Л. Н. Толстой. О Шекспирѣ и о драмѣ. Критическій очеркъ. Изд. т-ва И. Сытина. М. 1907 г. Цѣна 20 коп. Когда Л. Н. Толстой, увлекшійся въ послѣднее время ролью истолкователя русской революціи передъ европейской публикой, печаталъ одновременно въ одинъ и тотъ же день на четырехъ языкахъ, въ Лондонѣ, Парижѣ, Вѣнѣ и Римѣ, свои политическіе фельетоны объ "ошалѣвшемъ и озвѣрѣвшемъ, въ нѣкоторыхъ своихъ частяхъ, русскомъ народѣ"; ко: да онъ восхвалялъ китайцевъ и совѣтовалъ имъ не измѣнять внѣдреннымъ въ нихъ бамбукомъ и религіей началамъ смиренія и покорности,-- русская печатьы огла игнорировать эти новыя литературныя выступленія "великаго писателя земли русской". Эти фельетоны предназначались исключительно для европейскаго читателя, и, кромѣ того, ими Толстой соприкасался не съ русскимъ народомъ, а только съ "союзомъ русскаго народа" и съ тѣми "смиренными", которые нѣсколько лѣтъ тому назадъ предали его же анаѳемѣ за недостаточно смиренную критику государства и церкви.
Теперь Толстой выступилъ съ новой статьей о Шекспирѣ. И такъ какъ онъ предназначаетъ эту статью не только для европейскаго, но въ равной степени и для русскаго читателя, то о ней не мѣшаетъ сказать нѣсколько словъ.
Само собою разумѣется, что, занявшись Шекспиромъ, Толстой оставилъ отъ него только пухъ и перья. Намъ было бы въ высшей степени неловко брать на себя роль защитника великаго драматурга, и поэтому мы ограничимъ нашу задачу только оцѣнкою нѣкоторыхъ пріемовъ, при помощи которыхъ Толстой такъ радикально расправился съ злополучнымъ англичаниномъ.
Съ первой же страницы брошюры Толстого мы узнаемъ, что Шекспиръ недоброжелательно относился къ "рабочему народу". Это говоритъ, впрочемъ, не Толстой, а его единомышленникъ-американецъ Кросби. Самъ же Толстой, только что докладывавшій Европѣ объ "ошалѣвшемъ и озвѣрѣвшемъ, въ нѣкоторыхъ своихъ (очевидно, рабочихъ) частяхъ, русскомъ народѣ", высказываетъ свое возмущеніе Шекспиромъ по этому поводу на страницѣ 59 брошюры. Здѣсь Толстой утверждаетъ, что міросозерцаніе Шекспира "есть самое низменное, пошлое міросозерцаніе, считающее внѣшнюю высоту сильныхъ міра дѣйствительнымъ преимуществомъ людей, презирающее толпу, т. е. рабочій классъ, отрицающее всякія не только религіозныя, но и гуманитарныя стремленія, направленныя къ измѣненію существующаго строя".
Не будемъ спорить съ Толстымъ-моралистомъ о томъ, насколько "пошло и низменно" было міросозерцаніе Шекспира, но самая мотивировка этой рѣзкой оцѣнки въ устахъ Толстого поражаетъ своею по меньшей мѣрѣ странностью. Шекспиръ -- мотивируетъ Толстой свое обвиненіе -- былъ противъ стремленій, направленныхъ къ измѣненію существующаго строя. Но вѣдь, на самомъ дѣлѣ, это былъ совсѣмъ не Шекспиръ, кто провозгласилъ принципъ непротивленія злу насиліемъ. Напротивъ, въ трагедіи "Юлій Цезарь" Шекспиръ слишкомъ явно сталъ на сторону Брута, возставшаго противъ "существующаго строя". Затѣмъ поясняетъ. Толстой -- Шекспиръ презиралъ "толпу, т. е. рабочій классъ". Не говоря уже о томъ, что рабочій классъ, въ современномъ смыслѣ этого слова, во времена Шекспира находился еще въ зачаточномъ состояніи, ставить вообще знакъ равенства между толпой и рабочимъ классомъ и въ наше время было бы черезъ чуръ явной натяжкой. Рабочій классъ -- это точно опредѣленная соціологическая группа, которая, въ отличіе отъ другихъ группъ, характеризуется обособленностью отъ средствъ производства и наличностью въ ней на этой почвѣ элементовъ для развитія специфическаго классовою сознанія. Тогда какъ, наоборотъ, толпа представляетъ изъ себя аморфную и потому постоянно колеблющуюся, легко поддающуюся самымъ разнообразнымъ вліяніямъ массу. Шекспиръ не могъ изображать рабочаго класса, потому что передъ нимъ еще не было такового,-- онъ изображалъ толпу. Но и къ этой послѣдней онъ относился не съ презрѣніемъ, какъ утверждаетъ Толстой, а надѣлялъ ее дѣйствительно присущими ей чертами. Въ только что названной нами трагедіи, напримѣръ, толпа рисуется легко подвижной, измѣнчивой въ своихъ настроеніяхъ. И развѣ, на самомъ дѣлѣ, могъ задѣвать ее за живое вопросъ о Цезарѣ, Антовіѣ, Брутѣ, чока за именами она не чувствовала опредѣленнаго реальнаго содержанія) Be возбудило убійство Цезаря, потому что съ этапъ именемъ у толпы связывалось представленіе съ опредѣленнымъ количествомъ хлѣба и зрѣлищъ, которое она теряла. Пусть то же количество хлѣба гарантируетъ ей Брутъ, и она пойдетъ за нимъ. Но, можетъ быть, Антоній надежнѣй въ этомъ смыслѣ? Толпа не увѣрена ни въ одномъ изъ нихъ, и она волнуется, бурлитъ, не умѣя остановиться прочно ни на одномъ изъ предлагавшихся ей рѣшеній.
Если прибавить къ сказанному, что ни въ одной изъ драмъ Шекспира толпа не является центральнымъ и даже только самостоятельнымъ объектомъ изображенія, что толпа для Шекспира была только фономъ, оттѣнявшимъ отдѣльные характеры, "вольнымъ и широкимъ изображеніемъ" которыхъ такъ восхищался Пушкинъ, то главный, основной пунктъ, на которомъ строитъ своя обвиненія Толстой, отпадаетъ окончательно.
Пріемы эстетической критики, которыми пользуется Толстой, отличаются такой же прочностью и убѣдительностью. Прежде всего онъ подробно излагаетъ содержаніе "Король Лиръ". Поставивъ передъ читателями опустошенный остовъ драмы, Толстой въ наивномъ изумленіи рефлектируетъ надъ нимъ: отчего на лицѣ его не играетъ румянецъ, о которомъ такъ много говорили и писали? отчего въ глазныхъ впадинахъ не свѣтится пламень страсти? отчего онъ неподвиженъ? отчего онъ холоденъ и сухъ?-- А между тѣмъ отвѣтъ ясенъ и простъ:-- оттого, Левъ Николаевичъ, что вы показываете намъ не драму, а безжизненный скелетъ ея.
Затѣмъ Толстой суммируетъ всѣ давнымъ давно отмѣченные критикой дефекты Шекспировскихъ драмъ, излагаетъ ихъ въ разныхъ комбинаціяхъ, подчеркиваетъ и, наконецъ, утверждаетъ: большинство людей вѣрить въ величіе Шекспира, загипнотизированное неумѣренными восторгами критика. И вотъ я, Толстой, призванъ освободить міръ отъ этой лжи, и поэтому я, первый и единственный, рѣшаюсь говорить о недостаткахъ этого "безнравственнаго" писателя. Толстой садится на океанскій пароходъ, ѣдетъ въ Нью-Іоркъ и, увѣривъ себя и другихъ, что въ сущности никогда никакихъ Колумбовъ на самомъ дѣлѣ не было, въ 1906 г. благополучно открываетъ Америку. Но мы знаемъ однако, что Колумбъ былъ, какъ были и критики, гораздо ярче и убѣдительнѣе Толстого отмѣчавшіе недостатки великаго драматурга. И вся разница между Толстымъ и предшествовавшими ему критиками, заключается только въ одномъ: Толстой за деревьями не видитъ лѣса, который для его предшественниковъ въ оцѣнкѣ Шекспира, все же, несмотря часто даже на преувеличенную придирчивость, оставался величественнымъ въ своей могучей, часто стихійной красотѣ.