И опять я молодъ, полонъ свѣжихъ силъ... (стр. 95).
   
   Много мѣста удѣлено въ сборникѣ переводамъ изъ иностранныхъ поэтовъ. Здѣсь мы встрѣчаемъ имена Асвыка, Тетмайера, Бялика, Верхарна, Раписарди, Крашевскаго. Не всѣ эти переводы могутъ быть названы одинаково удачными. Менѣе другихъ дается Лукьянову неподражаемый мастеръ мелодіи и ритма Верхарнъ, потому что самъ Лукьяновъ -- далеко не мастеръ формы. Его стихъ не блещетъ изяществомъ отдѣлки, не увлекаетъ разнообразіемъ новыхъ, оригинальныхъ сочетаній. Не въ этомъ обаяніе его скромной, непритязательной музы.
   Лукьяновъ неиграетъ своимъ вдохновеніемъ. Онъ священнодѣйствуетъ, и книга его -- это каноны его всенощныхъ бдѣній, въ которыхъ поэзія сливается съ религіей, обнимая собою всю систему вѣрованій, сомнѣній и идеалистическихъ порывовъ поэта. Въ прекрасномъ стихотвореніи: "Ночь моя!" (стр. 96) поэтъ говорить о себѣ, какъ о подневольномъ работникѣ, обреченномъ тяжелому и нелюбимому труду. Только ночь принадлежитъ ему. Только ночь, позволяющая ему стряхивать съ себя "заботы жизни безпокойной" и удовлетворять своему влеченію къ творчеству, даетъ ему силы сохранить въ себѣ живую душу. И оттого, быть можетъ, такъ глубоко серьезна лирика Лукьянова; оттого такой подкупающей правдой пережитого и продуманнаго звучитъ его не всегда увѣренный, не всегда ровный стихъ. Вл. Кр.

"Современный Міръ", No 3, 1908

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru