Козловский Лев Станиславович
Болеслав Прус

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Л. КОЗЛОВСКІЙ.

Болеславъ Прусъ.

I.

   Болеславъ Прусъ вмѣстѣ съ Элизой Ожешко, Маріей Конопницкой и Генрихомъ Сенкевичемъ принадлежитъ къ тому поколѣнію Кольскихъ писателей, которое, родившись въ сороковыхъ {Болеславъ Прусъ (Александръ Гловацкій) родился въ 1847 году, Сенкевичъ и Конопницкая -- въ 1846, Элиза Ожешко -- въ 1842 году.} годахъ, вступило въ сознательный возрастъ въ шестидесятыхъ и начало свою литературную дѣятельность подъ неизжитымъ еще впечатлѣніемъ событій, потрясшихъ Польшу въ эти послѣдніе годы.
   Шестидесятые годы въ польской жизни, какъ и въ русской, представляютъ эпоху глубокихъ измѣненій въ бытѣ, вслѣдствіе надѣленія крестьянъ землею, эпоху ломки старыхъ устоевъ и традиціонныхъ воззрѣній, увлеченія новыми идеями, пришедшими съ Запада -- положительной философіей и естествознаніемъ. Но въ Польшѣ этотъ творческій и радостный процессъ обновленія осложнился и омрачился политическимъ разгромомъ, крушеніемъ національныхъ надеждъ, огромнымъ кровопусканіемъ, гибелью наиболѣе отзывчивой и дѣятельной части молодежи, павшей въ неравной борьбѣ съ русскими войсками или ушедшей въ каторгу и ссылку.
   Эта мрачная страница въ исторіи шестидесятыхъ годовъ въ глазахъ изслѣдователей польской литературы порой совершенно заслоняетъ свѣтлыя и положительныя стороны этого времени, и польскіе критики склонны приписывать слишкомъ большую роль неудачному возстанію 1863 года въ развитіи новой польской литературы. Противъ этой тенденціи недавно возсталъ авторъ новѣйшаго труда, посвященнаго польской литературѣ, А. Потоцкій. "То, что народъ пережилъ въ 1863 году,-- пишетъ онъ:-- боль, потеря крови, раззореніе -- все это, безъ сомнѣнія, вмѣстѣ съ другими вліяніями сказалось въ укладѣ нашей жизни, но не это было исходной точкой польскаго творчества. Въ будущемъ при оцѣнкѣ 1863 года учтутъ не страданія и пораженіе поколѣнія, его пережившаго, но уничтоженіе барщины, освобожденіе милліоновъ народа для новой жизни" {Antoni Potocki. Polska literatura wspolczesna. Warszawa 1912.}.
   Демократическій характеръ новой польской литературы, ея критическій духъ, вообще все, что есть въ ней жизненнаго и творческаго -- все это, несомнѣнно, связано съ соціальнымъ обновленіемъ жизни, но та специфическая форма, въ которую вылились на первыхъ порахъ новыя тенденціи польской литературы послѣ 1863 г.-- крайняя умѣренность, трезвость, осторожность, приниженность порывовъ и съуженномъ кругозора,-- всѣ эти особенности такъ называемаго "варшавскаго позитивизма", несомнѣнно, имѣютъ своимъ источникомъ политическій разгромъ, связанный съ гибелью наиболѣе самоотверженной и увлекающейся части молодежи.
   Поколѣніе, поднявшее знамя возстанія, было воспитано въ духѣ морали долга, жертвы, героизма, проникнуто была вѣрой въ силу личности, энтузіазма и порыва. Завѣтъ Мицкевича: "по цѣлямъ силы напрягай, а не по силамъ цѣли выбирай" -- былъ лозунгомъ этого поколѣнія. Послѣ жестокаго удара, разбившаго романтическія грезы, послѣдовала безпощадная реакція противъ всего, что казалось романтизмомъ: вмѣсто призыва къ великимъ цѣлямъ раздавалась проповѣдь малыхъ дѣлъ, вмѣсто поэзіи жертвы и героизма провозглашалось трезвое, практическое, утилитарное отношеніе къ жизни. Умѣренность считалась чуть ли не гражданской доблестью.
   Болеславъ Прусъ и является наиболѣе яркимъ выразителемъ въ художественномъ творчествѣ обѣихъ характерныхъ чертъ общественнаго настроенія послѣ шестьдесятъ третьяго года -- и демократическаго духа, и духа умѣренности. Отъ первыхъ своихъ статей и до послѣднихъ, написанныхъ имъ строкъ онъ -- апостолъ демократіи, гуманности, любви къ обездоленнымъ съ одной стороны, проповѣдникъ трезвости и умѣренности -- съ другой.
   Его славные современники -- Ожешко, Конопницкая и Сенкевичъ -- не характерны въ этомъ отношеніи. Сенкевичъ въ своей исторической трилогіи увлекся романтической идеализаціей прошлаго Польши, а въ романахъ изъ современной жизни ушелъ отъ демократическаго настроенія и народническихъ симпатій, которыми были проникнуты его первые разсказы. Народница Марія Конопницкая всегда исповѣдывала идеалистическое и героическое отношеніе къ жизни: это отношеніе ея особенно ярко сказалось въ послѣднемъ и самомъ крупномъ ея произведеніи -- "Панъ Бальцеръ въ Бразиліи" -- поэмѣ, воспѣвающей польскаго крестьянина, призваннаго освободить и возродить на новыхъ началахъ родину. Элиза Ожешко, начавшая свою литературную дѣятельность еще раньше Пруса проповѣдью утилитарнаго взгляда на жизнь, постепенно уходила все дальше отъ утилитаризма, стала защитницей морали долга и жертвы, и свое творчество закончила гимномъ въ честь павшихъ борцовъ 1863 года. "Хвала побѣжденнымъ" называется сборникъ послѣднихъ разсказовъ Ожешко, посвященный эпохѣ польскаго возстанія.
   Болеславъ Прусъ передъ смертью тоже вспомнилъ эту эпоху, но лишь для того, чтобы еще разъ ее осудить, чтобы еще разъ отмѣтить заблужденія романтиковъ. Въ статьѣ "Отъ чего, зависитъ успѣхъ въ жизни", написанной не задолго до смерти, онъ восхвалялъ благоразумную тактику финляндцевъ и осуждалъ легкомысліе польскихъ возстаній. "Мы избрали ложный планъ, не умѣли практически разсуждать и претерпѣли ужаснѣйшія бѣдствія. Вообще наши возстанія были не плодомъ зрѣлой мысли, а реакціей чувства... Въ 1830 году всѣ генералы и политическіе дѣятели, т. е. всѣ спеціалисты, были противъ войны; ея иниціаторами и сторонниками были молодые люди, подпоручики, литераторы, поэты и тому подобные дилетанты. Прекрасной иллюстраціей нашей философской зрѣлости служитъ повторяемый и нынѣ лозунгъ: "по цѣлямъ силы напрягай, а не по силамъ цѣли выбирай?... лозунгъ, прекрасный для солдатъ и унтеръ офицеровъ, стоящихъ на опасной позиціи, но не для государственныхъ дѣятелей, не для зрѣлыхъ людей, не для націи, которая прежде всего должна жать и развиваться, выбирая для этого средства не самыя поэтическія или героическія, а лучше другихъ ведущія къ цѣли". (Tygodnik ilustrowany, 1912).
   Передъ смертью Прусъ подтвердилъ свою приверженность той вѣрѣ, проповѣдью которой онъ началъ свою литературную дѣятельность сорокъ лѣтъ тому назадъ. "Нынѣ, наученные опытомъ, ограничимъ планы и труды наши узкимъ кругомъ будничныхъ дѣлъ. Смирившись передъ самими собою, покорившись неизбѣжности, займемся уплатою нашихъ общественныхъ долговъ, урѣзываніемъ нашихъ потребностей, поднятіемъ сельскаго хозяйства и промышленности, укрѣпленіемъ родственныхъ и соціальныхъ узъ. увеличеніемъ количества браковъ, уменьшеніемъ смертности, помощью обездоленнымъ, распространеніемъ здравыхъ началъ образованія и нравственности... При этой работѣ придется не одинъ фракъ перемѣнить на рабочую блузу, гербъ -- на вывѣску, перо -- на молотокъ и аршинъ, во многомъ себѣ отказать, многое забыть, а больше всего учиться и учиться". Такъ писалъ Болеславъ Прусъ въ 1872 году въ статьѣ "Наши грѣхи".-- "Смирись, гордый человѣкъ, и поработай на родной нивѣ" -- вотъ призывъ, съ которымъ онъ обращался къ польскому обществу.
   Историческая дата, когда раздался этотъ призывъ къ смиренію, заслуживаетъ вниманія: это было на другой годъ послѣ разгрома Франціи, это было время торжества Бисмарка.
   Тріумфъ желѣзнаго прусскаго кулака больно отразился въ вольнолюбивыхъ сердцахъ всей Европы; послѣдовавшія затѣмъ событія во Франціи нанесли страшный ударъ всѣмъ идеалистическимъ мечтамъ: франко-прусская война и гражданская война во Франціи со всѣми ея ужасами ясно говорили, что въ современной Европѣ нѣтъ мѣста для грезъ ни о братствѣ и свободѣ народовъ, ни о соціальной справедливости. Европа вступила въ эру милитаризма и націонализма.
   Событія эти производили особенно гнетущее впечатлѣніе въ Польшѣ. Къ Франціи по традиціи неслись всѣ симпатіи поляковъ; неисправимые романтики еще возлагали на нее надежду въ дѣлѣ освобожденія Польши. Торжество Пруссіи, образованіе могущественнаго Германскаго государства, въ составъ котораго входила и часть польскихъ земель, казалось, навсегда разбивали эти надежды -- урокъ 1871 года дополнялъ урокъ 1863. Вотъ почему ликованія въ Берлинѣ похороннымъ звономъ отражались въ Варшавѣ. "Доставь крестъ надъ мечтами твоими" -- говорилъ этотъ звонъ.
   Болеславъ Прусъ и поставилъ крестъ надъ мечтами о свободѣ, подавилъ тоску по далекимъ и великимъ цѣлямъ и, покорившись неизбѣжности, сталъ призывать къ маленькимъ дѣламъ. Мнѣ кажется глубоко правильнымъ высказанное недавно однимъ изъ польскихъ критиковъ мнѣніе, что проповѣдь малыхъ дѣлъ вовсе не вытекала изъ натуры Болеслава Прусса, а наоборотъ, была плодомъ внутренней борьбы, насилія, учиненнаго надъ самимъ собой. Дѣйствительно, мѣщанскій характеръ проповѣди Прусса какъ то не вяжется съ глубокимъ лиризмомъ его натуры, съ тою чуткостью къ страданіямъ, которая неизмѣнно прорывается въ его творчествѣ. "Въ немъ была такая сила лиризма,-- говоритъ г. Рабскій,-- что для того, чтобы обуздать его и подчинить божеству разсудка, разсчета, логики, надо было что-то сломить въ себѣ, задушить въ себѣ порывы чувства. Такіе умы, какъ Болеславъ Прусъ, словно предназначены для романтическихъ словъ, чувствъ и дѣлъ, и если они, несмотря на это, освобождаются изъ-подъ власти чувствъ и становятся глашатаями утилитаризма, то такое освобожденіе совершается всегда въ великихъ мукахъ души, съ трагическимъ усиліемъ воли. Вся публицистическая дѣятельность Пруса, вся его пропаганда національнаго реализма, вся его политическая позиція явились результатомъ мучительной побѣды надъ самимъ собой, жестокаго торжества жизни надъ эпигономъ.
   "Конечно, можно обуздать въ себѣ натуру романтика, но нельзя убить ее. Болеславъ Прусъ сталъ "новымъ человѣкомъ", повидимому, новымъ въ каждомъ біеніи души, но осталась въ немъ романтическая наклонность къ экзальтаціи, къ фанатическому увлеченію своей вѣрой, къ возвеличенію до исполинскихъ размѣровъ объекта своего увлеченія. Какъ для поколѣнія предшествовавшей эпохи возстанія религіей была политика чувства, самопожертвованія и бунта, такъ для Пруса политическая трезвость превратилась въ фетишъ. Онъ дрожалъ изъ боязни измѣнить этой святынѣ, съ ужасомъ проклиналъ все, что носило хотя бы слѣдъ романтизма, хотѣлъ циркуль и вѣсы примѣнять къ такимъ явленіямъ, которыхъ нельзя ни взвѣсить, ни измѣрить, мечталъ объ открытіи всѣхъ законовъ соціальной механики и возвѣщалъ народу свои статистическіе комбинаціи и выводы съ такой безусловной вѣрой, словно пѣлъ вдохновенныя пѣсни". (Tygodnik Illustrowany, No 22, 1912).
   И, мнѣ кажется, правъ польскій критикъ, когда онъ называетъ Пруса самой трагической индивидуальностью среди польскихъ писателей. Дѣйствительно, служить мѣщанской программѣ, отъ юности до могилы проповѣдывать ее, не будучи мѣщаниномъ въ душѣ,-- это ли не трагедія?
   Писатель, еще въ молодости поставившій крестъ надъ мечтами и рѣшившій проповѣдывать лишь полезное въ жизни, нужное въ данный моментъ, учившій дѣлать маленькое доброе дѣло, не думая о широкихъ задачахъ -- вѣдь онъ въ сущности приноситъ такую же невидимую и тяжелую жертву, какъ юноша, который прощается со своими мечтами о наукѣ и широкой дѣятельности для того, чтобы тяжелымъ будничнымъ трудомъ добывать пропитаніе семьѣ.
   Болеславъ Прусъ рѣшилъ, что его родинѣ нуженъ прежде всего будничный трудъ, нужна работа надъ поднятіемъ благосостоянія края; когда народъ станетъ экономически сильнымъ, тогда можно будетъ мечтать и о болѣе широкихъ задачахъ; теперь не время для нихъ. Только сила даетъ мѣсто въ современномъ мірѣ. Нужно возводить экономическій фундаментъ, работать надъ фундаментомъ. ("Praca podstaw", "praca organiczna" -- вообще лозунгъ польской публицистики 70 г.г.) И Прусъ, слѣдуя этой общей тенденціи, идеализируетъ экономическую дѣятельность.
   Люди практическаго дѣла: инженеры, хорошіе сельскіе хозяева, купцы, промышленники, всякаго рода дѣльцы -- вотъ герои этого времени. Предпринимательская дѣятельность рисуется въ видѣ служенія родинѣ: пусть человѣкъ преслѣдуетъ при этомъ личныя выгоды -- хорошій процентъ это естественное и законное желаніе,-- но онъ развиваетъ производительныя силы страны, даетъ заработокъ другимъ, и въ этомъ его гражданская заслуга.
   Болеславъ Прусъ становится фанатическимъ проповѣдникомъ такого служенія родинѣ: экономическій трудъ -- вотъ альфа и омега его программы, которую онъ проводитъ не только въ публицистическихъ статьяхъ, но и въ художественныхъ произведеніяхъ.
   Но душа художника могла ли удовольствоваться такой программой? Конечно, нѣтъ. И художественные образы его тамъ, гдѣ онъ не проповѣдуетъ, выдаютъ его неудовлетворенность, выдаютъ тайну его души, идеалистическіе и романтическіе порывы которой приносятся въ жертву узко-утилитарному взгляду на жизнь.
   Въ романѣ "Кукла" (1890 г.) -- самомъ значительномъ изъ произведеній Пруса -- мы видимъ по истинѣ самую фанатическую идеализацію предпринимательской дѣятельности: героемъ романа является надѣленный энергіей, умомъ, добрымъ, отзывчивымъ сердцемъ, прямымъ и честнымъ характеромъ Вокульскій, гражданскія заслуги котораго сводятся къ тому, что онъ умѣетъ организовывать предпріятія, дающія высокій процентъ, на деньги, нажитыя на поставкахъ въ армію во время русско-турецкой войны. Кажется, нельзя идти дальше въ идеализаціи хозяйственной дѣятельности. Но идеализація эта вытекаетъ изъ программы. Вокульскій -- герой программы, а не души Пруса; онъ вышелъ неживымъ, онъ не увлекаетъ и не трогаетъ читателя. Живымъ и трогательнымъ вышелъ въ "Куклѣ" не Вокульскій, а старый приказчикъ его Жецкій. И въ этомъ образѣ, любовно и правдиво обрисованномъ, Прусъ, вдохнувъ въ него частицу своего "я", выразилъ свою неудовлетворенность, раздавленность своей души. У Жецкаго какъ бы двѣ жизни. Онъ -- вѣрный, преданный, честный приказчикъ галантерейнаго магазина, принадлежащаго Вокульскому. Всю жизнь встаетъ въ шесть часовъ утра, первымъ приходитъ въ магазинъ, послѣднимъ уходитъ, съ любовью каждый день раскладываетъ на выставкѣ магазина на новый ладъ товары, чтобы показать ихъ въ наиболѣе выгодномъ свѣтѣ: вѣера, бинокли, портмоне, галстухи, перчатки. И можно думать, глядя со стороны, что въ этомъ вся его жизнь.
   Но въ дѣйствительности у него есть жизнь другая: старый приказчикъ въ душѣ оказывается романтикомъ; онъ ведетъ дневникъ, который онъ тщательно прячетъ отъ постороннихъ взоровъ, и въ дневникѣ этомъ онъ вспоминаетъ, какъ въ молодости онъ сражался за свободу Венгріи, разсуждаетъ о политикѣ и живетъ надеждой, что явится новый Наполеонъ и освободитъ угнетенные народы. Этотъ аккуратный приказчикъ, повидимому сжившійся со своей лавочкой, по мѣрѣ того, какъ приближается къ смерти, все чаще вспоминаетъ тѣ "зеленыя поля и темные лѣса", по которымъ бродилъ онъ въ юности. Неисправимый идеалистъ, онъ идеализируетъ своего хозяина Вокульскаго, думая, что тотъ пріобрѣтаетъ деньги для какихъ-то политическихъ цѣлей.
   Въ образѣ Жецкаго -- ключъ къ пониманію самого Пруса. Онъ лишь по видимости сжился съ тѣми "малыми дѣлами", которыя всю жизнь проповѣдывалъ, какъ Жецкій лишь видимо сжился съ галантерейнымъ магазиномъ. У Пруса тоже была своя, другая жизнь, онъ тоже писалъ свой дневникъ, и читатели, привыкшіе въ Прусѣ видѣть трезваго реалиста, были удивлены, когда Прусъ показалъ этотъ "дневникъ" и въ романѣ "Эмансипированныя" устами стараго профессора Дембицкаго сталь проповѣдывать... мистицизмъ. Дѣйствительность съ ея будничнымъ трудомъ и малыми дѣлами не удовлетворила художника, и задушенная тоска по чему то сильному и великому сказалась у него съ одной стороны въ мистицизмѣ, съ другой -- въ идеализаціи прозаическихъ сторонъ жизни.
   Самъ Прусъ, какъ и Жецкій, идеализируетъ Вокульскаго. Вокульскій въ его глазахъ полезный дѣятель, который гибнетъ отъ того, что не совсѣмъ еще освободился изъ подъ власти романтизма. Вокульскій -- романтикъ въ отношеніи къ женщинѣ. Онъ представляетъ ее себѣ такой, какой ее изображаютъ поэты-романтики: Мицкевичъ и Словацкій -- чистой, идеальной; дѣйствительность жестоко разбиваетъ его представленія о любви и женщинѣ: онъ любитъ "куклу", которую возвелъ на пьедесталъ и когда раскрываетъ свою ошибку, то не можетъ пережить своего разочарованія. Въ этомъ хочетъ насъ увѣрить авторъ, такова тенденція романа, но другое говорятъ художественные образы.
   Вокульскій гибнетъ не отъ романтической любви къ Изабеллѣ Лэнцкой; онъ до встрѣчи съ нею уже человѣкъ, котораго сломила жизнь. Вокульскій съ дѣтства упорнымъ трудомъ пробиваетъ себѣ дорогу. Мальчикомъ въ пивной онъ мечтаетъ объ университетѣ, учится по ночамъ изъ концѣ-концовъ, дѣйствительно, становится вольнослушателемъ; но въ университетѣ его захватываетъ волна революціоннаго движенія, онъ попадаетъ въ Сибирь, послѣ шести лѣтъ ссылки возвращается на родину, и вотъ тутъ начинается самая мрачная страница его жизни. Послѣ тщетныхъ поисковъ работы, уставъ въ борьбѣ съ нуждой, онъ женится на владѣлицѣ галантерейнаго магазинѣ -- женщинѣ значительно старше его, влюбленной въ него, но имъ нелюбимой,-- т. е. въ сущности продаетъ себя. Нелюбимая жена оказывается вдобавокъ ревнивой, и семейная жизнь Вокульскаго превращается въ адъ, который длится нѣсколько лѣтъ. Послѣ смерти жены, получивъ независимость и деньги, онъ въ сущности оказывается уже конченнымъ человѣкомъ: его никуда не тянетъ, онъ чувствуетъ пустоту жизни. Въ это время и начинается его увлеченіе Изабеллой Лэнцкой, красавицей изъ аристократической семьи. Первая любовь, явившаяся такъ поздно, всецѣло овладѣваетъ Вокульскимъ, и на время подъ вліяніемъ этого чувства въ немъ пробуждается энергія. Онъ бросается въ предпріятія, желая составить себѣ большое состояніе и съ помощью золота получить доступъ въ тотъ высшій свѣтъ, который для него закрытъ, завоевать Изабеллу. Въ сущности онъ вовсе и не дѣлецъ, а фантазеръ, равнодушный къ деньгамъ, бросающій ихъ съ такою о же легкостью, съ какою онѣ приходили къ нему. Когда онъ разочаровывается въ Изабеллѣ, онъ теряетъ моментально вкусъ и къ деньгамъ, и къ жизни, бросаетъ начатыя предпріятія и погружается въ апатію. Деньги и возможность жить приходятъ къ нему слишкомъ поздно, послѣ того, какъ тяжелыя условія и лишенія сломали его; погибъ сильный и талантливый человѣкъ, жизнь котораго сложилась бы совершенно иначе, если бы въ молодости кто-либо поддержалъ его, если бы ему не пришлось продать себя. Вотъ что говоритъ художественная правда романа Пруса; его же стремленіе представить Вокульскаго полезнымъ общественнымъ дѣятелемъ въ послѣдній періодъ его жизни терпитъ неудачу. Вокульскій сталъ предпринимателемъ лишь благодаря тому, что женился на вдовѣ лавочника и послѣ смерти ея получилъ деньги. Но этотъ шагъ свой онъ считаетъ величайшимъ несчастьемъ своей жизни. И это правдивое признаніе, вырвавшееся изъ устъ героя Пруса, совершенно опровергаетъ тенденціи послѣдняго. Художественная правда романовъ Болеслава Пруса идетъ противъ ихъ мѣщанской философіи.
   И въ этой художественной правдѣ раскрывается истинная натура Пруса, чуткая къ неправдѣ современной жизни, неустанно протестующая противъ нея, между тѣмъ, какъ въ его философіи мы находимъ лишь чисто разсудочное примиреніе съ дѣйствительностью.
   Онъ навязалъ самому себѣ узко утилитарную мѣщанскую философію, противъ которой возставала его художественная натура, навязалъ ее себѣ потому, что рѣшилъ, что только эта философія и пріемлема въ тѣхъ историческихъ условіяхъ, въ которыхъ очутилось польское общество, что только она можетъ сдвинуть послѣднее съ мертвой.точки, можетъ окрылять человѣка въ единственно доступной для него области дѣятельности.
   И разсматривая идеологію Пруса объективно, независимо отъ душевныхъ свойствъ и переживаній писателя, мы видимъ, что она дѣйствительно отвѣчала переживаемому моменту, отражала извѣстный моментъ въ жизни польскаго общества. Романтическій идеализмъ, созданный дворянской литературой, отживалъ свой вѣкъ по мѣрѣ того, какъ съ исторической сцены сходило польское дворянство. Крестьянство не проснулось еще къ сознательной жизни; рабочій пролетаріатъ игралъ въ общественной жизни ничтожную роль, крупная промышленность еле зарождалась; новой жизненной исторической силой въ этотъ моментъ и было мѣщанство. Болеславъ Прусъ и является въ своей философіи идеологомъ польской буржуазіи, выступающей на сцену въ качествѣ новой соціальной и національной силы. Польская нація до сихъ поръ была представлена дворянствомъ; послѣ 1863 года въ качествѣ носителя національности, въ качествѣ силы, организующей польскую націю, выступаетъ буржуазія. Въ творчествѣ Пруса и отразился этотъ моментъ, и съ этой точки зрѣнія его идеологія представляетъ большой интересъ. На ней мы сейчасъ и остановимся.
   

II.

   Въ основѣ соціальной философіи Пруса лежитъ возвеличеніе хозяйственной дѣятельности, труда физическаго и умственнаго, труда организующаго, дѣятельности предпринимателя и изобрѣтателя. Эти тенденціи Пруса сказываются уже въ его раннихъ разсказахъ изъ народной жизни. Въ этихъ разсказахъ Прусъ обнаруживаетъ и большую любовь къ крестьянамъ, и знаніе народнаго "быта и языка, но онъ -- не народникъ. Въ народѣ онъ не находитъ и не ищетъ нравственныхъ или соціальныхъ идеаловъ, или красоты жизни. Въ народѣ -- не новая правда, которая противостоитъ нашей культурѣ, а огромный запасъ силъ и талантовъ, нужныхъ для этой же культуры. Работа сапожника, пахаря, купца, доктора, инженера, фабриканта одинаково цѣна въ глазахъ Пруса. И онъ никогда не звалъ уйти въ народъ, жить согласно съ трудовой правдой, но онъ оплакивалъ гибель въ народѣ тѣхъ талантовъ, которые не могутъ проявить себя въ условіяхъ деревенской жизни. Это отношеніе въ народной жизни видно уже въ разсказѣ "Аптекъ" -- лучшемъ среди произведеній перваго періода творчества Пруса. Мы видимъ, какъ въ лицѣ Антека, будущаго изобрѣтателя или художника, таланту нѣтъ мѣста въ условіяхъ крестьянской жизни. И разсказъ заканчивается призывомъ облегчить жизненный путь талантамъ изъ народа.
   Прусъ -- не народникъ, а демократъ, привѣтствующій силы и способности народа. Въ повѣсти "Форпостъ" (Placуwka) которая и создала славу Прусу, мы видимъ своего рода возвеличеніе крестьянина. Крестьянинъ лучше и цѣннѣе помѣщика. Но почему онъ лучше? Потому что онъ упоренъ, выносливъ, крѣпко держится за свой кусокъ земли, а не предаетъ его нѣмцамъ, какъ дѣлаютъ помѣщики. Ни въ душѣ крестьянина, ни въ укладѣ крестьянской жизни Прусъ не видитъ какихъ-либо нравственныхъ или трудовыхъ цѣнностей, какихъ-либо нравственныхъ началъ, которыя могли бы быть положены въ основу жизни. Нѣтъ, крестьянинъ точно такъ же, какъ и рабочій -- сила, которая нужна для организаціи національной жизни. Идеалъ же этой жизни у Пруса, хотя и демократическій, но не соціалистическій, а чисто буржуазный.
   Для того, чтобы сорганизовать рабочую и крестьянскую силу для національнаго дѣла, нужны организаторскіе таланты предпринимателей. Вотъ почему Прусъ такъ страстно идеализируетъ Вокульскаго, когда тотъ становится предпринимателемъ. Вокульскій организуетъ польскіе капиталы -- въ этомъ національный смыслъ его дѣятельности. Прусъ никогда не былъ шовинистомъ, не проповѣдывалъ ни антисемитизма, ни вражды къ нѣмцамъ, но онъ мечталъ объ освобожденіи польской промышленности изъ-подъ власти нѣмецкаго и еврейскаго капитала.
   Эту миссію онъ и возлагаетъ въ своемъ романѣ на Вокульскаго. Всѣ средства для этого оказываются хорошими. Деньги, доставшіяся ему послѣ смерти жены, Вокульскій пускаетъ въ оборотъ для поставокъ на русскую армію во время русско-турецкой войны, за годъ онъ въ нѣсколько разъ увеличиваетъ свой капиталъ и, вернувшись въ Варшаву, основываетъ общество для торговли въ Польшѣ московскими товарами, привлекая для этого деньги польскихъ аристократовъ. Такъ какъ онъ даетъ 15%, то деньги къ нему притекаютъ массой, создается грандіозное предпріятіе. Среди промышленниковъ Царства Польскаго начинается переполохъ. Вокульскаго обвиняютъ въ томъ, что онъ подрываетъ отечественную промышленность, создавая въ Польшѣ рынокъ для московскихъ товаровъ. Вокульскій на это обвиненіе отвѣчаетъ побѣдоноснымъ аргументомъ, что мѣстная промышленность -- не польская, а нѣмецкая.
   Предпріятіе Вокульскаго терпитъ, однако, крушеніе. Энергія его, вспыхнувшая было подъ вліяніемъ любви, гаснетъ съ разочарованіемъ въ послѣдней. Вокульскій бросаетъ начатое дѣло и во главѣ его становится еврей Шлангбаумъ.
   Изобразивъ такъ судьбу начинаній Вокульскаго, Прусъ остался вѣренъ дѣйствительности, ибо не только въ 80-хъ годахъ, къ которымъ относится романъ "Кукла", но и въ наше время промышленность Царства Польскаго находится въ сильной зависимости отъ нѣмецкаго и еврейскаго капитала, и независимая національная польская промышленность до сихъ поръ представляетъ лишь предметъ мечты польской буржуазіи. Мечтанія эти и отразилъ Прусъ въ своемъ романѣ. Въ слѣдующемъ большомъ своемъ романѣ "Эмансипированныя" (Emancypantki) 1894 г. Прусъ снова возвращается къ проблемѣ капитала и его организующей роли. Богатый помѣщикъ Вольскій строитъ сахарный заводъ и по этому поводу его учитель, старый профессоръ Дембицкій развиваетъ цѣлыя теоріи соціальной организаціи и солидарности фабрикантовъ и рабочихъ. Устами Дембицкаго здѣсь говоритъ самъ Прусъ.
   "Фабрика,-- поучаетъ Дембицкій.-- это живой организмъ, чувствующій и думающій. Она обладаетъ двумя главными функціями души: мыслью и волей. Низшую ступень воли, соотвѣтствующую рефлекторнымъ движеніямъ, представляютъ низшіе служащіе фабрики. Болѣе высокую ступень воли представляетъ сознательная, цѣлесообразная, направляющая дѣятельность мастеровъ. Самою высшею ступенью является общее руководство, которое воплощается въ директорѣ, завѣдующемъ технической частью. Современныя фабрики представляютъ очень низкую ступень организаціи. Въ нихъ не только нѣтъ развитыхъ чувствъ, но даже сознательной мысли и воли; ихъ замѣняетъ слѣпая рутина, какъ въ ульѣ или муравейникѣ. Но современныя неурядицы въ мірѣ труда не существовали бы, если бы на фабрикахъ было біеніе живого чувства, если бы печаль, постигшая одного работника, передавалась другому, если бы руководители фабрики заботились о томъ, чтобы исполнителей оберегать отъ горести и доставлять имъ радость. Впрочемъ, мы живемъ въ эпоху, когда на фабрикахъ начинаетъ пробуждаться элементъ этого чувства. Ибо чѣмъ же другимъ объяснить устройство при фабрикахъ больницъ, школъ, яслей, кассъ, развлеченій, даже оркестровъ? Ни одно изъ этихъ учрежденій не увеличиваетъ количества продуктовъ и не повышаетъ дивидендовъ, какъ же ихъ объяснить, если не пробужденіемъ чувства въ томъ духѣ, который паритъ надъ машинами и котлами?"
   Прусъ всегда вѣрилъ въ солидарность между предпринимателями и рабочими, и еще въ 1876 году въ неудачномъ въ художественномъ отношеніи, тенденціозномъ романѣ "Возвратная волна" (Powracająca fala) -- изобразилъ судьбу жестокаго фабриканта Адлера, котораго въ концѣ концовъ покарала судьба въ лицѣ его сына. Почти двадцать лѣтъ спустя въ "Эмансипированныхъ" онъ развиваетъ устами Дембицкаго цѣлую теорію, напоминающую консервативный, христіанскій соціализмъ. Въ разсужденіяхъ Дембицкаго, фабрикантъ напоминаетъ "капитана промышленности" Карлейля. Организуя фабрику, направляя ее и заботясь въ то же время о своихъ подчиненныхъ служащихъ, онъ отправляетъ общественную службу, исполняетъ свое предназначеніе въ соціальномъ, даже міро вомъ организмѣ. Дембицкому-Прусу вселенная рисуется въ видѣ огромнаго организма, въ которомъ каждое существо живетъ для блага цѣлаго, занимая опредѣленное мѣсто въ іерархіи существъ.
   И строитель вселенной, Богъ, является въ этой доктринѣ тоже своего рода міровымъ организаторомъ труда. Хозяйство, организаторски-хозяйственная дѣятельность получаетъ такимъ образомъ мистическое освященіе, пріобрѣтаетъ характеръ божественной функціи.
   Излишне говорить, что этотъ идеалъ Пруса-Дембицкаго, напоминающій отчасти, -- замѣтимъ кстати -- религіозно-хозяйственную философію С. Н. Булгакова, успѣха въ обществѣ не имѣлъ. Польскіе фабриканты не склонны были задумываться надъ религіознымъ смысломъ получаемыхъ ими прибылей; что же касается рабочихъ, интеллигенціи, интересующейся соціальными проблемами, молодежи, то они проникались не идеей солидарности предпринимателей и рабочихъ, а идеей классовой борьбы. Средина 90-хъ годовъ, когда появились "Эмансипированныя" Пруса, въ Польшѣ, какъ и въ Россіи,-- годы подъема рабочаго движенія и увлеченія молодежи марксистскими идеями.
   Общественное оживленіе, наростаніе новыхъ силъ сказалось и въ литературѣ. Нарождается новая польская литература, представляемая именами Жеромскаго, Реймонта, Нѣмоевскаго, Даниловскаго, Сѣрошевскаго, проникнутая совсѣмъ другимъ духомъ, чѣмъ произведенія писателей, выступившихъ на сцену въ 60-хъ и 70-хъ годахъ. Новое поколѣніе, хотя и вынужденное говорить намеками, туманно, призываетъ уже не къ малымъ дѣламъ, а къ широкимъ историческимъ задачамъ и подвигамъ, воспѣваетъ не трезвость и умѣренность, а силу личности, мощь воли, революціонное творчество массъ. Симпатіи новаго поколѣнія направляются не къ мѣщанству, а къ рабочимъ массамъ и крестьянству. Демократизмъ смѣняется соціализмомъ.
   Съ новыми голосами отчасти сливаются голоса старыхъ народницъ-идеалистокъ, Ожешко и Конопницкой, въ особенности послѣдней.
   Даже въ творчествѣ поэтовъ неоромантиковъ, -- Выспянскаго Пшибышевскаго, Каспровича, Тетмайера, -- стоящихъ вдали отъ соціальныхъ проблемъ современности, повышенное общественное настроеніе сказывается въ приподнятомъ тонѣ поэзіи, въ паѳосѣ ея, въ смѣломъ полетѣ фантазіи, въ неудовлетворенности и тоскѣ, въ культѣ личности. Это въ особенности относится къ Выспянскому, который восторженно воспѣваетъ мощь человѣческой воли. Словомъ, полоса умѣренности и аккуратности оказывается въ польской литературѣ окончательно изжитой,
   Но Болеславъ Прусъ остается вѣренъ себѣ и не поддается новымъ теченіямъ. Онъ сознаетъ разладъ свой съ современностью, сознаетъ, что онъ не ко времени, и отъ текущей дѣйствительности обращается къ прошлому, къ далекой старинѣ, уходитъ въ изученіе древняго Египта и пишетъ романъ "Фараонъ" (1896 г.).
   Послѣ "Фараона" Прусъ уходитъ отъ художественнаго творчества и пишетъ трактатъ объ "идеалахъ жизни", гдѣ развиваетъ и дополняетъ мысли, высказанныя устами Дембицкаго въ "Эмансипированныхъ".
   Къ художественному творчеству Болеславъ Прусъ вновь возвратился послѣ революціонныхъ годовъ. Онъ пишетъ въ 1909 году романъ "Дѣти", въ которомъ изображаетъ судьбу пылкаго юноши Казиміра Свирскаго, ушедшаго въ революціонную борьбу за свободу и превращающагося въ экспропріатора. Болеславъ Прусъ не поддался и волнѣ освободительнаго движенія; революція пагубна въ его глазахъ; только медленный упорный трудъ можетъ спасти общество и вывести его на вѣрную дорогу. Болеславъ Прусъ остался вѣренъ себѣ до могилы: трудъ надъ фундаментомъ соціальнаго зданія, трудъ медленный, упорный и осторожный -- вотъ его фетишъ, божество, которому онъ никогда не измѣнялъ.
   Въ послѣдніе годы его вѣра какъ бы снова стала своевременной. Общественное настроеніе послѣ 1905 года напоминаетъ настроеніе послѣ 1863. Разбились смѣлые порывы, мечтамъ о свободѣ дѣйствительность нанесла жестокій ударъ, и снова явилась благопріятная почва для проповѣди "малыхъ дѣлъ". Почти непрерывныя въ теченіе двухъ лѣтъ стачки вызвали въ умѣренныхъ кругахъ сильное раздраженіе противъ соціализма и ученія о классовой борьбѣ, и къ этому настроенію какъ нельзя лучше подходили идеи Пруса о солидарности рабочихъ и предпринимателей. Ростъ націоналистическихъ настроеній въ Польшѣ, въ связи съ реакціей противъ соціализма, съ обостреніемъ польско-еврейскихъ отношеній и съ усиленіемъ вражды въ Германіи, оживилъ среди польской буржуазіи идею національной польской промышленности, независимой отъ еврейскаго и нѣмецкаго капитала, идею, на которую, какъ мы видѣли, откликался Прусъ, не бывшій, однако, никогда націоналистомъ.
   Совокупность всѣхъ этихъ моментовъ и объясняетъ, почему послѣ смерти Пруса въ статьяхъ и рѣчахъ, посвященныхъ ему, онъ превозносился какъ мыслитель и учитель жизни, между тѣмъ какъ цѣнность его учительства и философіи больше всего вызываетъ возраженій. Безспорны же его заслуги въ области художественной. Тамъ, гдѣ онъ не думаетъ учить, а просто изображаетъ жизнь, онъ создаетъ живые образы и яркія картины. По своимъ бытовымъ сценамъ романъ "Кукла" занимаетъ, если не первое, то одно изъ первыхъ мѣстъ въ польскомъ соціальномъ романѣ. Здѣсь передъ нами воспроизведена жизнь Варшавы во всѣхъ ея слояхъ и уголкахъ: аристократическіе салоны, убогія, мѣщанскія квартиры, студенческія мансарды, магазины, улицы, дѣловая жизнь -- все это словно видишь въ романѣ Пруса. И если что портитъ этотъ романъ, то именно философскія тенденціи автора; въ угоду имъ и въ ущербъ художественности въ романѣ много немотивированнаго, случайнаго и лишняго. Есть длинноты и разсужденія, безъ которыхъ можно было бы обойтись. Еще болѣе пострадалъ отъ тенденціи другой соціальный романъ Пруса "Эмансипированныя"; въ цѣломъ это -- неудачное произведеніе, несмотря на то, что въ немъ есть великолѣпныя отдѣльныя сцены и рядъ живыхъ фигуръ -- особенно изъ провинціальной польской жизни.
   Безукоризненнымъ, сильнымъ и правдивымъ художникомъ Болеславъ Прусъ является въ небольшихъ, нетенденціозныхъ разсказахъ. Среди нихъ есть произведенія, достигающія художественнаго совершенства. Къ такимъ, напр., принадлежитъ коротенькій разсказъ "жилетка".
   Въ убогой квартирѣ на глазахъ любящей жены умираетъ въ чахоткѣ мужъ -- маленькій чиновникъ. Оба безсильны бороться со смертью. Но изъ жалости они скрываютъ другъ отъ друга страшную правду. Съ каждымъ днемъ онъ худѣетъ и, чтобы скрыть это отъ жены, онъ все передвигаетъ пряжку жилета... А жена думаетъ о томъ же и тайкомъ съуживаетъ жилетъ, укорачивая его поясокъ. И вотъ, когда больной передвинулъ пряжку настолько, что уже дальше передвигать нельзя было и когда, несмотря на это, жилетъ не сталъ казаться шире, то онъ самъ повѣрилъ, что пересталъ худѣть. Ему показалось, что онъ выздоравливаетъ... Въ этомъ маленькомъ разсказѣ, словне въ одной каплѣ-слезѣ, художникъ съумѣлъ показать и безмѣрность человѣческаго горя, и ужасъ безсилія, и красоту любви.
   Такихъ слезъ много у Пруса; онѣ падаютъ на безъисходную печаль жизни, не утоляя, но облегчая ее.
   Вотъ за эти то слезы, а не за философію, и любила Пруса читательская масса. Пруса, дѣйствительно, любили въ Польшѣ; любовь эта сообщалась даже людямъ, не читавшимъ его, а знавшимъ его по наслышкѣ. Это ярко сказалось въ день похоронъ его. Ни одного польскаго писателя не провожали такія толпы народа, какъ тѣ, что шли за скромными дрогами, увозившими тѣло Пруса. Толпы эти, конечно, не могли составиться изъ поклонниковъ философіи Пруса, его единомышленниковъ. Л. Кживицкій, описывавшій въ "Русскихъ Вѣдомостяхъ" похороны польскаго писателя, разсказываетъ, что многіе, принимавшіе участіе въ похоронномъ шествіи, оказалось, и не читали произведеній Пруса: они хоронили не писателя, а добраго человѣка. Да, это былъ прежде всего добрый человѣкъ, любовно относившійся къ людямъ, больше всего старавшійся облегчить ихъ страданія. Онъ облегчалъ жизнь и своею улыбкой {Имѣя главнымъ образомъ въ виду характеристику міросозерцанія Пруса, я не останавливаюсь на его юморѣ. Большинство критиковъ справедливо отмѣчаетъ сходство Пруса, какъ юмориста, съ Диккенсомъ.}, и своими слезами, и своею философіей. И когда думаешь объ этой послѣдней, то невольно вспоминаешь трогательный разсказъ про жилетку. Не повторилась ли здѣсь та же исторія? Не для того ли онъ такъ съуживаль кругозоръ мысли и урѣзывалъ задачи, чтобы избавить отъ лишнихъ страданій современное ему поколѣніе, обезсилѣвшее послѣ полученныхъ ударовъ, придавленное силой, во много разъ превосходившей его силы? Вѣдь въ это время рисовать широкіе горизонты не значило ли -- выставлять на видъ нищету и убожество современности и бередить раны, напоминая объ ужасѣ и позорѣ положенія, выйти изъ котораго не было силъ. И Прусъ урѣзывалъ, съуживалъ, приспособлялъ идеологію къ потребностямъ момента и къ силамъ поколѣнія. Когда послѣднее сошло со сцены и явились новыя силы, потеряла цѣнность и эта философія умѣренности. Жизнь ее переросла, и въ идейномъ отношеніи сейчасъ она для насъ интересна лишь какъ свидѣтельство тяжелой исторической драмы.

Л. Козловскій.

"Русское Богатство", No 6, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru