Lib.ru/Классика: Ковалевский Максим Максимович. В Сванетии

Ковалевский М.М. Моя жизнь: Воспоминания.

М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2005.

В Сванетии

Из путешествия И.Иванюкова и М.Ковалевского*

* Текст дается по публикации в "Вестнике Европы". 1886. No 8--9.

I.

Радуясь ясному небу, поднимались мы густым лесом на гору, Вдруг поляна... еще несколько шагов, и взору открылась такая широкая, необычайная и сложная панорама, которая буквально ошеломила нас.

Пред нами, рассеянные по горным отрогам глубокой котловины, селения-крепостцы, сотни башен, густая населенность, мозаичный ковер золотящихся пажитей, разбросанных нарезками между селениями, рощами и лугами; внизу котловина прорезана страшными пропастями извивающейся реки; вверху, над альпийскими пастбищами, высятся леса; на них, среди скал, сползают глетчеры -- и все это замкнуто гигантским ледяным кольцом, из которого уходят к небу высочайшие вершины Кавказа. Эта пестрая картина была залита солнцем и блестела яркими, разнообразными красками. Картина была и величественна, и нарядна, и празднична.

Такой перемены декорации, такой своеобразной, ни с чем несравнимой панорамы мы никак не ожидали. Было от чего прийти в изумление.

Восторженное настроение охватило нас. До, говорили мы, Сванетия стоит и не таких трудностей, какие были испытаны нами! Как к ней идет ее недоступность! В России ли мы? Более необычайное едва ли встретишь и в центральной Африке! Едем, едем скорее к башням; вероятно, немало еще диковинок ожидает нас.

Мы начали спускаться к сопелю {Сопель -- значит по-сванетски селение. (Здесь и далее прим. ММ. Ковалевского)} Лаш-Караш, раскинутому на высоком берегу Ингура. Дорога тянулась тропинкой по зеленой мураве альпийского луга, имевшего вид выхоленного газона. Встречавшиеся сванеты смотрели на нас с любопытством, кланялись и произносили какие-то слова, которые, по разъяснению Азамата, значили: "Пусть в этот день не случится с тобой ничего худого" {Азамат не говорил по-сванетски, но шедшие с нами сванеты знали немного по-татарски. Отправляясь в Сванетию, мы рассчитывали иметь переводчиками священников.}. Въехав в Лаш-Караш, мы расположились в тени букового дерева, а проводники вошли в дом. Вскоре вышел хозяин дома, неся для нас кислое молоко, сыр и арак {Арак -- отвратительная и очень крепкая водка, приготовляемая из ячменя.}. Осмотрев с большим интересом его дом и башню, мы отправились дальше {О сванетских жилищах и башнях -- речь ниже.}. Азамат поехал вперед, в сопель Эцери, чтобы предупредить живущих там князей Дадешкелиани, что к ним едут гости Измаила Урусбиева.

Дорога наша шла подъемами и спусками по горным отрогам правой стороны Ингура. При каждом подъеме мы наслаждались такой же обширной картиной, какую увидали при выезде из Узгатского леса. Мы двигались с запада на восток вверх по течению Ингура, между главным Кавказским и Сванетским хребтами. Ингур разделяет эту часть Сванетии на две неравные части, из коих большая примыкает к главному хребту. Сванетский склон так крут, что недоступен заселению. Поселки рассеяны по отлогим склонам отрогов правой стороны Ингура; над ними альпийские пастбища, еще выше -- зеленеющие леса, скалы и, наконец, глетчеры и острые пики снежных гор. Любоваться окружающей нас картиной было тем удобнее, что лошадь ступала по такой гладкой дороге, какой мы не знали с самого выезда из Хассаута. В недоумении вспоминали мы, как нас пугали ужасами сванетских дорог. Удивляла нас также густая населенность; верста, много две, отделяла один сопель от другого. Потом мы узнали, что причина такой густоты поселков заключается в рельефе страны: только долины Ингура и нескольких, впадающих в него рек доступны заселению; три четверти страны не имеют поселений, вследствие чрезмерной крутизны горных склонов.

К шести часам подъезжали мы к Эцери, лежащему на высоте 5 200 футов {Сопель Эцери -- наибольшей в эцерском обществе. Всех сопелей в этом обществе шесть. Они расположены близко друг от друга: полверсты, верста -- вот расстояние между ними. Эцерское общество имеет 150 дворов и 1 200 человек населения.}. Уже издали видны были стены и башни замка князей Дадешкелиани, стоящего на высоком месте у подошвы главного хребта. От замка отлогим амфитеатром спускались к Ингуру нивы и сенокосы, среди которых расположен сопель. Нас встретил "писарь" (управляющий делами) князя и, сообщив, что ни князя Татаркана, ни брата его, Джансоха, нет дома -- они в Кутаисе, -- просил войти в комнаты. Мы весьма обрадовались умению писаря говорить по-русски; значит, для Эцери переводчик есть.

Нас ввели не в замок, а в обыкновенный двухэтажный из дерева дом, куда, по смерти отца, перебрались из замка братья Дадешкелиани. Сев за стол, с удовольствием увидели мы на нем два графина красного вина. Обед состоял из вареного мяса с эстрагоном, супа с острыми специями, печенки и простокваши с сахаром. Во время обеда мы забрасывали писаря вопросами о Сванетии и получали от него самые обстоятельные ответы.

-- Где вы научились по-русски? -- спросили мы.

-- Мой отец, -- отвечал писарь, -- жил несколько лет в Кутаиси и женился там на имеретинке. Мать настояла, чтобы меня отдали учиться. Я окончил курс в кутаисском духовном училище.

-- Много ли сванетов говорят по-русски?

-- Из князей говорят по-русски наши эцерские князья, Татаркан и Джансох, да еще Бекербей Дадешкелиани из сопеля Пари. Простых сванетов, знающих русский язык, не более семи человек, которые каким-нибудь случаем попали в русские училища.

-- А священники знают русский язык?

-- Большинство знает. У нас священники мингрельцы и имеретины. Их присылает сюда общество распространения православия на Кавказе.

-- Есть ли в Сванетии хоть одна русская школа?

-- Русской школы нет. Единственная школа во всей Сванетии устроена священником сопеля Мести. Он обучает детей мингрельскому языку.

Просили мы писаря назвать человек десять стариков для получения от них сведений об обычаях сванетов, а также устроить хор для ознакомления нас с сванетской музыкой и пением. Он ответил, что последнего нельзя исполнить, так как не прошел еще год траура по смерти отца эцерских Дадешкелиани.

Через полчаса после обеда явились восемь почтенных стариков. Беседа с ними была столь интересна, ответы их так толковы, что мы, несмотря на усталость, расстались со стариками лишь к одиннадцати часам.

Утро следующего дня было занято осмотром замка и церкви. Замок обнесен высокой каменной стеной со множеством бойниц. Массивными железными воротами вошли мы во двор замка. Здесь находятся помещения для скота, амбар для запасов, пристройки для служб, мельница и проведена вода из родника. Все постройки имеют толстые каменные стены и приспособлены для обороны. Посреди двора, на широком фундаменте, воздвигнута башня, вышиною в 80 футов. Сторона основания башни около 4-х сажень. В башне девять этажей, соединенных внутренней лестницей. Свет проходит лишь через узкие бойницы, почему в башне полумрак. На земляном полу нижнего этажа помещается священный для всего рода очаг, над которым висит на цепи котел. Здесь совершалась трапеза: стены и потолок этого обширного помещения совершенно черны от копоти. В третьем этаже большая зала -- место торжественных собраний старого времени. Башня кончается площадкой с двенадцатью амбразурами в стенках. Из этих амбразур в старое время наблюдали над всей окрестностью и стреляли в приближающихся врагов. Старинное ружье, которое нам здесь показывали, имело 11 четвертей длины. Никто не знает, когда выстроена башня. Народная молва считает возрастат башни более 1000 лет. Верно одно, что башня существовала уже лет 300 назад.

Осмотрев башню, мы отправились в церковь, находящуюся в полуторе версты от замка. Церковь стоит на высоком холме, откуда дивный вид на снежные вершины Сванетского хребта и ущелья Ингура. Входная деревянная дверь в церковь замечательно изящной резной работы. Отделение для молящихся имеет только пять квадратных шагов; алтарь с полукруглой стеной -- 4 шага ширины и 3 длины. Престол не отделен от стены и занимает два шага. Таким образом, от царских врат до престола лишь один шаг. прямо перед престолом -- узкое, цельное окно. Других окон не имеется, почему в церкви такая темнота, что приходилось зажигать свечу для прочтения надписей на иконах. Ни царские врата, ни два входа сбоку их не имеют дверей, а также ничем не завешены. Потолок представляет свод. На стенах остатки совершенно закоптелых фресок и три старинные иконы в серебряных ризах. В одной из икон находятся мощи, но чьи это мощи -- священник не знает. На иконах имеются грузинские надписи из истории борьбы грузинских царей с сванетскими князьями. Вся церковь в строгом и чрезвычайно изящном византийском стиле. Народное предание приписывает постройку ее знаменитой царице Грузии Тамаре, которая, будто бы, вводила христианство среди сванетов.

-- А что, батюшка, ходят сванеты в церковь? -- спросили мы.

-- Нет, не ходят, -- отвечал священник.

-- Почему не ходят?

-- Не знаю. Я здесь только первый год. Они молятся дома, по-своему. Говорят, что в церковь ходить не надо.

-- Вы, батюшка, откуда?

-- Я имеретин, из Рачинского уезда.

-- Нравится вам здесь жить?

-- Нет. Народ дикий. Ничего нельзя достать. Чай, сахар, свечи, соль... все надо выписывать из Кутаиса, а получаю от Общества Православия только 400 рублей.

-- Где вы учились?

-- Я окончил два класса в кутаисском духовном училище.

Когда мы вернулись к замку, лошади были уже оседланы, и Азамат торопил нас отъездом, чтобы поспеть к вечеру в сопель Бечо. Наскоро позавтракав, мы поехали дальше.

Прежде чем продолжать рассказ о нашем путешествии по Сванетии, мы воспользуемся собранными нами в течение его сведениями и сделаем, теперь же, беглый очерк этой интересной и почти неизвестной страны, -- страны, где население остается языческим, живет родовым бытом, практикует еще кровную месть, одевается в звериные шкуры и почти не знает обмена продуктов.

Сванетия есть глубокая котловина центральной части Кавказа, обнесенная со всех сторон высокими горами, большинство которых уходит далеко за снеговую линию. С севера котловина загорожена сплошной стеной высочайших гор главного Кавказского хребта; с юга тоже снеговой хребет, называемый Сванетским. В восточном углу котловина замкнута наглухо соединением Главного и Сванетского хребтов. На западе она также замыкается поперечными отрогами. Таким образом Сванетия представляет собой гигантский ящик, наполовину ледяной, наполовину каменный. В одном только месте кольцо гор имеет выход -- это узкое ущелье Ленхери, в юго-западном углу, по которому проносится Ингур, выходящий из глетчеров юго-восточной части котловины и текущий в Черное море. Пространство котловины с запада на восток 60 верст, с севера на юг -- 30 верст.

Вся котловина перерезана горными отрогами, идущими от главного Кавказского и Сванетского хребтов. Эти отроги, словно контрфорсы, подпирают стены ледяного кольца. В глубокой трещине между двумя хребтами прорывается каменными пропастями Ингур, текущий сначала с юго-востока на север, а потом с востока на запад. Ингур принимает в себя все воды, сбегающие с ледников и снегов в образуемую им долину. Кроме этой главной долины, к трещине Ингура непосредственно примыкает ряд поперечных ущелий и коротких долин.

Дороги в Сванетию нет, а существует только единственная тропа -- через Латпарский перевал, ведущая в восточный угол страны. Да и эта тропа доступна лишь три летних месяца, когда гора Латпари освобождается от снега. Чтобы добраться до Латпарского перевала, надо проехать из Кутаиса 150 верст верхом. Много страхов рассказывают как про эту тропу, так и вообще про сванетские дороги. Но мы, после дорог из хассаутского аула до урусбиевского, вкупе с донгузорунским перевалом, потеряли, вероятно, нормальный критерий для оценки опасности дороги. Сванетские пути и Латпарский перевал показались нам, за редкими исключениями, удобными и, при некотором внимании со стороны всадника, безопасными. Впрочем, чтобы не ввести в заблуждение будущего путешественника по Сванетии, приведем отзыв о латпарской тропе и сванетских дорогах г. Ильина, описавшего Ужбу, эту, поистине, диковинную гору Сванетии {"Ужба. Географический очерк". А.Ильина. СПб., 1883.}.

"Дорога в Сванетию (через Латпарский перевал), -- говорит г. Ильин, -- созданная для временных целей, исключительными средствами, теперь едва ремонтируется нарядом рабочих от местного населения; ремонт состоит в очистке осыпей, образующихся весной, и поправке мостов. О свойствах этой дороги житель русских равнин и степей не может составить себе и приблизительного понятия. Лучшие места, где дорога взорвана порохом, в отвесной известковой скале около Мури; дальше идет просто пешеходная тропа по старому трассу дороги. Время наполовину сгладило полотно; но его везде указывает торный след. Ехать можно только верхом, на привычной горской лошади, на осле или на катере, т.е. муле: Сванетия не знает еще колеса; хлеб там возят и летом на санях, запряженных парой мелких волов. Эти сани лучше всего и поддерживают дорогу. Где прошли сани, там нет на дороге щебня и булыжника. Чтобы сани не скатились в пропасть, на частых косогорах вколачивают по краю тропинки колья; вершка на два, на четверть они торчат из рыхлого, сыпучего шифера. Съехавшие на пути санки ударяют о колышки и избавляются от опасности скатиться по откосу дальше на 500 и 1 000 фут. ниже, где шумит река. Уклоны тропинки самые смелые, и часто с крутого подъема немедленно начинается быстрый спуск. Иногда дорога представляет ряд ступенек, природную лестницу в слоистой скале; такая лестница очень удобна на подъеме, но на спуске опасна для непри-нычного наездника. Лошадь почти разом сбрасывает передние ноги со ступеньки на ступеньку и так покачивает седока, что, того и гляди, полетишь через голову лошади. Во многих местах тропинка вступает на воздушные мосты. Внизу нет реки; но помост сделан для того, чтобы попасть на соседний уступ скалы, где продолжается тропа. Мосты эти портятся и исправляются ежегодно; но всегда они представляют не что иное, как ряд полусгнивших балок на жидких подпорках, с камнями, набросанными сверху для устойчивости. Те же помосты, большей частью в один зыбкий пролет, делаются на переправах через реки, не доступные вброд, каких -- большинство. Сванетские мосты, можно сказать, пляшут под ногами. Не стыдно сознаться, что ехать по ним жутко, -- особенно в дождь, когда круглые балки скользят и вертятся под ногой лошади, подкованной гладкой грузинской подковой.

Не сказку рассказывают, как один военный следователь сошел с ума на таком мосту. Это действительно случилось с нашим знакомым, покойным Аским, в 1876 г., на походе отряда генерала Цитовича, посланного в Сванетию для усмирения возникших там беспорядков. Покойный Аский был пожилой человек с нервной комплекцией. На одном из мостов, дорогой, с ним сделался истерический припадок, перешедший потом в горячку, от которой он умер через месяц в Кутаиси.

Итак, единственная в настоящее время дорога в Сванетию есть тропа через Латпарский перевал, вышиною в 9 200 футов. Прежде существовала другая дорога через ущелье Ленхери; но она заброшена по трудности ее содержать.

Стариные вещи рассказывают сванеты про это ущелье. Из него, по их словам, изредка выходят "лесные люди", нагие, обросшие волосами, с длинной палкой в руках. Никогда этих людей не встречали парой. Суеверные сванеты полагают, что в лесном человеке сидит бес, и потому убивают его. По этому предмету князь Татаркан Дадешкелиани передавал нам следующий рассказ, слышанный им от лица, которое заслуживает полного доверия. Рассказчик охотился в лесу, неподалеку от Ленхерского ущелья. Наступила ночь. Он развел костер и вдруг видит -- приближается к огню человек, нагой и волосатый. Рассказчик, забыв в перепуге ружье, влез на дерево. Нагой человек подошел к костру, стал над ним прыгать и хлопать в ладоши. Затем он взял ружье и всунул его прикладом в костер. Ружье выстрелило. Тогда нагой человек, видимо испугавшись, убежал. Рассказчик показывал князю ружье с обожженным прикладом. По мнению Т.Дадешкелиани, "лесные люди" -- одичалые люди. Но когда и как они одичали, этого ни он, ни кто-либо другой не знают.

Сванетская котловина имеет значительную покатость с востока на запад. Так, самый западный сопель Лахамули лежит на высоте 3 400 футов; сопели средней части Сванетии -- между 5-ю и 6-ю тысячами футов; сопели восточного угла стоят на высоте 7 000 и более футов. Этой покатостью обусловливаются различия посевов, В западной части страны хорошо поспевает пшеница; обыкновенные посевы средних долин составляют рожь, ячмень, овес, просо, табак, бобы, чечевица, конопля; в восточном же углу и по верховьям поперечных ущелий с трудом вызревает рожь и ячмень. Уже одна такая высота страны должна была иметь следствием суровый климат. Но, в то же время, к высокому поднятию над уровнем моря присоединяется еще масса льда и снега, окружающая котловину. Немало сопелей стоит под самыми глетчерами. И вот, страна, лежащая на одной широте с Сухум-Кале и Римом, имеет в декабре и январе обыкновенную температуру от 30 до 35^о мороза по Реомюру: в июне и июле, когда на солнце от 25 до 35^о тепла, в тени не бывает более 18^о. Мы были в Сванетии первую половину августа; все время стояла ясная погода, солнце пекло сильно, но не успевало нагреть воздуха; он постоянно оставался свежим, и, едва только заходило солнце, нужно было надевать полушубок или теплое пальто.

Такова, в главных чертах, природа Сванетии; теперь взглянем на быт ее населения.

По историческим судьбам, Сванетию делят на три части: Вольная, Княжеская Дадешкелиановская и Княжеская Дадьяновская Сванетия. Сванетия Дадьяновская, с населением в 4 700 человек, находится вне котловины; она расположена в долине реки Цхенисцхали, протекающей у южного склона Сванетского хребта. Как по своей природе, так и по быту населения, Дадьяновская Сватения резко отличается от котловинной Сванетии. Климат ее столь теплый, что кукуруза дает отличные урожаи и созревает виноград. Живущие здесь сванеты сильно подчинились мингрельским обычаям; селения их непохожи уже на крепостцы, и сванетские башни встречаются лишь изредка. Никакая граница не отделяет Дадья-новскую Сванетию от Мингрелии. В одной и той же долине реки Цхенисцхали находятся как сванетские, так и мингрельские селения. Бывшие владетели этой части Сванетии, князья Дадьяны, состояли в феодальных отношениях к грузинским царям. До сих пор они остаются самыми крупными землевладельцами в долине Цхенисцхали.

Сванетию, в строгом смысле слова, составляет лишь замкнутая снежными хребтами котловина. В западной нижней ее части расположены четыре общества Дадешкелиановской Сванетии с населением в 3 100 чел.; остальную, большую часть котловины занимают семь обществ Вольной Сванетии, в которых насчитывают до 5 ¹/₂ тысяч населения.

Время появления князей Дадешкелиани в Сванетии относят к XV веку и родоначальником их считают некоего Пута, родственника дагестанского владыки, Шамхала Тарковского. Пута вошел в Спанетию через Ленхерское ущелье и утвердился в западной ее чисти; но ни он, ни его наследники не могли покорить населения исрхней котловины; отсюда и название: "Вольная Сванетия". Вплоть до подчинения Сванетии русскому правительству общества средней и верхней котловины представляли из себя маленькие, самоуправляющиеся республики, которые то заключали союзы, то враждовали между собой. С присоединением Сванетии к России и после уничтожения, в 70-х годах, в Княжеской Сванетии крепостного права, юридическое и политическое положение населения стало одинаковым во всей котловине. Сванетия не была покорена русскими войсками; они никогда и не входили в нее для завоевания; она подчинилась русскому царю добровольно. Случилось это следующим образом.

Издавна сванеты ходили в Кутаис на заработки. В 40-х годах местная администрация стала завязывать с пришельцами сношения, выставляя им при этом на вид выгоды, какие они получат от принятия русского подданства. В 1847 году явились к кутаисскому вице-губернатору Колюбакину выборные с извещением, что семь обществ согласны признать над собой власть русского царя. Тогда был назначен в Сванетию военный пристав Микеладзе, который привел население этих обществ к присяге. Микеладзе являлся в Сванетии единственным представителем русской власти и пользовался большой любовью населения. Вскоре присоединились к России еще два общества, а в 1853 г. приняли русское подданство и остальные два общества: латальское и ленжерское.

Военный пристав, живущий в бечойском обществе, его помощник и выбранные обществами старшины тут единственные представители власти в Сванетии; тот же пристав и его жена -- единственные русские в этой стране. Учрежденная было здесь камера мирового судьи пустует за неимением лица, которое согласилось бы поехать в Сванетию.

В Княжеской Сванетии имеется в настоящее время три ветви фамилии князей Дадешкелиани. Одна ветвь живет в эцерском обществе, другая -- в парском, третья -- в бечойском. Эцерские князья, братья Татаркан и Джансох -- самые богатые. Старший из них служит чиновником особых поручений при кутаисском губернаторе, младший -- помощник военного пристава Сванетии.

При освобождении крестьян 146 крепостных дворов эцерского общества получили в частное владение по пяти кцев {Кцева составляет почти ¹/₃ десятины.} на двор усадебной земли, пашни и покосу; сверх того, в общее владение общества отведены в достаточном количестве пастбища и леса. За полученный надел каждый двор вносит князьям пять рублей в год. При неимении денег эта сумма уплачивается натурою, преимущественно скотом. У эцерских князей осталось и продолжает сохраняться до настоящего времени 150 кцев усадебной, пахатной и сенокосной земли, 800 кцев пастбища и до 1000 кцев леса. Количество неудобной земли неизвестно; на глаз ее больше 100 тысяч кцев. Огромная площадь земли, называемой "неудобной", покрыта вековыми лесами; но, по крутизне горных склонов, пользование лесом невозможно. Сто двадцать кцев пахоты и сенокоса князья отдают поселянам в аренду из половины урожая; остальные тридцать кцев обрабатываются наемниками из эцерского и других обществ. Работники вербуются преимущественно из дворов с многочисленной семьей. При найме на один или несколько дней, работники получают лишь корм; нанятые на год -- получают харчи, одежду и скот на сумму от 50 до 60 рублей, причем цена скота такая: бык -- 30 рублей, корова -- от 16 до 20, лошадь -- от 40 до 60, баран -- 4, свинья -- от 5 до 8 рублей. С пастбищ и леса князья не получают почти никакого дохода, так как этими угодьями поселяне владеют в достаточном количестве. Главный денежный доход князей не в Сванетии, а с имеющихся у них пастбищ в Мингрелии и Абхазии. За отдачу в аренду этих пастбищ они получили последний год 900 рублей деньгами и 460 штук коз и баранов.

Самая бедная ветвь фамилии Дадешкелиани -- бечойские князья. Обеднела она вследствие конфискации у нее в 1850-х годах земли за принятие главою семьи магометанства. Живут бечойские князья в своем громадном замке очень бедно, но откуда получают средства перебиваться, этого никто нам не мог объяснить. Надо думать, что им помогают родственники, но из деликатности не говорят об этом.

Выше было уже замечено, что, с уничтожением в Сванетии крепостного права, быт ее населения стал почти одинаковым, а потому, в дальнейшем изложении, нет надобности различать Княжескую и Вольную Сванетию.

Кто такие сванеты? К какой расе принадлежат они; какой семье языков родствен их язык? -- на этот счет продолжают оставаться совершенные потемки. Полагают, что сваны, о которых говорит Страбон, как об одном из воинственных кавказских племен, были предками нынешних сванетов. Существует также мнение, что Сванетия наполнялась людьми самых различных племен, что в ней находили себе убежище буйные головы, которые не уживались в нижних долинах и искали вольной жизни. Интересен следующий факт: все наши старания уловить сванетский тип остались тщетны -- так разнообразны лица сванетов. В толпе одного и того же общества вы встретите характерные типы южного итальянца и монгола, самых темных брюнетов с огненным взором и светлых блондинов с голубыми глазами, мягкие кудри и рыжую щетину, приятные, добрые лица и лица зверские.

Сванеты становятся знакомыми грузинским летописям за 2 ¹/₂ века до Р.Х., как хищнический народ, спускавшийся в долины для грабежа. Такая репутация оставалась за сванетами вплоть до подчинения Грузии русскому владычеству. Грузинские цари и князья не раз жестоко наказывали сванетов за их набеги и грабежи.

Сванетские жилища представляют собою настоящие небольшие крепостцы. Крепко сложенный из камня дом с бойницами "место окон; двор обнесен каменной стеной, в которой тоже проделаны бойницы. Башен не имеют только новые дома. Постройка башен очень долговечна и, разумеется, требовала большого труда. Они сложены на цементе из четырехугольных каменных плит и имеют вышину от 60 до 80 футов; под двухскатного шиферною крышей, в самом верху, с каждой из четырех сторон башни находятся по три навесные бойницы; из этих бойниц можно обстреливать сверху вниз самое подножие башни; посредине башни иногда также пробиты узкие бойницы. Когда построены башни -- неизвестно. Они служили как для защиты от внешнего врага, так и в борьбе одного общества с другими, в борьбе соседа с соседом. Еще недавно кровная месть была в полном ходу в Сванетии; обычные кутежи нередко кончались кровавыми драками, а пролитая кровь требовала новой крови.

Необыкновенно живописен вид сванетского селения. Издали оно представляется развалинами громадного замка с уцелевшей колоннадой.

Нижняя часть дома поселянина имеет одну обширную, полутемную комнату с земляным полом. Посредине ее сделан очаг, т.е. толстая шиферная плита положена на низкие каменные подставки. Над очагом висит железная цепь с медным котлом, прикрепленная к балке потолка. По стенам стоят широкие скамьи, а у одной из стен отгорожено место для скота. Стены и потолок черны от копоти. Эта комната составляет единственное жилое помещение домочадцев, так как верхний этаж и башня служат амбаром.

О семье, браке и положении женщины в Сванетии будет изложено ниже, при рассмотрении юридических отношений, а теперь скажем несколько слов о религии сванетов.

Оффициально сванеты считаются христианами; на самом же деле они продолжают пребывать в язычестве. Уже в первые века нашей эры начинают появляться в Сванетии миссионеры для распространения христианства. По свидетельству грузинских летописей, к XIII столетию христианство здесь достигает значительного распространения. Но по мере того, как утрачивалось влияние на Сванетию Грузии, нравы грубели и христианская религия перепутывалась со старыми языческими понятиями. Религиозные воззрения сванетов, в настоящее время, представляют собой не что иное, как самый грубый фетишизм.

В каждом обществе есть церковь, а иногда и две. Тип церквей один и тот же; все различие их заключается лишь в размерах. Когда построены церкви, в точности неизвестно; народное предание приписывает их сооружение царице Тамаре, жившей, как полагают, в XIII веке. На внутренних стенах церквей остались следы фресок, большей частью совершенно закоптелых от устройства в церквах священных пирушек. В каждой церкви находится по нескольку старинных образов с грузинскими и греческими надписями. Эти надписи списаны и объяснены г. Бакрадзе в "Записках Кавк. Отдела Геогр. Общ.", 1864. Нынешние священники в Сванетии, мингрельцы и имеретины, поставлены обществом распространения христианства на Кавказе; большинство из них только грамотные, не учившиеся нигде или окончившие курс в кутаисском духовном училище; служат они на грузинском языке. Рядом с присылаемыми в Сванетию священниками у народа есть свое, наследственное духовенство, так называемые папи, которое до сих пор отправляет неофициально различные религиозные обряды. В церковь сванеты ходят в очень редких случаях, так: для венчания, похорон, присяги. На вопрос: почему народ не ходит в церковь? -- мы всегда получали лаконические ответы, как от самих священников, так и от сванетов. Первые обыкновенно отвечали: "Не знаю; я им говорю: ходите в церковь, а они говорят: не надо"; сванеты же отвечали: "Мы молимся дома; мы не понимаем по-грузински"; а бывало и так, что оставляли наш вопрос без всякого ответа. Разные церкви, в глазах сванетов, имеют различное значение по их важности, или, выражаясь точнее, разные церкви внушают сванетам неодинаковый страх. Нарушение присяги, данной в одной церкви, грозит небесной карой лишь в виде неурожая, града; за нарушение присяги в другой церкви неминуемо следует смерть. Самая страшная церковь главное святилище сванетов, есть Шальян, находящаяся в кальском обществе. В ней присягают по важнейшим преступлениям; "присягнувший неправильно будет поражен смертью в тот же год". Узнав о существующей у сванетов уверенности, что, вслед за посещением чужестранцами Шальяна, население постигают небесные кары, мы решили не входить в эту церковь. Вот описание ее, сделанное первым русским путешественником по Сванетии, в 1855 году, полковником Бартоломеем.

"Небольшая церковь, вмещающая не более пятидесяти человек, окружена оградой, в которой маленькие кельи для бывших тут когда-то монахов. Посреди пола были видны остатки костров; на потолке на длинных жердях висело множество рогов животных, принесенных храму в жертву. Церковь темна, грязна и закопчена. Драгоценный, легендарный образ (святыня) византийской работы в ризе из чистого золота; надписи греческие черною позолотою; на одной стороне разноцветною финифтью изображено распятие; сверху парят два ангела, а по сторонам стоят Богоматерь и св. Иоанн. Кругом, по золотому окладу, вставлены драгоценные камни, крупный жемчуг и антики, из коих самый замечательный -- превосходное грудное изображение Спасителя. Оборотная сторона иконы серебряная и представляет рельеф Воскресения Христова" {"Записки Кавк[азского] Геогр[афического] Общ[ества]", 1876.}.

У сванетов нет представления о едином Боге. Вот что говорили папи преосвященному Гавриилу: "Бог сванетский выше всех богов, ибо Сванетия выше всех стран света" {"Обозрение сванетских приходов", статья преосвяш. Гавриила. "Правосл[авное] Обозр[ение]", 1867.}. У сванетов сохранилась детски живая вера, что в известных местах гор, лесов, вод живут злые (сверхъестественные) существа. Сванеты рассказывают, что прежде их часто встречали, теперь -- редко. Если убить такое существо один на один, ничего, дурных последствий не будет; если двое и более людей встретятся с одним злым существом и убьют его, тогда непременно последует месть; убийц подкараулят злые существа и мучительно убьют. Через ночь после убийства злого существа от него остается лишь слюна. В представлении своем о загробном мире сванеты выказывают совершенно примитивный культ. У кого много скота в этой жизни, много будет и на том свете.

Первобытность религиозных представлений сванетов весьма наглядно выражается в их жертвоприношениях и праздниках {В Кутаисе мы познакомились с сванетом Виссарионом Шиовичем Нижерадзе, который сострит воспитателем в дворянской прогимназии. Он оказал нам немалую помощь в деле выяснения сванетских жертвоприношений и праздников. Между прочим, Виссарион Шиович вручил нам два номера газеты "Кавказ", в коих помещены извлечения из его статей, напечатанных в грузинской газете "Шрома" и армянской "Дроэба". Эти извлечения заключают в себе описание, во-первых, празднования в Сванетии Рождества Христова, Нового года, Посещения семей покойниками и, во-вторых, жертвоприношений ушкульского общества по поводу выпавшего там в августе, 1883 г., снега. Упомянутыми извлечениями мы пользуемся при изложении жертвоприношений и праздников.}.

Грозные явления природы внушают сванетам сильнейший страх. Они проникнуты уверенностью в зависимости стихийных явлений от настроения небесной воли, и также, что эту волю можно задобрить принесением ей жертв. И вот, для умилостивления Провидения сванеты периодически приносят жертвы несколько раз в году.

В марте месяце собирается с каждого двора по одному "чаба-нагу" ячменя {Чабанаг ячменя стоит 20 к.}. На собранный ячмень покупается у зажиточных домохозяев арак, приносимый в жертву богу войны -- Марсу, который, по мнению народа, предпочитает этот напиток всякой другой жертве.

В апреле -- опять сбор ячменя, на который покупается бык, приносимый в жертву апрелю месяцу.

После Пасхи, на Фоминой или следующей затем неделе, собирается по одному теленку или овце с двух дворов. Это -- жертва, вымаливающая урожай.

В августе, на собранный ячмень покупается корова, которая приносится в жертву "предводителю града" (скархла Межегв), чтобы он избавил поля от градобития.

Таковы главнейшие периодические жертвоприношения. Из непериодических на первом плане стоят жертвоприношения каждый раз, когда режут скотину, и жертвы во время похорон.

Во время похорон жертвенный бык идет перед гробом. За гробом следует народ, причем вдова, дочери, сестры и родственницы покойного плачут, рвут на себе волосы и царапают лицо до крови. Во время отпевания одни держат за рога быка, другие -- за узду оседланную лошадь, третьи -- одежду и оружие покойника. После погребения бык зарезывается, сердце и печень его кладутся на деревянное блюдо, сванетский "папи" поднимает блюдо к небу со словами: "Бог, прими эту жертву"; остальные части быка поступают к обеду, который устроивается семьей покойного для односельчан.

Когда пройдет год после смерти лица, семья должна устроить поминки по нем. Поминки умерших называются "кончхар". На могилу для покойника приносят пирог с сыром, баранину и арак; священник читает молитву и благословляет принесенные предметы. Затем следует обильное угощение односельчан. Самый бедный домохозяин режет при этом одного быка, пять баранов, шесть свиней и приготовляет приблизительно до четверти "зека" араку на человека {В зеке 8 бутылок. Зажиточный домохозяин заготовляет на год араку до 100--150 зеков, бедный -- до 15--20 зеков.}. Если у кого решительно нет средств справить кончхар, тому помогают родственники и близкие знакомые. Не справить кончхар невозможно; если бы и нашелся какой вольнодумец, который не испугался бы мести покойников, то родственники и соседи принудили бы его исполнить этот обряд.

Обыкновенно кончхар делается не только спустя год после смерти члена семьи, но справляется и ежегодно, как поминки усопших. Поминки усопших начинаются после уборки хлеба, и так как каждый из домохозяев селения устроивает их по очереди, то они длятся до начала декабря. Зажиточные режут по нескольку быков, коров, баранов, свиней, выставляют до сорока зеков араку и приглашают до ста и более человек. Пьянство идет по целым дням во весь период осенних кончхаров. Домашние чередуются: одни празднуют, другие работают. Сванет по своему нраву горяч, своеволен, задорен, а потому неудивительно, что поминки усопших нередко кончаются кровавыми драками и смертоубийством.

Кроме указанных нами главных видов жертвоприношений, последние бывают еще по разным специальным случаям, чаще же всего вызываются состоянием погоды.

Выше было уже замечено, что сванеты проникнуты уверенностью в зависимости стихийных явлений от воли Провидения. Раз дождь или засуха уничтожает урожай, или град выбивает поля, -- значит, Бог гневается на народ и нужно умилостивить его жертвами. Что же касается вопроса: за что Бог может гневаться на сванетов? то он не представляет никакой трудности для разрешения. У всякого народа есть свои обычаи, которые, по мнению сванетов, должны оставаться неизменяемыми. Так, например, у них с незапамятных времен положено праздновать три дня недели: пятницу, субботу и воскресенье, что, в последнее время иногда нарушается. Роженицы должны вставать с постели не раньше, как в сорокой день, а между тем и этот обычай исполняется теперь не так строго, как в старину. Далее, где прежняя строгость, не позволявшая женщине переступать порог церкви во всякое другое время, за исключением дня свадьбы? Эти и многие другие нарушения святого завета предков делают, по мнению сванетов, людей противниками воли Божией, и потому долг общества исправлять падших и заслужит себе, таким образом, прощение грехов. Того и другого можно достигнуть штрафованием виновных и жертвоприношениями Богу...

Когда, 19-го августа 1883 года, в селениях ушкульского общества выпал снег и попортил урожай, утром рано, -- рассказывает В.Ш.Нижерадзе, -- морозный воздух огласился звуком трубы, сзывающей народную сходку. Нижерадзе, догадавшись, в чем дело, обратился к встретившемуся старшине с вопросом: кого обвиняют сванеты в грехах перед Богом? Тот назвал нескольких лиц, из-за которых, по убеждению народа, Бог покарал Сванетию ранним снегом. Народ собрался на назначенное место и, под сенью взятых из храмов хоругвей и знамен, приступил к совещанию.

Начался обычный в таких случаях гам, причем каждый из присутствовавших спрашивал другого: "Кто губит нас? по чьей вине небо разгневалось на Сванетию?" ... вопрос скоро получил разрешение. Оказалось, что три семейства работали по субботам и две роженицы не пролежали в постели законных сорока дней. Толпа, после этого открытия заколыхалась и, негодуя, направилась к дому одной из рожениц. Решено было оштрафовать последнюю отнят-нием у нее одной коровы; но муж виновной начал упрашивать общество удовольствоваться двумя овцами и одним теленком. Просьба эта была услышана, и корову возвратили по принадлежности. Одну большую овцу взяли также у другой роженицы (она оказалась менее виновною) и по два рубля на водку у презревших субботние праздники. Все собранное таким образом было препровождено к церкви во имя Божьей Матери. Здесь принесли в жертву Богоматери овец, которых потом съели, выпили всю водку и разошлись вечером по домам, в полной уверенности, что теперь все пойдет лучше. Но, увы, небо продолжало заволакиваться тучами, а ночью снова выпал снег. На другой день земля оказалась покрытою снегом на целых два вершка, что уничтожало все виды на урожай. Тогда утром снова раздался призыв трубы, и снова собралось общество. Это собрание отличалось еще большим оживлением, чем первое. Вопрос: "Зачем Бог карает так строго Сванетию?" раздался громче и с тяжелым сокрушением. Так как никакой явной причины гнева Божьего не оказалось налицо, -- решено было купить сообща одного тучного вола и принести его в жертву Богоматери. Сказано -- сделано. С каждого дыма было собрано по одному "гегвлияки" ячменя (мера, равняющаяся 1 ¹/₂ пуд.), и на вырученные за него деньги куплен откормленный бык, который, затем, был приведен к дверям храма... Народ пал на колени и горячо молил Божью Матерь принять быка, как искупительную за грехи его жертву. После молитвы закололи быка и начали варить его мясо. Послали также по домам за хлебом. Затем начался общественный обед, после которого народ разошелся в надежде, что теперь будет услышана его молитва. И что же? После полудня небо действительно начало очищаться от облаков и солнце выглянуло из-за туч. Ликование народа не имело пределов: "Так вот оно, какую жертву требовал от нас Бог!", -- говорили сванеты.

Переходим к праздникам. Сванеты празднуют три дня в неделю: пятницу, субботу и воскресенье. На вопрос: не получалось ли бы более хлеба с земли, если бы работали шесть дней? Они отвечали: "Хлеба родилось бы более, но работать нельзя: так Бог установил; он накажет: будет град, неурожай". Важнейшие праздники сванетов следующие: Рождество (Крисдееш); Новый год (Замха); посещение семей покойниками (Липанаал) -- начинается 5-го января; Пасха (Танат); Фомина неделя (Уплиш); Хулиш, майский праздник в честь патрона Сванетии, Георгия Победоносца, продолжается три дня; 15-е июля -- день чествования Шальяна. Скажем о праздновании Рождества, Нового года и Липанаала.

Канун Рождества сванеты называют "Шоб", а самое Рождество -- "Крисдееш". Накануне Рождества в некоторых обществах принято, чтобы один какой-нибудь хозяин угощал всю деревню ужином или обедом. В этот день все едят постное: бобы, хлеб и водка, -- вот что составляет обычную еду. На другой день, т.е. в самый день Рождества, тоже один из деревенских хозяев угощает всю деревню, если только, конечно, деревня не особенно многолюдна. В больших же деревнях жители делятся на два или на три участка, и в этот день народ, от мала до велика, мужчины и женщины, без всякого приглашения, направляются к тому, которому по очереди приходится давать угощение. Угощение состоит в обеде и ужине. На этом празднике подаются: хлеб, вареное и жареное мясо, сыр, водка и т.д. Если кому, хотя бы ребенку, недостанет чего-нибудь, спорам и пререканиям не бывает конца. "Если в моем доме всего было вдоволь, то почему у тебя недостает того или того", -- говорит хозяину любой из гостей. Хозяин покорно возражает, что пускай гость переменит гнев на милость, и всего будет достаточно, -- что он все готов подать, чего только ни попросят, и проч.

Кушать садятся рядом и вот в каком порядке. В нижнем этаже каменного дома в два ряда ставятся столы; на почетном месте располагается сам хозяин, рядом с ним -- какой-нибудь деревенский старец, а за ним следуют, смотря по старшинству лет, и другие поселяне, так что первые места занимают старцы, последние же -- молодые. Женщины обыкновенно помещаются отдельно. Когда все уселись, "мерикипе" (выбранные от народа распорядители обеда) приносят как можно больше хлеба, так чтобы столы совсем покрылись хлебом. После хлеба приносят на каждых трех человек по одной большой миске холодного сыра. После этого посередине комнаты садится виночерпий и наливает арак в глиняные кувшины, стоящие в ногах у мерикипе, один из которых несет кувшин с нерва хозяину, а потом и всем по порядку. Хозяин встает с кувшином в руках и просит Бога, чтобы сам Иисус Христос воздал добро сторицей его гостям, если последним будет недоставать чего-нибудь в его доме. Затем он обращается к присутствующим, умоляя их, чтобы они встретили в его доме праздник без ссоры и драки, за что он заранее готов выразить им благодарность. После этого один из рядом с ним сидящих старцев встает и читает молитву, благословляет хозяина и гостей, и этим как бы открывается обед: все принимаются за еду. Во время обеда мерикипе безостановочно разносят водку. Но вот третий очередной кувшин появился на сцену, и гости на время перестают обедать. Тут нужно пропеть приличествующие празднику народные песни. Поэтому присутствующие начинают креститься, как бы приготовляясь к чему-то священному, и один из стариков затягивает так называемую рождественскую песню. Поют ее в два хора. Содержание песни: рождение Иисуса Христа в Вифлееме, пришествие волхвов с дарами, нахождение Христа в золотой колыбели (вместо ясель). После того мерикипе уже не прекращают угощения народа водкою вплоть до самого конца обеда. Обед кончился, столы убираются, и подвыпивший народ с песнями выходит во двор. Здесь начинаются танцы, которые обыкновенно продолжаются вплоть до самого вечера. За ужином и, на другой день, за завтраком и обедом, повторяется то же самое. Нужно заметить, что на народных праздниках в Сванетии везде и всюду придерживаются одного и того же порядка, и только в последнее время, вследствие плохих урожаев, эти рождественские праздники, требующие больших расходов, в одних деревнях совсем уничтожены, в других же изменены. Так, например, некоторые деревни разделились по частям, чтобы этим путем хоть несколько облегчить обязанности хозяина, сопряженные с чересчур большими расходами.

Новый год у сванетов называется "замха" ("за" -- значит год, "махе" -- новый).

Вечером, накануне Нового года, в каждом семействе обязательно царствуют мир и спокойствие; никто не может сказать другому худого слова. Ужинают; после ужина один из семейства уходит в какой-нибудь нежилой и заброшенный дом за селением, где собираются также по одному члену и из других семейств деревни. Они называются по-сванетски "каме-мучшхи", что значит: "внешний вестник". Кроме этого вестника, должно быть еще два "внутренних" ("исгаа мучшхи"), которые остаются дома и на другой день -- утром встают раньше всех. Разложенные у очага щепки они должны положить на огонь, после чего отправляются за водою. Один несет сосуд для воды, другой плетеную корзину, в которой лежит "уштбаал", т.е. хлеб с сыром, выпеченный еще накануне, с тремя заметными следами трех пальцев пекшей его женщины: большого, указательного и среднего. Кроме уштбаала, в корзине имеются еще два хлеба с сыром.

Внутренние вестники отправляются к реке, приносят там хлебы в жертву Богу, наполняют сосуд водою и возвращаются домой. Прежде чем войти в дом, один из них останавливается и дверях и говорит следующее: "Как Басил (Василий) вергнул календу в море, заткнул за пояс топор, пришел в народ и приумножил всякую скотину, так и ты, Бог, предвозвестник Нового года, дай всякого счастья моему семейству!" Когда внутренние вестники входят в дом, огонь, на который уже успели положить щепки, горит ярко, но в доме члены семейства все еще продолжают спать. Как только внешний вестник узнает, что внутренние вестники дома, он подходит к дверям и кричит: "Отвори двери, счастливец!" На что изнутри отвечают: "Какое счастье везешь?" -- "Жизнь и благо человеку и скотине; отворяй двери, счастливец!" Это повторяется три раза, и после третьего раза внешний вестник входит в дом. К этому времени спавшие встают с постели; начинаются поздравления с Новым годом. Все умываются свежею, только что принесенною водою, которая называется "молоком", и потом садятся закусывать. Во время еды закусывающие предлагают друг другу лучшие куски или напитки и поздравляют с праздником. Когда закуска кончена, народ выходит из дома на улицу, и здесь возобновляются поздравления; начинаются песни, танцы, и все это продолжается вплоть до самого вечера. В этот день идти к кому-нибудь в гости не принято. На другой день каждое семейство приглашает одного, нарочно для этого дня выбранного, человека. После этого всякий имеет право приходить в гости, но чаще все-таки приходят одни лишь родственники, которые, при этом, должны быть одарены подарками. Подарки делаются скотом или вещами. Этим и оканчивается празднование Нового года.

"Липанаал" начинается с 5-го января, т.е. накануне Крещения, которое сванеты называют "адгом". Они верят, что в этот день души усопших выходят из могил и посещают дома своих родных; почему они постятся, моют и чистят поташом всякую посуду: деревянные чаши, котлы, столы, -- словом, всевозможную утварь в доме. Обеда в этот день не полагается совсем; на ужин же варятся пшеничные зерна, так называемые "чанти". Вечером дом подметается начисто; вокруг очага ставятся вычищенные обеденные столики со стульями; на столиках же раскладывается: хлеб, постное кушанье, водка и несколько восковых свечек, которые втыкаются тут же зажженными. При этом все семейство стоит на ногах и без шапок позади столиков, на приличном расстоянии от них, имея впереди себя главу семейства, который смотрит на столики и поименно перечисляет всех своих покойников. Потом глава семейства начинает просить души покойников, чтобы посещением своим они внесли в дом счастье и, по крайней мере, до нового посещения не наказывали никого смертью. За это он им торжественно обещает увеличивать угощение ежегодно. После этого он с прочими членами семейства становится на колени и снова поминает всех усопших. На другой день в каждом семействе приготовляется непременно скоромное. В таком порядке поминовение душ усопших за каждым обедом и ужином продолжается вплоть до следующего за Крещением первого понедельника. В этот последний день еще с раннего утра все семейство на ногах. Женщины принимаются печь хлеб с сыром и без оного, разных видов и всевозможной формы. Например, пекут одного вида хлеб в семь вершков длины к в три ширины и из самой чистой и лучшей муки. Тесто его, пока он еще не выпечен, просверливают в разных местах круглою милочкою, так что, когда хлеб выпечется, на нем заметны дырочки, именуемые у сванетов "ступеньками". Хлеб этот называется "кичкильд", что в переводе значит "маленькая лестница". Назначение его -- помочь хромоногим покойникам во время их путешествия с того света и обратно, ибо эта помощь безусловно необходима. Другого вида хлеб, "мухурчуниил" -- в три вершка толщины и четыре в окружности; пекут его с сыром и открытым верхом. Предназначается он для усопших детей, чтобы они, становясь на него, лучше могли видеть Христа. Третьего вида хлеб, "чабнег" -- круглый и тоненький, с просверлинами по бокам и с сыром. Назначение его теперь неизвестно в народе. Когда хлеб такого рода и обыкновенные выпечены и когда, кроме того, мясо сварено, снова ставят столики, на которых раскладывают приготовленное съестное, водку и зажигают восковые свечки. Тут же, в некотором отдалении, ставится отдельно маленький круглый столик на трех ножках, так называемый "пичк", на котором красуется сравнительно лучшее кушанье, с тремя зажженными восковыми свечами. Позади столиков, в почтительном отдалении от них, становится все семейство. Некоторое время царит могильная тишина. Затем глава семейства тихим голосом обращается к душам покойников, которые незримо восседают за столиками: "Не прогоняю и не принуждаю оставаться непременно, -- говорит он, -- оставьте нас счастливыми и уходите сами таковыми же; благословите нас, уходя, и будьте сами благословенны во веки. Мы же, с своей стороны, будем просить Христа, чтобы он дал вам место за своим столом". Говоря это, он приближается к круглому столику, становится перед ним на колени, каковому примеру следуют и прочие. Потом глава семьи возвращается назад на свое место, и опять начинается поминовение всех ближайших покойников поименно, которым они, вместе с другими присутствующими, желают отпущение грехов, и снова все приближаются к столикам и становятся на колени. Когда же, наконец, встают на ноги, глава семейства почтительно подходит к круглому, столику, берет его со всевозможными предосторожностями в руки и медленным шагом несет его из дома. До выноса еще за двери столик ставится на короткое время посреди комнаты, и снова глава семейства, обращаясь к душам, повторяет, что он "не прогоняет и не принуждает их оставаться непременно", и т.д., после чего столик выносится уже совсем. Во дворе столик опять-таки на короткое время ставится на землю, и снова, в последний раз, начинается упрашивание, чтобы души покойников вернулись восвояси, и чтобы они там, на том свете, ходатайствовали перед Христом о благоденствии оставляемого ими семейства. В отплату за это обещается угостить их в будущем на славу. Этот понедельник у сванетов называется "лисгвиджинал", что в переводе значит "возвращение душ". По народному поверью, с 5-го января души умерших днем и ночью оставались в их семействах, а в этот день они снова возвращаются на тот свет. Народ так убежден в этом, что почти в каждой деревне можно встретить по нескольку человек, которые станут вас уверять, что они там-то и в такое-то время повстречали душу такого-то.

Познакомившись с примитивностью религиозного культа сванетов, наметим теперь главные черты их экономического быта.

Исключительно земледельческая промышленность, натуральное хозяйство и отсутствие большой разницы имущественного состояния населения составляют характеристические черты экономического быта сванетов. Развитию скотоводства препятствует малое количество сенокосной земли. Различия имущественной состоятельности, как отдельных обществ, так и между членами одного и того же общества, обусловливаются единственно количеством земли. Но эти различия, как сейчас было замечено, не только не являются очень значительными, а напротив, для большинства обществ и для членов внутри каждого общества в отдельности на первый план выступает имущественное состояние, близкое к равенству.

Земля в Сванетии дорога -- по разным обществам от 400 до 1 000 рублей за возделанную десятину. Таких денег сванету накопить неоткуда. Да и по такой цене трудно купить землю, так как продажа ее -- большая редкость. Сванеты любят свою страну, и случаи выселения из нее исключительны; между тем выселение составляет почти единственный повод к продаже земли. Одному хозяину не под силу купить всю землю выселяющейся семьи, а потому она приобретается по клочкам несколькими хозяйствами. Денег в Сванетии так мало, что, при покупке земли платят всем, чем только можно: скотом, одеждой, оружием, а иногда, хотя весьма редко, и медными котлами с домашнего очага. Последние имеют большую цену; и надо так страстно любить землю, как любят ее сванеты, чтобы отдать за нее котлы с очага, за что грозят всякие напасти со стороны предков. Когда мы спрашивали: ради чего продавец земли берет котлы по цене, много раз превышающей их рыночную стоимость, нам с изумлением отвечали: "Как ради чего! Все предки отдавшего котел будут теперь помогать той семье, которая приобрела котел". Из сказанного видно, что увеличение имущественной состоятельности, путем расширения землевладения, есть явление, во-первых, весьма редкое и, во-вторых, поставленное в очень тесные границы по незначительности покупательной силы отдельного домохозяина.

Расширение землевладения есть, в то же время, единственный путь к накоплению богатства и к имущественному возвышению над односельчанами; все другие способы к нарастанию имущественной дифференциации среди населения закрыты. Положим, какому-нибудь сванету удалось заработать на стороне или приобрести иным способом значительную сумму денег. Если он не спрячет ее в сундук или не истратит на угощение односельчан, то что он может сделать с нею? Сванеты очень любят скот и много ухаживают за ним; предположим, заполучивший значительную сумму денег купил на нее несколько десятков голов крупного и мелкого скота. Летом скот этот прокормится на пастбищах; но наступил октябрь, пастбища покрылись глубоким снегом, скот надо кормить сеном. Где взять сено? Сванетские хозяева не продают его; каждому из них едва хватает сена на прокормление собственного скота, приходится запасаться сеном в Мингрелии, Имеретии и везти его чрез Латпарский перевал на миниатюрных санках, так как Сванетия не знает колеса по причине узкости и крутизны ее дорог. Но перевозка сена миниатюрными санками, на стоверстном расстоянии и через гору в 9 200 фут. вышины, для нескольких десятков голов скота, потребовала бы такой суммы денег, перед которой остановился бы даже богатый мот. Словом, провезти сено в Сванетию хозяйственно -- невозможно. А потому, наш разбогатевший деньгами сванет, закупивший значительное количество скота, с наступлением зимы будет вынужден его продать. Пустить деньги в торговлю тоже нельзя, так как каждое сванетское семейство удовлетворяет большую часть своих потребностей собственными продуктами, и в то же время, незначительный обмен совершается без посредства третьего лица. В Сванетии нет ни одной лавки. Но нельзя ли пустить деньги в промышленный оборот? Например, выделать кожу и шерсть из зарезанного скота и везти их для продажи за границы ледяного кольца. Разумеется, найдутся люди, которые за щедрое вознаграждение согласятся променять свой зимний досуг на наемную работу; но столь же несомненно, что провоз товара обойдется так дорого, что промышленник понесет большой убыток и откажется от предприятия. Сванетия, при ее настоящих путях сообщения, закрывает возможность прогрессивного приумножения {Выделено автором. (Ред.)} богатства, как для целого населения, так и для отдельных ее членов.

Пахотная и сенокосная земля состоит в дворовой собственности; пастбища и луга, которых изобилие, составляют собственность обществ. Сванеты не помнят, чтобы пахотная и сенокосная земля была когда-либо в общинном владении. В Княжеской Сванетии на 30 дворов приходится один двор, имеющий лишь усадьбу: в Вольной -- все имеют землю сверх усадьбы. Общества пользуются неодинаковым благосостоянием, что зависит от большего или меньшего количества владемой ими земли. Самые богатые общества -- Мести и Мулах; самые бедные -- Ленжери и Ипари; остальные семь обществ занимают среднее место. Приведем, из собранных нами данных, максимальные, средние и минимальные величины владеемых сельчанами земли и скота для обществ богатых, средних и бедных.

			На каждый двор
Общества	Разряд величин	Количество земли в кцевах	Количество скота
Общества	Разряд величин	Количество земли в кцевах				быков и коров	лошад.	баран., коз и свиней
Мести	максимум средний минимум	20 16 13	14 8 6	5 3 2	20 12 10
Эцери	максимум средний минимум	20 5 4	15 11 4	4 2 1	25 15 6
Ипари	максимум средний минимум	12 4 2	9 6 2	3 1 --	15 10 6

Почти все дворы с максимальным количеством земли и скота суть вместе с тем самые многолюдные. В них имеется до 30 и 40 человек и нередко три поколения с неразделившимися женатыми братьями, дядьями и племянниками. Напротив, дворы с минимальным наделом и скотом, в большинстве случаев, суть дворы разделившейся семьи и заключают в себе немного членов, от двух до шести. Следовательно, имущественное равенство сванетов несравненно большее, нежели это могло бы показаться, если судить лишь по одной вышеприведенной таблице.

Так как дворы, владеющие значительным количеством земли, большею частью многолюдны, то форма наемного труда находит себе весьма малое приложение в Сванетии. Во всей стране имеется не более двух десятков дворов, которые, вследствие недостатка собственной рабочей силы, нанимают еще в летнее время малоземельных односельчан или жителей других сопелей. Наемник получает пищу и 10 коп. в день.

При среднем урожае громадному большинству дворов хватает хлеба с собственной земли. Но, к сожалению, Сванетия подвержена частым градам, уничтожающим труды, если не всего населения, то одного или нескольких обществ. Тогда потерпевшие идут на работы в Мингрелию, Имеретию, Карагай, Баксан; на вырученные деньги покупают хлеб и несут его домой.

В нормальное время на заработки идут, с ноября по Пасху, по одному, два человека со двора; нанимаются преимущественно в землекопы. Сванеты -- самые дешевые рабочие: получают от 30 до 40 коп. в день; часть сбереженных денег употребляется на покупку скота, который приводят с собою домой, или и других предметов крайней необходимости, не производимых в Сванетии; остальное сберегают для уплаты подати и про черный день. Приведенный весною скот кормится на горных пастбищах; с наступлением же зимы излишек над кормовыми средствами убивается, просаливается и служит пищей на зиму.

Незначительное количество возделанной земли обусловливается топографическим положением страны: Сванетия изрыта крутыми горными отрогами. Но где только может устоять нога сванета, там -- если не пахоть, то сенокос. Крутизны отрогов усеяны клочками возделанной земли. Когда едешь по густонаселенной долине Ингура и видишь пред собой огороженные и тщательно возделанные мелкие нарезы полей, то кажется, будто находишься в стране высокой культуры. Севооборот -- трехпольный. Орудия следующие: плуг, борона, лопатка, мотыга, серп, молотильная доска, подбитая каменьями. Навоз ценится так высоко, что его дают в приданое. Орошение -- превосходное.

За исключением железа, соли и ситца, сванеты сами производят все потребляемые ими предметы. Они изготовляют для себя полотно из конопли, одежду из звериных шкур и шерсти, меховую и кожаную обувь, маленькие войлочные шляпы, домашнюю утварь, оружие, седла и уздечки, земледельческие орудия. Для производства всего необходимого населению сукна и обуви не хватает сырого материала, а потому шерсть и кожу приходится прикупать. В обмен за приобретаемые вне страны продукты сванеты отдают мед, порох, фрукты, предметы токарного ремесла, как-то: чашки, столики, скамейки, точеные ножки к диванам, при хорошем же урожае и хлеб.

Денежный обмен до того мало развит между сванетами, что они обыкновенно считают лишь на абазы (двугривенный) и рубли. Предлагая нам, например, семь яиц, спрашивали абаз; мы просили дать еще два яйца, -- тогда за девять яиц спрашивали два абаза.

Податей ("бегер") государственных и местных сванеты платят по 1 руб. 30 коп. с двора. В податном деле существует круговая порука. Недоимок нет. Повинность -- только дорожная. Войско не стоит в Сванетии. Старшины жалованья не получают.

Воровство в Сванетии -- большая редкость. Здесь также нет ни одного нищего, нет человека, который просил бы милостыню.

Таков, в главных чертах, экономический строй сванетов. Посмотрим теперь на их юридический быт.

Ближайшей задачей одного из нас было познакомиться с обычным правом сванетов. Изолированность этого народа, защищенного от чужеземных влияний почти непроходимыми горами; широкая автономия, какою он пользовался и при грузинском владычестве; рано достигнутая свобода от княжеского произвола, всюду влиявшего разлагающим образом на местный обычай, -- все это, вместе взятое, обещало довольно богатую поживу для юриста-археолога, особенно на протяжении так называемой Вольной Сванетии. Ожидания эти оправдались вполне. Кого интересуют переживания родового строя, кто желал бы восстановить, в мельчайших подробностях едва намеченную Тацитом картину древнегерманской жизни или восполнить этнографическими аналогиями скудные свидетельства византийских и арабских источников о быте наших предков славян, тот не без интереса остановится на изучении сванетских обычаев.

Кровное начало доселе составляет основу жизни сванетов. Влияние его сказывается на каждом шагу: и в жизни большими семьями, на подобие юго-славянских задруг, и в родовом характере сельских поселений, или так называемых сопелей, составленных нередко из одних однофамильцев, и в господстве родового, не вполне подавленного еще русским правительством, самосуда, и в привилегированном положении, занимаемом родственниками, как на суде, в котором они своею присягой подкрепляют показания обвиняемого, так и в гражданских сделках, действительных только под условием их согласия на совершение сделки. Родовая организация сванетов отличается при этом такой выработанностью и законченностью, что каждый в отдельности взятый юридический институт получает от нее свою окраску. Возьмем, для примера, институт усыновления, в силу которого чужеродец получает доступ в семью и право наследования в ее имуществе. Институт этот развит очень слабо в среде сванетов; если им и известно усыновление, то только родственника; чужеродец, хотя бы был мужем единственной дочери покойного, не вступает никогда в имущественные права рода своей жены и, в частности, не наследует.

Эта черта может показаться аномалией для всех, кто интересуется древним правом. Кому не известно широкое господство так называемого фиктивного родства и в древнеримском праве, и в греческом; кто не знаком с тою выдающейся ролью, какая принадлежала ему некогда одинаково у индусов и у кельтов, и притом, в эпоху господства тех самых родовых отношений, которые лежат доныне в основе быта сванетов? Видимое противоречие разрешается, однако, весьма просто. Усыновление чужеродца потому неизвестно сванетам, что родовой строй их жизни отличается несравненно большею крепостью, нежели каковым известен нам этот строй у вышеупомянутых народностей. Давно сделалось труизмом, что история застает народы в эпоху их перехода от кровных сообществ к соседским. В чистом виде родовой быт может быть констатирован только в среде тех народов, которые, не будучи историческими, составляют пока достояние одной этнографии, и к числу таких мы считаем возможным отнести и сванетов, по крайней мере, в период времени, предшествовавший русскому господству. Усыновление чужеродца -- говорили нам старики -- потому было немыслимым в прежнее время, что родственники никогда не допустили бы передачи ему наследства. При прочности же кровных связей родство соблюдается в отдаленнейших степенях, так что нельзя встретить человека, у которого бы не было родственников, а следовательно и наследников, присутствие которых исключает возможность передачи имущества в чьи-либо чужие руки. Обычное право сванетов убеждает нас, таким образом, и том, что институт усыновления развивается на почве разлагающегося родового быта, по мере ограничения кровного начала нарождающимся трудовым {Здесь и далее выделено в документе. (Ред.)}, при котором лицо, более содействующее накоплению семейного имущества, -- а таким может быть и принятый в семью чужеродец, -- приобретает тем самым преимущественное право наследования в семейном имуществе.

В полном соответствии с родовым принципом у сванетов стоит также, во-первых, совершенное устранение женщин от наследования, одинаково известное и римскому, и немецкому праву, и, во-вторых, отсутствие права завещательного распоряжения, -- живая иллюстрация к словам Тацита о "nullum testamentum" {Об отсутствии завещания (лат.). (Ред.)} у древних германцев. Последнее является только одним из тех многочисленных ограничений, какие налагают на правовую дееспособность отдельного лица жизнь сообща с родственниками и накопление ценностей общим трудом. Лицо, стоящее во главе двора, нередко вмещающего до сорока человек, не может ни продать семейного достояния, ни обменять его, не испросив на это согласия всех членов. Сделка, совершенная им вопреки общему желанию, сама по себе недействительна. Но этого мало. Влияние родства сказывается и в том случае, когда оно не связано с жизнью сообща. Не только однодворцы, но и все вообще однофамильцы, хотя бы они жили и в разных дворах, более того -- в разных сопелях, пользуются правом предпочтительной покупки и родового выкупа, делая тем самым весьма шаткими всякого рода имущественные сделки.

Ни в чем, однако, не сказывается в такой степени сила кровного начала, как в тех брачных запрещениях, какими так богато обычное право сванетов. Запрещения эти идут гораздо далее канонических. В брак не могут вступать не только родственники до четвертой степени включительно, но даже те, родство которых исчисляется двенадцатью степенями. В некоторых обществах Вольной Сванетии брак считается невозможным между всеми вообще однофамильцами, так что в тех сопелях, население которых еще недавно было составлено из одних родственных друг другу семей, господствовала полнейшая экзогамия.

Отмечаем в особенности этот последний факт, так как им, как мы полагаем, всего проще объясняется возникновение тех брачных изъятий, источник которым Мак-Ленан и следовавшие за ним писатели видели исключительно в обычае похищать невест. Если брак между односельчанами и признается подчас невозможным в Сванетии, то лишь потому, что они родственники. Где кончается родство, там нет места и для брачных запретов; а если так, то экзогамия находит объяснение себе и помимо более или менее произвольного предположения, что причиной, породившей ее, было запрещение частного присвоения женщины в пределах одного и того же рода, ввиду первоначальной общности жен и невозможности установления, поэтому, прочных связей с другой женщиной, кроме похищенной из чужого рода.

Говоря о том, что родовые порядки лежат в основе народного права сванетов, мы разумеем не те более архаические группы, которые Морган обозначает термином материнских родов, но расчленение общества по агнатическому началу, подобное тому, какое известно было древнему Риму и Греции, германцам времен Цезаря, славянам и кельтам при первом появлении их в истории. Правда, некоторые черты современного быта сванетов указывают, по-видимому, на порядки несравненно более архаические. Кто знаком с учением, по преимуществу, английских и американских этнологов, тому не безызвестно, какое первенствующее значение играют в их теории "матернитета" непрочность брачных уз и легкое поведение женщин. И то, и другое в достаточной степени имеют место у сванетов. Похищение как девушек, так и, в особенности, замужних женщин, у них явление обыденное. Семейные раздоры и кровная месть весьма часто не имеют у них другого источника. Но достаточно ли всего этого для утверждения, что индивидуализация семейных отношений у сванетов -- явление недавнее, что недалек еще период широкого господства в их среде беспорядочного полового сожительства, при котором отец мог быть и неизвестным, и единственной прочной связью новорожденного была связь его с матерью-родильницей. Мы полагаем, что нет, и вот почему.

Прежде чем останавливаться на общих причинах известного явления, необходимо удостовериться еще в том, что последнее не находит себе достаточного объяснения в чисто местных условиях, среди которых оно возникло. Так и в данном случае: прежде, чем относить слабую прочность брачных уз у сванетов к переживаниям коммунального брака, необходимо доказать, что слабая прочность брака не коренится всецело в той бытовой обстановке, среди которой проходить жизнь населения. А этого, как мы полагаем, именно и нельзя отрицать. Из статистических данных, обязательно сообщенных нам местной администрацией, оказывается, что численное отношение мужчин и женщин в Сванетии далеко не равномерно, что число мужчин относится к числу женщин, как 6 к 5, иначе говоря: женщин на 17% меньше мужчин. Это обстоятельство уже само по себе как нельзя лучше объясняет причину частого похищения женщин. Их не хватает для всех; удивительно ли, если, при таких условиях, они являются постоянным яблоком раздора? К этой общей причине прибавляется еще особенная, корень которой лежит опять-таки не в чем ином, как в бытовых условиях изучаемого народа. При господстве родовых отношений интерес каждой фамилии лежит несомненно в том, чтобы обезопасить себя, на случай возможных столкновений с чужеродцами, заключением тесных связей с другими сильными и многолюдными родами. Такие связи могут быть установлены двояким путем: или через посредство так называемого молочного родства, или с помощью брачных договоров. И то, и другое у сванетов в полном ходу -- черта общая им с другими горскими племенами: татарами на севере, осетинами на востоке. Но что составляет поистине особенность сванетов, это то, что брачные договоры, о которых идет речь, заключаются ими в то время, когда будущие жених и невеста находятся оба в колыбели. Магометанство, распространенное на севере от Главного хребта, по-видимому, причина тому, что такие ранние браки одинаково неизвестны как балкарцам и кабардинцам, так и осетинам-мусульманам; с переходом в христианские аулы плоскостной Осетии мы снова встречаемся с тем же явлением, и терпимость, с которой христианство, по-видимому, всегда относилось к нему, находит себе еще и другое, более широкое, освещение в повсеместном распространении этого явления в средние века {См. "Общественный строй Англии в конце средних веков", М. Ковалевского.}. Счастливых браков, очевидно, нельзя ожидать от союзов, заключаемых в младенческом возрасте. Частый увод чужих жен и неверность сванетских женщин -- на что так много слышится жалоб из уст русских администраторов -- неизбежные следствия таких оскорбляющих нравственное чувство браков. И так, не восходя до эпох коммунального брака и вытекающего из него материнства, является возможность дать надлежащее объяснение указанным нами явлениям; а из этого следует, что на одних этих явлениях еще немыслимо строить теории когнатического рода у сванетов. Раннее распространение в стране христианства, начиная с III века, легко объясняет причину, по которой в обычном праве народа мы не находим и тех немногих следов когнатического рода, какие представляет собою, например, юридический строй его ближайших соседей -- горских татар. Известно, какое первенствующее значение играет, в эпоху существования материнства, дядя по матери, заступающий, по отношению к детям, место нередко неизвестного им отца. Связь с ним -- говорит Тацит о древних германцах -- считается самой священной и более тесной даже, чем связь детей с действительным виновником их рождения; и это место книги Тацита "Германия", в ряду других данных, является для современных германистов основанием к утверждению, что период материнства и когнатического рода предшествовал в жизни их предков патриархальной семье и опирающемуся на ней агнатическому роду. То, что говорит Тацит о роли дяди с материнской стороны, целиком применимо к современному быту горских татар. Убийство дяди по матери считается в их среде таким же тяжким преступлением, как и отцеубийство. В числе родственников, призываемых к соприсяге с (обвиняемым, мы неизменно встречаем у татар дядю по матери, как ближайшего родственника. Ничего подобного мы не находим в обычном праве сванетов. Отцеубийство у них строго отличается по своим последствиям от убийства материнского брата. Принадлежа к одному роду с отцом, живя с ним в одном дворе, отцеубийца поставлен в невозможность загладить свою вину уплатой цора (плата за кровь). Ему некому платить. Но преступление его так тяжко в глазах одосельчан, что последние обыкновенно прекращают с ним всякие сношения. Чтобы наглядно наложить на него печать отвержения, они принуждают его постоянно носить повязку через плечо, составленную из нанизанных на веревку круглых камешков. Совершенно другие последствия ведет за собой убийство дяди по матери. Так как дядя живет обыкновенно не в одном дворе с убийцей и не состоит его однофамильцем, то кровная месть, вызываемая убийством, ежечасно может быть прекращена договором об уплате цора. Нигде у сванетов мы не встречаем также дяди по матери в ряду ближайших родственников, а следовательно и необходимых соприсяжников. Родственникам со стороны отца (агнатам) всегда принадлежит в этом случае первое место.

Прибавим к сказанному еще следующее: левират, или деверство, в котором, со времен Мак-Ленана, привыкли видеть переживание если не коммунального брака непосредственно, то его позднейшей стадии -- братского брака, иначе говоря, дозволенного обычаем сожительства всех братьев с одними и теми же женщинами, совершенно неизвестен сванетам. Мы не только не встречаем указаний на то, чтобы, при бесплодии старшего брата, младший мог занять его место,-- о чем, как известно, говорит Ману -- но и сожительство вдовы с ближайшим родственником ее мужа, одинаково известное индусскому, еврейскому, греческому и осетинскому праву, совершенно неизвестно сванетам. Оставшийся в живых брат может взять себе в жены вдову покойного, но в том лишь случае, если он холост; вступая в брак, он обязан заплатить за свою невесту полное вено, или так называемый "начулаш", все равно, как если бы он был лицом совершенно посторонним ее мужу. Еще один факт, открыто говорящий о том, что материнство не оставило никаких следов в современном быте сванетов. Незаконные дети, как свидетельствует одинаково древнегерманское и кельтическое право, сохраняют связь с матерью и ее родом. Вместо того, чтобы считаться безродными, они признаются членами того же рода, к которому принадлежит их мать, и, согласно этому, пользуются некоторыми правами наследования в ее имуществе. Спрашивается теперь: каково положение незаконнорожденных в среде сванетов? Г.Стоянов, посетивший страну несколькими годами раньше нас, говорит, что незаконнорожденные не получают от отца имущества и считаются принадлежащими к роду матери {Путешествие по Сванетии ("Зап. Кавк. отдела Географ. Общества! кн. 10, вып. 2. Тифлис, 1876, с. 433. "Семейный быт сванетов").}. Это свидетельство совершенно не согласуется с теми показаниями, какие на этот счет сделаны были нам стариками различных обществ, как Вольной, так и Княжеской Сванетии. На основании всего собранного нами материала мы пришли к тому убеждению, что недавние распоряжения русского правительства во многом содействовали затемнению в юридическом сознании сванетов понятия незаконнорожденности; так что, в настоящее время, у них, как мы сейчас покажем, оказывается два класса незаконных детей, далеко не одинаково безправных. Произошло это следующим образом. Хотя сванетскмй обычай вполне допускает развод и вступление во вторичный брак разведенной с мужем жены, но русская администрация, вероятно, по несогласию таких порядков с требованиями канонического права, сочла возможным признать незаконными на одном этом основании более 150 браков и приступила к насильственному их расторжению. Обстоятельство это в свое время вызвало сильное недовольство в местном населении. Проживши сряду несколько лет с женщиной, имея от нее нередко потомство, муж не соглашался отпустить ее обратно в семью, из которой она вышла в силу развода. С другой стороны, и разведенному супругу далеко не улыбалась мысль расстаться со своей новой семьей для того, чтобы принять в свой дом ушедшую от него подругу, да еще с обязательством кормить и считать своими прижитых ею на стороне детей. Вместе с тем, эта неумелая попытка морализации обычая грозила оживлением кровной мести и нескончаемыми междоусобицами. К счастью, хватились вовремя и приостановили дальнейшее приведение ее в исполнение. Когда спрашиваешь сванетов о том, наследуют ли у них незаконные дети наравне с законными, они, имея в виду детей от браков с разведенными, спешат ответить, что несомненно наследуют, что обычай не установляет в этом отношении никаких различий, что такие дети получают долю, равную с той, какая приходится законным детям, и самое меньшее -- половину или треть {Первое в эцерском обществе; второе -- в ушкульском и ипарском.}. Такой категорический ответ, очевидно, может вовлечь в заблуждение. Невольно подумаешь, что обычное право сванетов находится на той ступени развития, когда неизвестна прочность брачных уз и положение жены и прижитых ею детей мало чем отличается от положения наложницы и ее приплода; но дело в том, что дети, которых сванеты называют незаконнорожденными, совсем не являются таковыми с точки зрения их обычного права; напротив того, они вполне законны и потому наследуют, и в большей части обществ наследуют наравне с последними. Рядом с детьми, о которых шла сейчас речь, сванетам известны, однако, и такие, которые и по их понятию должны быть признаны незаконными..Это все те, которые прижиты от любовниц, или "лелят". Число таких детей, однако, весьма невелико. Воспитатель дворянской школы в Кутаисе, В.Ш.Нижерадзе, хорошо знакомый с бытом своего народа, говорил нам, что во всей Сванетии их едва насчитаешь пять человек. Причину этому он видел в обычае вытравления незаконного плода. По показаниям стариков сопеля Мести, детей, прижитых незамужними женщинами, обыкновенно убивали; если же некоторые из них оставляемы были в живых, то не получали наследства ни от отца, ни от матери. Во всяком случае, они не причисляются к роду матери, к ним не применяется правило infans sequitur ventrem {Ребенок следует за ветром (лат.).}, и положение их в обществе есть положение безродных; а это обстоятельство как нельзя лучше доказывает, что материнское право, переживание коего всего дольше держится в сфере тех отношений, в которые ставит незаконнорожденных самый факт их рождения, исчезло бесследно из быта сванетов.

Но, может быть, употребительный в их среде счет родства напоминает еще эпоху, когда последнее исчисляемо было не степенями, а классами, эпоху весьма близкую, как известно, эпохе материнства и, следовательно, косвенно свидетельствующую о распространении материнства еще недавно в их быту? Чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо представить родословное древо сванетов. Обозначив литерой А лицо, родство которого мы желаем исчислить, мы проведем от него линии в разных направлениях и на этих линиях обозначим квадратами всех тех родственников, которые у сванетов носят какое-либо наименование, а не зачисляются прямо в общую группу однофамильцев {

0x01 graphic

}. Таким в восходящей будут: -- отец ("му") и дед ("баба"), а также мать ("ти") и бабка ("тата"); в нисходящей: -- сын ("чезаль"), дочь ("дина-чезаль") и внук ("небаши"). Прадед и правнук не носят отдельных наименований, а зачисляются первый в одну категорию с дедом ("баба"), второй -- в одну категорию с внуком ("небаши"). То же нужно сказать о прапрадеде и праправнуке. Этот факт не представляет собой ничего особенно характерного; употребление таких приставок, как русское "пра", французское "bis", или "arrière", или "petit", немецкое "gross" и т.п., к именам деда и внука доказывает сравнительно позднее выделение и у арийских народов Европы этих степеней родства из общих категорий предков и потомков. Столь же обычным кажется нам у сванетов и счет родства в боковой линии: двоюродного брата ("лахба-чезлир") они строго отличают от родного ("мухбе"), чего, как известно, не встречается при классовой системе родства. Точно также дядя по отцу, как и дядя по матери -- имеют у сванетов особое обозначение ("буба" или "пидзай"). Одни только племянники носят одинаков с внуками наименование ("небаши") -- черта, сходная с той, какую мы встречаем в древнерусском праве, и которая, при строгом различении других ближайших степеней, едва ли говорит что-либо в пользу недавнего существования у сванетов классовой системы родства.

Итак, в семейном праве сванетов нельзя найти фактов переживания материнства. Такое заключение не равнозначительно, разумеется, с совершенным отрицанием существования последнего когда-либо у сванетов. Раннее появление христианства у сванетов -- по всей вероятности одна из причин тому, что их обычаи не сохранили в себе следов тех порядков, какие предполагает материнство и основанное на нем родство. Пример других народов, в том числе германцев и кельтов, показывает нам, что христианство вело открытую борьбу с такими порядками и всячески старалось положить им конец. Как сильно было влияние его в этом именно направлении в Сванетии, можно судить по тому, что никакое преступление не кажется современным сванетам более тяжким, как кровосмешение, -- кровосмешение, неизбежное в эпоху господства общинных браков. Большинство спрошенных нами стариков положительно отрицали возможность проявлений его в среде сванетов; другие говорили об избиении в этом случае виновных их односельчанами. По понятиям сванетов, небесная кара необходимо постигает всякого, вступившего в брак с ближайшей родственницей. В ущелье Ингура, по дороге в кальскую общину, г. Стоянову показывали место, в котором брат и сестра были засыпаны землею в наказание за заключенный ими брак {[Записки Кав. Отд. Географ. Общ. Кн. 10.] С. 434.}. Мы говорили уже о том, что браки однофамильцев представляют у сванетов большую редкость. Народу они совершенно неизвестны. Случаи их могут быть указаны только в роде князей Дадешкелиани, да еще между потомками фамилии Джапаридзе, бывшей некогда дворянскою. Народная фантазия охотно связывает различные несчастья, постигавшие обе фамилии, и, в частности, их семейные междоусобия с представлением о божеском гневе, вызванном их кровосмесительными браками.

Жизнь родами и нераздельными семьями не исключала вполне у сванетов, задолго до перехода их под русское владычество, некоторых зачатков государственности. В Княжеской Сванетии представителями ее являлись князья из рода Дадешкелиани; в Вольной -- избираемые народом старейшины и народные сходы. Фамильные и народные предания в одно слово указывают на то, что та зависимость, в которой, до освобождения крестьян, жило население Бечо, Чубехев, Эцери и Пари, ныне составляющих собою так называемую Княжескую Сванетию, не восходит далее XV века, что судьбы Вольной и Дадешкелиановской Сванетии были до этого времени одинаковы, что ими управлял более или менее номинально поставленный от Грузии наместник, или так называемый эристав, и что такими наместниками с XIV века были, как общее правило, члены семейства Геловани. Выходцы из Грузии -- они, разумеется, оказывали всякую поддержку пришлому грузинскому элементу; и неудивительно поэтому, если при них стали постепенно выдвигаться, как в Вольной, так и в Княжеской Сванетии, некоторые семьи, получившие значение дворянских ("азнаурских") семей. Такими в Вольной Сванетии были, между прочим, Джапаридзе. Им удалось постепенно наложить на вольное население общества Мести ярмо крепостной зависимости, однохарактерной с той, какая известна была Грузии. Владея землею на праве собственности, крестьяне, или так называемые "мыбгери", в то же время обложены были барщиной и другими натуральными повинностями; они обязаны были обрабатывать землю своих господ, исполнять домашние службы при их дворе, сопровождать их на войну, а также во время их поездок, воспитывать их детей на правах аталыков, наконец, платить им ежегодно по одному гвидолу пшеницы с дома {Гвидол равняется 2-м пудам 17 фунт.}. Не довольствуясь этим, дворяне стали присваивать себе право продавать крестьян на сторону, нередко разлучая для этого жен с мужьями и родителей с детьми, а также требовать, чтобы, за отсутствием наследников, собственность крестьянского двора поступила не к однофамильцам, а непосредственно в их руки. Согласно фамильным преданиям, записанным нами со слов Урустумхана Джапаридзе из Мести, злоупотребление властью было причиной тому, что род его почти поголовно был истреблен восставшими крестьянами. Случилось это так давно, что с этого времени успели уже народиться двадцать поколений. Ближайший повод был следующий. Старший из рода Джапаридзе, застав крестьянина работающим в собственном поле, стал кричать на него, зачем он не пашет хозяйской нивы. Слово за слово, дело дошло до того, что крестьянин в сердцах убил дворянина, а подоспевшие ему на помощь поселяне истребили весь род убитого, за исключением одного ребенка, спрятанного его аталыком. Избавившись от князей, жители местийского общества стали управляться сами собою, собираясь с этой целью на народные сходы ("джан-назуран") и выбирая на них особого старейшину, занимавшего должность бессрочно, до тех пор, пока дурное поведение его заставит подумать народ о новом выборе. Старшина этот носил то же название, какое принадлежит доселе старейшему во дворе ("махвши"); буквально слово это означает: старший. Кроме старшины, сходы выбирали еще двенадцать человек так называемых "мыбари" (выборные), обязанностью которых было, между прочим, следить за тем, чтобы никто не работал по пятницам, субботам и воскресеньям. Виновных в нарушении таких запретов подвергали штрафованию. Народные сходы созываемы были с помощью особых, почти саженных труб; некоторые из них доселе хранятся в церкви местийского общества. Участие в собрании принимали все совершеннолетние, не только мужчины, но и женщины. Для постановки решения требовалось единогласие; но последнего, очевидно, нелегко было достигнуть, особенно если принять во внимание, что наиболее влиятельные граждане являлись на джан-назуран каждый в сопровождении своей партии и притом не безоружными. Редкое собрание обходилось без схваток. Не достигнув соглашения, соперники чаще всего оканчивали тем, что, запершись в свои башни, поднимали из них друг против друга вражду, переходившую нередко из поколения в поколение. Такой печальный исход делался возможным тем более, что прогнанные дворяне со временем снова приняты были в общество. Крепостная зависимость, правда, не была восстановлена в их пользу, но удержалось представление о большем благородстве их крови, дававшее право дворянину мстить простолюдину за убийство смертью двух его единокровных. Число дворян стало возрастать, по мере поселения в обществе новых пришлых родов, в том числе рода Куштельяни, выходцев из Чегема. Такое явление замечается не в одном местийском обществе, но почти на всем протяжении вольной Сванетии; и этим объясняется тот странный факт, что число дворян в ней, потерявших, правда, ныне уже всякое значение, представляет весьма значительный процент всего населения. Так, в мулахском обществе, на 939 человек простого.состояния приходится 295 дворян и дворянок; в местийском -- на 537--234; в остальных обществах значительное меньше, обыкновенно не более двух или трех десятков.

События, описанные нами в Мести, с некоторыми вариантами повторялись и в любом из остальных обществ Вольной Сванетии. В каждом возникает свой народный сход (джан-назуран), называющийся также в некоторых обществах "лухор" или "лузор"; местом его собраний служит специально отведенная площадь, своего рода форум, по-сванетски: "лалхор". Народное собрание каждого общества выбирает своего старшину, который, подобно английскому мировому судье, остается в должности "durante se bene ges-serit" {Пока в своей непреклонности он правильно поступает (лат.). (Ред.)}, т.е., пока его дурное поведение не сделает нужным, в глазах народа, назначения ему преемника. Замечательную черту в быте Вольной Сванетии составляет рано сознанная отдельными обществами необходимость столковываться по некоторым делам сообща несколькими обществами. Этой потребности удовлетворяли сходы всего взрослого ее населения, созываемые в одном из следующих трех мест: в Ушкуле, на площади, называемой Жибиани; в сопеле Цвирли местийского общества, на площади, называемой Симок, и в Лалавере, селении, расположенном к западу от Эцери и более не существующем. Председательство на таких общих собраниях поручалось кому-либо из старшин по собственному их выбору. Решение, как и в сходах отдельных обществ, считалось состоявшимся лишь под условием единогласия. Г-н Нижерадзе, которому мы обязаны только что приведенными данными, не прочь видеть в этих всенародных собраниях черты своего рода федеративного устройства. Не идя так далеко, мы полагаем, однако, что из названных сходов, имевших лишь временный и случайный характер, могли, с течением времени, образоваться веча, подобные тем, какие мы находим, например, в Ури и Унтервальдене, -- веча, на которых приняты были первые решения, благоприятные швейцарской независимости. Правда, этим вечам не приходилось, подобно сванетским, испытывать на себе тяжелую руку соседних князей Дадешкелиани и принимать меры к ограждению от них свободы страны. Швейцарское дворянство шло заодно с народом, и, может быть, только благодаря этому единодушию дело освобождения получило здесь такой скорый и благоприятный исход.

Иначе относились к свободным обществам Сванетии их ближайшие соседи, князья Дадешкелиани. Хотя, согласно преданию, князьям Дадешкелиани удалось водвориться в Эцери только с народного выбора и согласия, хотя защита народных интересов против стремившегося к тирании рода Ричкиани и была, согласно тому же преданию, ближайшей причиной предоставления им власти {Сказание это со слов Тенгиза Дадешкелиани, ныне умершего, записано г. Стояновым, стр. 352.}, тем не менее, раз добившись власти, они употребили все свое старание к тому, чтобы закабалить народ. Не довольствуясь установлением крепостной зависимости в тех четырех обществах, которые образуют собою Княжескую Сванетию, они думали обложить данью и ушкульцев, живущих почти у самого перевала в Мингрелию. Но последние обнаружили им решительный отпор. Пута Дадешкелиани, родоначальник семьи, как гласит сказание, был убит ушкульцами пулей, вылитой из свинца, доставленного в равном количестве всеми дворами ушкульского общества, чем как бы наглядно свидетельствуется, что погибели его равно желал весь народ. Вместе с тем, чтобы отвратить от себя кровное возмездие, ушкульцы сделали выстрел из церковного ружья, направив его через окно храма, а курок был взведен с помощью веревки, за которую держались сорок два мальчика, по одному от каждого двора. Последствия, какие повел за собой этот дружно оказанный народом отпор, различно излагаются в фамильных и сельских преданиях. Первые говорят о страшной мести Исламбера, сына Путы, ушкульцам: беременным женщинам разрезаны были животы; дети переколоты; каждая капля крови отца оценена в семь человек, вследствие чего все мужское население, за исключением трех отсутствовавших братьев, было предано смерти. Наконец, в довершение всех обид, в церковном котле Ушкуля совершено было Исламбером нечистое жертвоприношение {Записано со слов Татаркана Дадешкелиани, нынешнего владетеля в Эцери.}. О всех этих ужасах нет и момину в той редакции, в какой сказание о Путе ходит доселе в среде ушкульцев. Умирающий Пута на вопрос сына: отомстить ли ушкульцам или устроить ему примерные поминки? -- отвечает выбором поминок, а ушкульцы навсегда сохраняют за собой полную свободу от платежа дани. Последняя редакция, по-видимому, ближе к истине, так как о какой-либо зависимости, со времени Путы, общин Вольной Сванетии от князей Дадешкелиани мы нигде не встречаем и помину.

Закрепощение народа было достигнуто семьей Дадешкелиани на протяжении лишь четырех обществ, составляющих так называемую Князескую Сванетию. Как и повсюду, где крепостничество не вырождалось в рабство, принадлежность к несвободному состоянию никого не лишала права владеть землею в собственность. Единственным ограничением собственности являлось право князя выкупать отчуждаемые крестьянским двором земли, -- подобие средневековому retraite féodal {Феодальный выкуп (франц.). (Ред.)}. Земельный надел переходил по наследству от одного поколения к другому; но когда во дворе никого не оставалось в живых, князь наследовал предпочтительно перед однофамильцами; точь в точь, как на западе феодальный сеньор вступал во владение землею своих mainmortables {Лица, на которых распространяется право мертвой руки (франц.). (Ред.)}, за совершенным прекращением владевшего ею дома. Подобно средневековым крестьянам, мыгбери, на протяжении всех княжеских владений, обязаны были нести барщину, или "чалдам". В обыкновенное время года каждый двор поставлял не более одного рабочего ежедневно, мужчину или женщину, смотря по характеру работы. Но в страдную пору требования помещика возрастали. Подобно тому, как на англосаксонские "lovebones" выходило все рабочее население, так точно, во время пахоты и посева, а также при уборке хлеба и сена, сванетский помещик вправе был требовать от каждого двора столько рабочих, сколько ему было нужно и сколько двор мог поставить по своей численности. Сельские работы производимы были крестьянами с собственной упряжью, причем считалось за правило, что каждый двор поставляет, по меньшей мере, одну пару быков. Сверх этих повинностей крестьяне несли еще некоторые платежи. Каждые три года двор отдавал князю корову. Зимою, сверх того, он обязан был доставить пропитание, по крайней мере, одной штуке рогатого скота из княжеского стада; если же скотина умирала, то взамен ее он отдавал собственного вола или корову. На Новый год почти обязательными признавались натуральные приношения, стоимостью в 20 рублей. На Пасху крестьянин обязан был пригласить к себе князя и угостить со всею его свитою. Известные события в жизни обеих сторон также влекли за собою производство известных платежей. В Бечо, например, крестьянский двор не справлял поминок по своему покойнику без того, чтобы не отдать князю 60 хлебов и 6 или 7 зеков араку. Точно также отдача князем дочери в замужество обыкновенно была поводом к получению им с каждого двора по меньшей мере одного барана. Должен был уплатить князь цор, и у него не хватало к тому средств, -- крестьяне складывались между собою и пополняли недостачу. Другой доходной статьей князя были взыскиваемые им штарфы с преступников. Предоставляя своим подданным судиться медиаторским судом и не вмешиваясь в выбор сторонами посредников, князь довольствовался взиманием с лиц, признанных виновными, значительных пеней, всего чаще уплачиваемых скотом. Пени эти в Бечо достигали следующих размеров. Штраф за убийство ("надчарьер") -- триста рублей; за воровство ("нактерьер") -- двести рублей; за ранение ("накчьер") -- сто рублей. Таким образом, в Княжеской Сванетии преступление влекло за собою двоякого рода последствия: частное вознаграждение и публичную пеню. Невольно переносишься в ту отдаленную эпоху, когда в Германии, Англии и Франции, взимался, сверх частной композиции или выкупа, еще так называемый fredus {Выкуп (лат.). (Ред.)}, или когда в России, согласно "Русской Правде", головничество, т.е. частное вознаграждение роду убитого не устраняло виры в пользу правительства.

Перечень прав, присвоенных семьею Дадешкелиани по отношению их к мыбгери, был бы неполон, если бы нами не было упомянуто еще о свободном переселении помещиком крестьянских дворов из одного сопеля в другой и об отчуждении им целых семей или отдельных членов их, одних с землею, других и без земли. Все это явления обычные во всех странах, которым когда-либо было известно крепостное право; но такие порядки, по-видимому, переносились сванетами с особым трудом, и воспоминания о них до сих пор еще живы среди сванетов. Не все крестьянские дворы стояли, впрочем, в одинаковых отношениях к помещикам; некоторые совершенно освобождены были от барщины и несли не более половины перечисленных нами платежей. В таком именно положении находились в бечойском обществе тридцать дворов Квициани, ведущих свой род от азнауров, поселившихся в этой местности задолго до прибытия в нее Дадешкелиани и обязанных, по всей вероятности, этому обстоятельству своим привилегированным положением. Последнее во многом напоминает то, каким в средние века пользовались так называемые liberi tenentes, т.е. лица, лично свободные, не обязанные помещику барщиной, но обложенные известными платежами, как эквивалентом за землю, которой они пользовались. В заключение прибавим, что все население Княжеской Сванетии, без различия свободных и несвободных, обязано было к личному участию во всех военных предприятиях князей. Лошадь и оружие, а также нужная во время похода пища поставляемы были самими ратниками.

Крепостная зависимость продолжала держаться в Сванетии до 1869 года. Крестьянский вопрос казался местной администрации столь же трудно разрешимым, как и на северном склоне хребта, в среде горских обществ Кабарды. Кутаисский генерал-губернатор рассчитывал, по-видимому, на возможность восстания, так как в рапорте, представленном им барону Николаи, от 29-го ноября 1866 года, значится, что приступить к решению крестьянского вопроса в Сванетии нельзя раньше, как после сосредоточения войск в этой стране, которые побудили бы жителей к полному повиновению. Решительный шаг в пользу эмансипации сделан был самими князьями Дадешкелиани. Глава их рода, Тенгиз, по совету управляющего Мингрелией, г-на Властова, сам предложил правительству следующего рода сделку: он соглашался отпустить своих крестьян на волю и наделить их даже землей, в размере пяти кцев на каждый двор, но под условием, чтобы правительство уплатило ему за каждую душу по 25 рублей. Реформа должна была касаться одних только глехов, т.е. наделенных землею крестьян, а не маджалабов, т.е. купленных рабов, исполняющих дворовую службу. Таких, подлежащих освобождению, дворов оказалось во всей Княжеской Сванетии счетом 189, с населением в 842 человека. Дворовых же крестьян, или, точнее, рабов, считалось невозможным отпустить на волю на вышесказанных условиях потому, что вознаграждение в 25 рублей казалось недостаточным, ввиду покупки их владельцами нередко за 600 или 800 рублей, а также потому, что освобождаемые без земли маджалабы неминуемо попадали в положение лиц, не имеющих ни крова, ни занятий. Всех таких маджалабов, по вычислениям Тенгиза, было не более 150 человек на протяжении всей Княжеской Сванетии. Не отпуская их на волю, Тенгиз в то же время соглашался признать свободным все их потомство, народившееся со времени провозглашения эмансипации, а также не прочь был подчиниться и решительному запрещению покупать, перепродавать или дарить их в пределах самой Сванетии или вне ее.

Хотя Вольная Сванетия и не признавала над собою ничьей княжеской власти, но и в. ней существовали своего рода зависимые отношения между крестьянами и некоторыми дворянскими или азнаурскими семьями {Мы разумеем, в частности, Джапаридзе в Курдиани, Иосельяни и Девдарьяни.}. (Размер платимых здесь крестьянами повинностей был весьма ничтожен; свободные от барщины и других личных служб, они обязаны были производить только ежегодные взносы пшеницей и ячменем, ценность которых не поднималась выше 5 рублей и падала в некоторых местах до 20 копеек.

Когда на место Святополка-Мирского кутаисским военным губернатором назначен был граф Левашов, крестьянский вопрос решен был в том смысле, что права дворян Вольной Сванетии совершенно не были признаны правительством; а из семьи Дадешкелиани одни получили простой, а другие двойной размер вознаграждения одинаково за крестьян и рабов. В донесении своему великому князю Михаилу Николаевичу, от 3-го августа 1869 года, граф Левашов пишет: "Крестьянский вопрос окончен мною в обеих Сванетиях. В имениях князей Дадешкелиани он решен по добровольному соглашению их с крестьянами, формально заключенному в их присутствии. Князья отдают крестьянам в наследственную собственность их усадьбы и 4 кцевы пахатной и сенокосной земли, по выбору самих крестьян. В вознаграждение за такую уступку они ожидают выкупа в 50 рублей за душу. В Вольной Сванетии, -- продолжает граф, -- после подробного разбора мною прав некоторых лиц, называющих себя азнаурами и заявляющих помещичьи права на крестьян, я удостоверился, что в тех незначительных приношениях, которые некоторые крестьяне действительно делают этим азнаурам, обыкновенно хлебом на 20 или на 30 копеек в год, а также в установившемся обычае угощать этих азнауров в случае посещения, нельзя признать крепостной зависимости, так как между крестьянами и помещиками никогда не существовало тех обязательственных отношений, которые вызываются барщиной или другими видами личных служб. Ввиду этого, я объявил обеим сторонам, что не допускаю в Вольной Сванетии никаких крепостных отношений, как противоречащих издревле присвоенному названию. Хотя подобное заявление и вызвало, -- говорит далее граф, -- понятное неудовольствие в азнаурах, но, в конце концов, они должны были подчиниться, ввиду тех показаний, какие на этот счет были тут же, в их присутствии, отобраны у крестьян". Так как у некоторых азнауров все же оказались дворовые слуги, или так называемые "шинакмы", то граф Левашов позволил им привести подобных лиц к приставу для составления слугам особого списка, обещав ходатайствовать о вознаграждении за понесенный азнаурами убыток. Ходатайство это, однако, не было принято.

Владения бечойских Дадешкелиани за несколько лет до эмансипации были конфискованы русским правительством, по причине перехода главы их в мусульманство; вследствие чего в этом обществе само правительство принуждено было вступить в сделку с крестьянами и наделило их тем же числом кцев, какое было предоставлено крестьянам в соседнем, эцерском обществе. Ввиду ходатайства графа Левашова, эцерские Дадешкелиани, как принимавшие ближайшее участие в самой эмансипации, получили двойной размер выкупа, и так как, в то же время, в силу особого соглашения, они за топливо и пользование пастбищем стали получать с каждого крестьянского двора по 5 рублей ежегодно, то их имущественное положение нисколько не пострадало от отпущения крестьян на волю {Все эти сведения почерпнуты из дел бывшего архива главного управления Кавказского наместничества: см. дело 1866 года, под No 41/39.}. Что касается до азнаурских семей, то последствием эмансипации было совершенное их разорение; представителей их в настоящее время довольно трудно отличить от простонародья. Подобно последнему, они живут трудом своих рук и нередко уходят на заработки в Мингрелию, Имеретию и Осетию.

Ряд описанных нами событий не мог, конечно, пройти бесследно для самых основ народного быта. Крепостная зависимость, захваченное князьями право переселять крестьян по своему усмотрению и узурпированное ими право отчуждать своих мыбгери как с землею, так и без земли, наконец, обложение ими различных видов преступных действий особыми штрафами в свою пользу, -- все это такие явления, которые рано или поздно должны были внести существенные перемены и в общий склад жизни, и в юридические обычаи подвластного народа. Прежде всего здесь, как и повсюду, крепостное право содействовало удержанию семейной нераздельности, так как последняя была лучшим средством избежать того рокового исхода, какой ожидал каждую фамилию с вымиранием того или другого из ее дворов, -- мы разумеем переход земли в руки помещика. Неудивительно поэтому, если в Княжеской Сванетии особенно часто встречаются и по настоящее время большие крестьянские семьи и, в среднем выводе, здесь число душ на двор больше, нежели в обществах Вольной Сванетии. С другой стороны, право князей переносить крестьянские усадьбы из одного сопеля в другой вызвало в Княжеской Сванетии большую скученность населения в ближайшем соседстве к резиденциям Дадешкелиани в Эцерах и Бечо. Князья, очевидно, заинтересованы были в том, чтобы иметь под руками возможно большее число рабочих рук, что способствовало более удовлетворительной обработке крестьянами княжеских земель. Это скучивание населения в одних местах должно было, в свою очередь, содействовать ослаблению чисто родового характера древнейших поселений. Вместо того, чтобы быть, как прежде, местопребыванием одной или двух фамилий, сопели стали включать в себя целые их десятки, -- обстоятельство, благодаря которому отношения соседства начали выступать на первый план и соседское право стало развиваться нередко в ущерб родовым интересам. Особенно наглядно последняя черта выступает в факте возникновения так называемого права соседского выкупа, которому, по крайней мере в Княжеской Сванетии, дается решительное (предпочтение перед родовым. Только в том случае, если соседи не пожелают выкупить проданного участка, последний может быть приобретен двором однофамильцев продавца, -- отнюдь не наоборот. Этим не исчерпывается еще то влияние, какое княжеская власть оказала на изменение народных юридических обычаев. Вмешательство ее в суд, в форме наложения штрафов на различные виды преступлений, сделалось, как мы вскоре увидим, само источником частью отмены обычаев, -- как, например, обычая убивать новорожденных девочек, -- частью усиления ответственности за известные виды преступных действий.

Обычаи сванетов дают новое подтверждение тому взгляду, который видит зародыш судебного решения в приговорах посредников. При характеризующей их быт независимости отдельных родов и их разветвлений, не удивительно, если сванеты не выработали иного порядка разбирательства дел гражданских и уголовных, кроме того, какой известен у них под наименованием суда "мор-вар", т.е. суда медиаторов, назначаемых сторонами. Самостоятельные, не признающие над собою старшего, кровные союзы, в своих взаимных отношениях придерживаются тех самых начал, что и суверенные государства. Подобно тому, как международные столкновения разрешаются войнами и трактатами, так точно вражда двух или более дворов ведет к самосуду и прекращается не иначе, как мирным соглашением. Поводом к вражде признается безразлично всякое действие, причиняющее материальный вред, все равно, страдает ли от него целый двор, или только один из его членов. Родственная солидарность именно и сказывается в том, что личная обида признается общей целому двору, нередко даже всем однофамильцам. Последствием обиды является поэтому месть не со стороны одного потерпевшего, но и каждого, кто живет с ним в одном дворе, нередко всей его родни. Самоуправство дворов прекращается не раньше, как после возмещения материального вреда, нанесение которого послужило поводом к самоуправству. Размеры вреда и соответствующий ему имущественный эквивалент должны подвергнуться при этом строгому определению. Но кому поручить выполнение этой задачи, как не лицам, выбранным обеими сторонами, притом в равном числе, так как иначе принцип равноправия оказался бы нарушенным. Вот почему сванеты, до подчинения их русскому владычеству, имели обыкновение решать все свои споры, одинаково гражданские и уголовные, с помощью медиаторов. Каждая сторона назначала их отдельно от другой, в большем или меньшем числе, смотря по характеру дела: шесть или семь при убийстве, три или два в менее важных случаях. Посредники постановляли решение по большинству голосов; но так как каждый из них отстаивал интерес назначившей его стороны, то соглашения не легко было достигнуть. Назначение сторонами равного числа медиаторов само являлось препятствием к тому: как, спрашивается, было состоять большинству в том случае, когда каждая сторона продолжала настаивать на своем? Приходилось поэтому прибегать нередко к следующему приему. Посредники из собственной среды выбирали одного человека, за которым признавали уже не один, а два голоса. При разделении мнений пополам голос избранного оказывался решающим. Во всем этом мы имели возможность убедиться лично во время нашего пребывания в ушкульском обществе, и вот по какому поводу. За несколько месяцев до нашего приезда возгорелась вражда между двумя дворами однофамильцев -- Нижеродзе. Повод к ней был самый ничтожный: один из Нижеродзе задержал на своем поле чужих быков, которые оказались принадлежащими его однофамильцам. Спор о загнанной скотине принял, однако, вскоре характер открытого междоусобия, особенно с тех пор, как глава одного из спорящих дворов однажды найден был мертвым в поле и подозрение в его убийстве пало на члена враждовавшей с ним семьи. Хотя русское правительство и отказывает в решении уголовных дел по "адату", хотя такие дела судятся окружными судами на основании нашего уложения о наказаниях, но на этот раз администрация, в лице губернатора, сочла нужным, не дожидаясь решения дела судом, сделать попытку примирить противников, из опасения новых нарушений общественного спокойствия. В нашем присутствии, по предложению начальника края, стороны приступили к назначению медиаторов, каждая в числе 7 человек. Когда выборы были окончены, посредники, из опасения, что большинство может и не состояться, решили предоставить два голоса благочинному, входившему в состав их списка. Задача медиаторов -- расследовать обстоятельно все дело и определить условия, на которых должно состояться примирение враждующих. Уголовное разбирательство идет своим порядком, и решение суда будет приведено в исполнение, независимо от тех мер, какие будут предложены посредниками.

Прежде чем приступить к исполнению своей судебной миссии, сванетские морвары обязаны принести присягу в том, что к подлежащему их рассмотрению делу они отнесутся как к своему собственному. Ближайший родственник потерпевшего обращается к посредникам со следующими словами: "Клянитесь рассмотреть дело по справедливости, не увлекаясь родством, не искажая смысла фактов, точь-в-точь как если бы оно было вашим собственным. В случае же нарушения вами этой клятвы, пусть род ваш будет несчастен до светопреставления и идет затем в ад" {Буквально: -- Джигиртсами амбжинере мугут кержлобш гемагуешь чучеминет гимуажи исхуатхум хагнет еджин мимот ангена гемагуешь хат чаукуше аминешь мермуст исгуамыкет алсхелигемума акуше Машедуха.}. Судьи отвечают ему: "Мы принимаем клятву решить дело так, как если бы оно было нашим" {Исгуа гарцам гуаран имуаже мишхуатхум хуагене эджин сачген.}. За этим следует приглашение судьями сторон принести, в свою очередь, присягу об исполнении ими приговора. Эта присяга является его единственной санкцией; других средств сванетские обычаи не допускают. Судьи говорят сторонам: "Мы заставляем вас принять присягу в том, что наше решение будет исполнено вами; если вы не подчинитесь ему и не выполните его в точности, пусть падет на вас ответственность за нарушение присяги" {Сгаяр джигиртсами най маянканоп амжиашхуар намеке мудгеминет алнышгуе нагырцан исгуе гарцам маг мот чеминет исгуе натсаушь мыкет дувалскели.}. В ответ на это стороны говорят: "Пусть падет на нас проклятие за нарушение присяги, если мы в точности не исполним вашего решения" {Гемери лачумашь исгуе гарцамгуара рехучо. -- Привожу эти тексты, как образцы сванетского говора.}. Приговор медиаторов считается окончательным. Об обжаловании или пересмотре его кем-либо не может быть и речи.

Во всем этом обычаи сванетов ничем не отличаются от обычаев других горских племен Кавказа: осетин, например, или чеченцев. Осетинский "тархонилачта", чеченский -- "келохой" -- такие же выбранные сторонами судьи, как и сванетский морвар. Число их также зависит от характера дела; решение, ими поставляемое, столь же факультативно для сторон, которых связывает, по отношению к нему, одна приносимая ими присяга. Оригинальной стороною посреднического суда сванетов не является также его все-сословность, так как она характеризует собою медиаторское разбирательство одинаково у кабардинцев и горских татар, у которых, как и у сванетов, третейское решение может быть поставлено не только в спорах простолюдина с простолюдином, но и в тех, в которых одной из сторон является князь или дворянин. Характерна разве только та черта, что чем выше общественное положение лица у сванетов, тем меньше число назначаемых им посредников; на двух медиаторов, выбираемых простолюдином, семья азнаура, или дворянина, назначала одного. Таковы, по крайней мере, были порядки, каких держались в Вольной Сванетии и, в частности, в мести иском обществе, и в которых, как мы полагаем, следует видеть результат того приниженного положения, в какое поставили азнауров часто повторявшиеся против них восстания простого люда.

С установлением русского владычества, посреднический суд далеко не является упраздненным. Правда, сванетские дела переданы общим судебным учреждениям и, сверх того, для Сванетии некоторое время существовал особый даже мировой суд в Бечо, дела которого ныне переданы судье лечхумского уезда; но сами сванеты предпочитают ведаться между собою полюбовно третейским судом. Бывший мировой судья Сванетии, г. Пфафф, постоянно жаловался на то, что народ оставляет его без дел. В настоящее время, когда сванетам приходится по случаю каждого процесса идти в Цагери и делать Латпарский перевал, доступный только в течение двух--трех месяцев в году, желание их ведаться с русскими судами сделалось еще слабее. Одним из недавних их ходатайств перед начальником края было избавить их от частого призыва в суд, и всеобщую радость вызвало обещание, что впредь сванетские дела будут рассматриваться не иначе, как в июне или июле, когда переход через горы сравнительно легок.

Указанное неудобство далеко, впрочем, не главное. Важнейшее возражение против распространения на сванетов, как и на всех вообще горцев Кавказа, общих судебных учреждений состоит в совершенной неспособности коронных судей держаться при разбирательстве дел тех способов установления судебной достоверности, которые одни имеют обязательную силу в глазах сванетов. Современный процесс в цивилизованных государствах, если не говорить но уликах, знает только два вида доказательств: свидетельские показания и писанные документы. Ни до одного из них горцы не доросли. Судебные испытания, присяга, соприсяжничество родственников -- вот чем руководствовались всецело их туземные судьи. Для судей не было тайной и то, какой вид присяги пользуется особенным уважением в той или другой семье, какие сакраментальные действия она считает наиболее связующими ее совесть. Всего этого, конечно, не может знать ни мировой суд, ни тем более суды окружные. Жалуясь на наглость, с которой горцы дают на суде ложные свидетельства, наши суды далеки от мысли, что класс лиц, из которого берутся свидетели, по самому характеру своему не заслуживает доверия; что некоторые народности Кавказа, например, осетины, считают свидетельствование на суде чем-то позорным и приравнивают его к шпионству; что правдивым показанием, клонящимся ко вреду обвиняемого, свидетель может восстановить против себя всю родню обвиняемого, и что поэтому истины всего труднее добиться от чужого, а надо искать ее у близких обвиняемого лица, связывая их совесть теми страшными, в их глазах, присягами, с ложным принесением которых связывается представление о гибели целого рода, не только в настоящей, но и будущей жизни, не только живущих поколений, но также грядущих и умерших. Но предполагая даже, что русский судья знает обо всем этом, возникает еще вопрос: в состоянии ли он серьезно войти в свою роль, -- роль человека, руководимого в своих действиях правовыми представлениями чуждого ему народа? Не машина же он, в самом деле, и не может поэтому вполне отказаться от своей индивидуальности. Вопрос также -- насколько помирится наше собственное юридическое сознание с ежечасным нарушением нашими же судами того, что мы считаем правом. В самом деле, как отнесемся мы к решению русского судьи, приговаривающего кого-либо к доплате калыма за купленную им жену или отнимающего у единственной дочери наследство ее отца, с тем, чтобы передать его в руки четвероюродных братьев? -- с полным отрицанием, не правда ли? А между тем, оба такие решения могут стоять в полном соответствии с местными обычаями. По всем этим основаниям, мы далеко не относимся с таким отрицанием к прежним горским судам, с каким относится к ним большинство юристов на Кавказе. Несомненно, что власть председательствовавшего в них уездного начальника была чрезмерной, и что на деле он легко мог сделаться единственным судьей; но мысль -- иметь на суде выбранных от народа посредников и предоставлять им решение дел по "адату" (обычаю) -- должна быть признана плодотворною и заслуживает того, чтобы быть принятой в расчет при ближайших попытках пересмотра или исправления наших судебных уставов применительно к нуждам Кавказа.

Всякая серьезная попытка признания обязательности горского обычая немыслима, с нашей точки зрения, без оживления в том или другом виде посреднического суда. Одного формального разрешения мировым судьям решать дела по обычаю, разумеется, недостаточно; необходимо еще знать, в чем состоит этот обычай и какие процессуальные действия признаются им имеющими силу доказательств. Вот почему мы считаем делом не одной любознательности, не одного научного интереса обстоятельное знакомство с тем, в чем состояли процессуальные горские обычаи в первоначальной их чистоте, то есть, до момента сознательного или бессознательного действия на них русского закона; а также, к каким средствам обращались посредники для того, чтобы убедиться в совершении или несовершении ответчиком действия. -- Изучая быт сванетов, мы сочли нужным поэтому обратиться к серьезному расспросу стариков всех тех обществ, которые нам пришлось посетить, насчет действовавших в их среде обычаев и процессуальных правил. Опасаясь быть непонятыми или неверно истолкованными, мы ставили вопросы в казуальной форме и нередко повторяли их по нескольку раз, варьируя одни только примеры. Полученные ответы и послужили единственным материалом для того очерка обычного права и процесса, который мы намерены представить читателям. Избираем следующий порядок изложения: процесс, уголовное право, право гражданское.

Вопрос о процессе, очевидно, сводится к вопросу о тех видах доказательств, какими руководствовались сванетские морвары. Виды эти были те самые, какие мы встречаем во всяком слаборазвитом еще праве. Говоря это, мы хотим сказать прежде всего то, что письменные документы совершенно не были известны, а свидетельские показания играли сравнительно второстепенную роль; главным же средством установления судебной достоверности была присяга и соприсяга. Убедиться в этом легко на примере следующих ответов на поставленные нами вопросы. Предположите, -- говорил один из нас расспрашиваемым старикам, -- что родственники мои, счетом двенадцать, в одно слово показывают, что я невинен в том убийстве, какое приписывает мне истец; последний же, в подтверждение своего обвинения, приводит трех свидетелей, говорящих, что они были очевидцами убийства, и что оно было сделано мною: какой приговор в этом случае постановили бы ваши морвары -- оправдательный или обвинительный? На этот вопрос всюду следовал один и тот же ответ: "Оправдали бы, так как против присяги родственников бессильны показания посторонних лиц, каково бы ни было их число". А если так, то очевидно, что в ряду доказательств свидетельские показания стоят у сванетов далеко не на первом плане. Но этого мало. Сванеты строго различают еще, подкрепил ли свидетель свое показание присягой и какой именно. Без присяги показание его лишено всякого значения. Много значит также, где принесена присяга: данная в одном храме и на одном образе считается действительнее другой. Что же это значит в конце концов, как не то, что свидетельское показание имеет силу настолько, насколько оно, в то же время, является присягой, -- иначе говоря, что, само по себе, оно не имеет силы. Такой вывод находит себе решительное подтверждение и в языке сванетов, в котором есть особый термин для обозначения присяжника и нет термина для свидетеля, так что последнего зовут не иначе, как грузинским наименованием: "моцаме". Кто незнаком с особенностями древнейшего процесса и с причинами, их вызвавшими, тот в недоумении остановится перед фактом слабого развития у сванетов института свидетелей; но кому известны однохарактерные явления не только в процессе других горских народов Кавказа, например осетин, но и в старинном германском, в частности в бургундском праве, тот необходимо задумается о том, возможно ли, в самом деле, существование свидетельского показания, как самостоятельного вида доказательств, н праве народа, придерживающегося начала родового самосуда, неминуемо постигающего каждого, кто причинил роду материальный вред, хотя бы способом его причинения и было свидетельствование на суде. Не даром же у некоторых кавказских племен показания, неблагоприятные обвиняемому, делаются суду не иначе, как под условием сохранить в тайне имя делающего их лица; и далее, некоторые древние своды, в том числе индусские "учреждения Нарады", считают возможным назвать свидетелей "шпионами"; так опасно и, согласно ходячим представлениям, презренно делаемое ими дело.

Сванетские морвары, постановляя свои решения на основании присяги выбранной ими стороны, чаще всего, впрочем, стороны ответчика, никогда не довольствовались, однако, одной этой присягой, но требовали еще, чтобы показания присягающего были подтверждены, также под присягою, его родственниками, в большем или меньшем числе, смотря по важности дела. Эти соприсяжники, вполне отвечающие по своему характеру "conjuratores" {Должностные лица города, принесшие клятву (лат.). (Ред.)} варварских "правд", очистникам и поручникам славянских источников, будучи родственниками и, во всяком случае, лицами, близкими ставившей их стороне, в то же время отнюдь не должны были принадлежать к числу живущих с нею в одном дворе. Название им -- "мегнемари". В делах об убийстве обвиняемый обыкновенно ставил двенадцать человек, которые должны были, вместе с ним, принести очистительную присягу. При обвинении в увечье или воровстве число мегнемари было наполовину меньше; оно падало иногда до четырех человек и даже двух.

Присяга сторон и их мегнемари имела характер символического действия, соединенного с произнесением известных сакраментальных слов. Действие состояло в прикосновении рукою к образу или только в том, что присягающий держал свою руку над водою, которую был обмыт этот образ. Последнего порядка держались в кальском обществе. Так как икону св. Квирика и Эвлиты запрещено было выносить из посвященного им храма, "Шальяна", а присягавшие, из суеверия, не всегда решались входить в него, то приходилось довольствоваться при совершении обряда водой, в которую предварительно опущен был образ. В прежнее время, по словам полковника Бартоломея, присягавший, входя в церковь, бросал в образ пулю и говорил при этом: "Если я скажу неправду, да поразит меня эта пуля"; а папи, т.е. местный, не посвященный епископом священник, для усиления присяги, бросал пулю назад в присягавшего. В настоящее время считают возможным ограничиться произнесением сакраментальных слов вроде следующих: "Если я говорю неправду, то доколе не зарежу столько белых быков, сколько листьев на земле, да не будет мне спасения". В отношении силы присяги, сванеты различают присягу, приносимую над местной иконой, от той, какая приносится в Шальяне и некоторых других, особенно любимых народом, храмах. Самая страшная присяга -- та, которая дается в бывшем монастыре Квирика и Эвлиты. Сванеты уверены, что показавшего неправду в этом храме непременно постигнет на расстоянии не более года тяжкая болезнь или смерть. Не столь страшны клятвы, произносимые в других храмах; из них страшнее других та, которая приносится в церкви Богородицы в Ушкуле; за ней следует присяга в церкви Архангела Михаила в Мести; присяга в церкви св. Георгия в том же обществе; присяга в церкви апостолов в Эцерах. Гораздо меньше значения придают сванеты присягам в других церквах. От судей зависело назначить присягу в той или другой церкви. В важнейших делах, каковы все дела об убийстве, обыкновенно требовалось принести присягу в Шальяне. Тот, кому положена была такая присяга, отправлялся, вместе со своими мегнемари, в кальское общество, которое, получив от него предварительно в свою пользу быка или другую скотину, разрешало идти к храму Квирика и принести там назначенную присягу. Ушкульцы, по-видимому, также требовали известных приношений себе от лиц, принимавших присягу в их церкви. В других обществах принесение присяги не сопровождалось, кажется, никакими поборами.

Присяга, -- с характером описанного нами символического обряда, -- единственный уцелевший между сванетами вид судебных испытаний, или ордалий. Раннее распространение среди сванетов христианства и вражда его к языческому поединку, а также испытаниям костром и водою -- вероятная причина тому, что у сванетов не сохранилось даже памяти о них. Другое дело -- испытание раскаленным железом, о котором говорит еще уложение грузинского царя Вахтанга, составленное между 1703 и 1709-м годом. Этот вид ордалий, известный у грузин под наименованием "шанти", хотя и не был применяем в самой Сванетии, но ее старики слышали от своих отцов, что многих преступников в старые годы посылали из Сванетии в Лечхумский уезд, где, не то в Цаге-рах, не то в Ахалчалахе, хранился, по показанию одних -- в церкви, других -- у кузнеца, третьих -- у князя Фарнаоза Геловани, -- четыреугольный кусок железа, длиною в четверть аршина, легко обхватываемый рукой. Железо это раскаляли до огня и, положив под него бумагу, клали на руку испытуемого, который обя-IUH был сделать с ним три шага вперед. Если после испытания рука оказывалась неповрежденной, подвергавшийся ему признаваем был невинным, и наоборот. Представление о цели, с которой производимо было испытание, настолько спуталось в памяти сва-метов, что в некоторых обществах нам приходилось слышать, что невинность испытуемого считалась установленной не в том случае, если на руке его не оказывалось ожогов, а в том, когда на бумажке, подложенной под железо, явственно можно было прочесть написанные на ней слова: "Сам Господи покажи, прав я или неправ". Вот в каком искаженном виде доходят до нас нередко факты сравнительно недавнего прошлого!

Переходим к уголовному праву сванетов.

Характерной чертой современного права у цивилизованных народов является, как известно, строго проводимая граница между гражданской ответственностью и уголовной вменяемостью. Злой умысел признается ныне необходимым элементом преступления; где его нет, там, может быть, речь лишь о вознаграждении вреда и убытков, другими словами, об ответственности гражданской. Вот почему непреднамеренное деяние, хотя бы последствием его была смерть, не считается за убийство, и, наоборот, неудачное покушение, раз оно совершено с годными средствами, подлежит уголовному возмездию. В младенческом состоянии права о всех этих различиях нет и помину. В каждом деянии преследуется причиненный им материальный вред, все равно, будет ли он совершен сознательно или бессознательно, совершен ответственным в своих действиях лицом, или животным и растением, одухотворяемым фантазией древнего человека. Отсюда возможность суда над волом, причинившим случайно кому-либо смерть, или над деревом, раздавившим под собою прохожего, -- возможность, о которой одинаково говорят нам еврейское, индусское, греческое, англо-саксонское право. На дальнейшей стадии развития, человек, не переставая преследовать, по-прежнему, один материальный вред, причиненный ему чужими деяниями, не отличая поэтому случайного от преднамеренного, в то же время переносит ответственность с животного на его хозяина, и с своим требованием о возвращении убытков обращается непосредственно к последнему. В этом именно периоде развития мы застаем некоторые горские народности Кавказа, в том числе осетин, посреднические судьи которых еще недавно карали хозяина скотины за случайно причиненную ею смерть. Стоило камню, задетому ногою вола, или коровы, упасть на голову прохожего и убить его, и род последнего считал себя в праве требовать от хозяина животного уплаты ему виры под угрозою кровомщения. Те же последствия имели место, если ветхий дом обрушивался на чью-либо голову, причиняя увечье или смерть; в этом случае ответственность падала на хозяина дома {См.: Пфаффа. "Народное Право осетин", в Сборнике сведений о Кавказе, т. II, с. 271, который приводит еще следующие примеры. "Если осетин, по неосторожности или с намерением, застреливал другого или же убивал его иным образом, то кровомщение постигало не только убийцу, но и владельца того оружия, которым причинена была смерть. Если дитя, по неосторожности или по какой-либо другой причине, убивало кого-либо, то за него отвечал отец; равно как и господин за своего раба. Если на скачке дитя попадет под ездока и его раздавят, то кровомщение постигает того, чья лошадь убила дитя". Как архаичны, по своему характеру, только что отмеченные нами правовые нормы, можно судить из того, что с ними мы встречаемся, например, в германском праве не позже эпохи редактирования салической правды. 30-й титул последней постановляет на этот счет следующее: "Если человек будет убит домашним животным и это будет доказано свидетелями, хозяин скотины платит половину "композиции" (частного выкупа) в счет другой половины, уступая в то же время причинившее вред животное".}.

Спрашивается теперь: стоят ли сванеты, в этом отношении, на той же ступени развития, что и осетины, или их праву не чуждо уже понятие о том, что для ответственности действия необходимо совершение его ответственным субъектом, что таким может считаться только человек, что поэтому всякий вред, причиненный не человеком, а, например, домашней скотиной, может вызвать разве вопрос о небрежности хозяина в уходе за нею и отнюдь не сделаться поводом к кровомщению или к требованию цора. На этот вопрос нам пришлось слышать резко противоположные ответы. В Княжеской Сванетии старики не только отрицали существование такой ответственности хозяина за животное, но даже высказывали сомнение в том, чтобы она вообще где-либо была возможна. В Вольной Сванетии, наоборот, приходилось слышать, что, в старые годы, убийства, причиненные животными, давали повод к взысканию с хозяина платы за кровь или цора, если не в полном, то в половинном размере. Решительное подтверждение последнему мы находим как в удержавшемся доселе у сванетов обычае отбирать в пользу семьи потерпевшего оружие, причинившее смерть, хотя бы собственник его и не был убийца, а также и в рассказанном выше предании об убийстве Путы Дадешкелиани восставшими против него ушкульцами. Что делают последние для отвращения от себя кровомщения? Они стреляют в Путу из церковного огня и церковным ружьем, чтобы тем самым направить месть его рода на церковь и устраниться лично от ответственности. Очевидно, что побуждающим мотивом к тому является представление, что хозяин вещи необходимо несет кару за причиненное ею действие; в данном случае, таким хозяином является церковь, с которой, разумеется, не легко взыскать цор, почему и удобно направить на нее месть враждебного ушкульцам рода. Причина, по которой в Княжеской Сванетии не сохранилось даже памяти о возможности кровного возмездия хозяину вещи, от которой последовала смерть или увечье, лежит, как нам кажется, в том косвенном влиянии, какое оказывали на изменение народных обычаев взимавшиеся князьями штрафы с преступников. Если князьям Далешкелиани удалось, по крайней мере, в Эцерах, пресечь практику женского детоубийства, то мы не видим причин, почему бы они не могли внести и в другие стороны права более рациональные воззрения, проникавшие к ним из Мингрелии и Грузии с высшим сословием, с которым они так часто вступали в брачные и родственные связи.

Отмеченное нами различие между уголовными обычаями Княжеской и Вольной Сванетии снова выступает по вопросу о наказуемости или ненаказуемости действий, не вызванных злою волею совершавшего их лица. В Вольной Сванетии случайное убийство или ранение, как общее правило, ведет за собою уплату всего или части цора; в Княжеской -- оно оставляется без последствий. Что касается до покушения, то, как общее правило, оно относится во "сей Сванетии к числу безразличных действий. Самое большее, если виновного в нем заставлять сделать угощение всей семье того лица, против которого оно было направлено. Любопытно при этом, однако, следующее исключение из общего правила о ненаказуемости покушений: в Ушкуле делается изъятие для случая, когда выстрел, сделанный в кого-либо из ружья, сопровождался осечкой. В этом случае с виновного, как ни покажется это странным, взимается плата за кровь. Другое дело, если выстрел воспоследовал, и тот, в кого он был сделан, не потерпел ранения. В этом случае о цоре нет и помину. Как примирить такое явное, по-видимому, противоречие? Очень просто: тем, что ушкульцы не допускают возможности другого промаха, кроме добровольного. Непопавший в противника не имел, в их глазах, намерения убить его, а только испугать; напротив того, при осечке возможно предположение, что убийство и ранение только благодаря ей не имели места.

Преследование в преступлении одного материального вреда является причиной, что сванетам неизвестно то, что на языке современных криминалистов слывет под наименованием увеличивающих или уменьшающих вину обстоятельств. Будет ли убийство сделано из засады или причинено кем-либо в драке, виновный и его родственники одинаково присуждаются к уплате цора в полном его размере. Из этого правила сванеты знают только одно исключение, неизвестное соседним с ними осетинам: мы разумеем убийство мужем любовника жены, застигнутого им in flagrante {На месте преступления (лат.). (Ред.)}: тогда как осетины и в этом случае требуют от виновника убийства полной платы за кровь, сванеты допускают некоторую скидку. Исключение, о котором идет речь, легко, впрочем, может оказаться не более, как кажущимся. Дело в том, что их обычаи очень строго карают случаи вхождения кого-либо в чужое жилище. Кто врывается в чужой дом, платит двенадцать ацышей, т.е., семьдесят два рубля. Виновный в прелюбодеянии, очевидно, прежде всего виновен в том, что проник, без ведома хозяина, в его дом. Вычитая за то падающую на него пеню из общей суммы цора, мы приблизительно получаем ту часть последнего, которую несет убийца жениного любовника {}. Нельзя также считать доказательством признания сванетами увеличивающих вину обстоятельств в том факте, что с человека, вломившегося в чужой дом и учинившего в нем убийство, сверх цора, взыскивается еще двенадцать ацышей, так как в этом случае мы имеем дело просто-напросто с двумя преступлениями, совершенными одним и тем же лицом, который поэтому и призывается отвечать за оба вместе. Преследование в преступлении одного материального вреда делает возможным ограничение сферы наказуемых действий одними теми, в которых ущерб, на самом деле, был нанесен. Вот почему, согласно сванетским обычаям, не подлежат наказанию всякого рода словесные обиды, как несопровождающиеся материальным вредом, а также все случаи воровства, оканчивающиеся нахождением украденной вещи. Вернув похищенное, вор освобождается от всякой дальнейшей ответственности.

Если, с одной стороны, сфера преступных деяний терпит у сванетов сказанное ограничение, то, с другой, суеверия народа заставляют расширять ее на целый ряд деяний, с нашей точки зрения безразличных. Сванеты верят в действие чар и всякого рода заклинаний. Из давней еще практики их посреднических судов можно привести случай присуждения одной женщины чубежевского общества к уплате ста двадцати рублей за изготовление зелья, якобы лишившего истца возможности дальнейшего coitus {В местийском обществе, в котором собраны были нами эти сведения, обыкновенный размер цора -- 250 руб. Половой акт (лат.). (Ред.)}. При отсутствии начал публичного возмездия, при воззрении на преступление, как на материальный вред, наносимый одним двором другому и возмещаемый платежами, неудивительно, если только те преступные действия вызывают собою кровомщение, которые совершаются членами одного двора по отношению к членам другого; неудивительно, если отцеубийство, матереубийство, как убийство отцом сына или дочери, не влекут за собою уплаты цора, и если, с другой стороны, убийство дяди по матери, живущего своим двором, необходимо вызывает такой платеж. Если не иметь в виду этого чисто материального воззрения на преступление, если упустить из виду, что при наказании имеется в виду не восстановление нарушенного права, еще менее устрашение или исправление преступника, а просто-напросто возмещение материального вреда, причиненного одним двором другому, то трудно понять, каким образом отцеубийца продолжает мирно жить в среде своих родственников, отличаясь от других носимой им через плечо повязкой из круглых камней, так называемой "кка", тогда как всякого, кто убьет чужеродца или однофамильца, живущего отдельным двором, неизбежно постигает месть, от которой он не иначе может избавиться, как уплативши цор, т.е. полную плату за кровь.

Переходя к системе наказаний у сванетов, поражаешься их крайней скудостью. Единственный вид их составляют платежи натурой (землей, скотом, оружием), редко когда деньгами, которыми всего чаще вычисляется только размер наказания. О лишении жизни или свободы, а также о разных видах членовредительства сванеты не имеют понятия. Встречались, правда, случаи побиения камнями кровосмесителей, и притом всенародно; приводят также примеры разрушения жилища и избиения всей семьи лица, виновного в святотатстве или краже в храме; но в этих единичных случаях столь же трудно видеть применение народного обычая, как и в фактах убийства родственниками лиц, совращенных в магометанство. Приписывая наступление известных народных бедствий, положим, неурожаев, присутствию в народной среде лиц, оскорбляющих Бога своими действиями, народ в гневе обращался к их истреблению, прибегая, при этом, к освященному еще Библией способу; точно так же поступали и родственники, спешившие изъять из своей среды человека, присутствие которого может привлечь на них гнев божий.

Размер платежей, производимых преступником или его роднёю, живущею с ним на одном дворе, зависит от важности причиненного преступлением вреда. Наибольшим вредом признается, разумеется, лишение жизни. Плата за кровь, или, что то же, цор, в Княжеской Сванетии достигала следующих размеров: убийца и его двор обязаны были отдать двору убитого тринадцать "цхвадышей" земли, или, что то же, шесть с половиной грузинских кцев, -- иначе говоря, без малого две десятины {В грузинской кцеве два цхвадыша, а в каждом цхвадыше -- триста шестьдесят четыре квадратных сажени.}; кроме того, двор убийцы обязан был одарить скотом всех лиц, живших совместно с убитым, давая одному вола, другому -- лошадь, третьему -- барана, смотря по близости родства с покойником. Таков был обычный размер цора в эцерском обществе. В Бечо величина его была в два раза меньше. Здесь земля, уступаемая двором убийцы, считалась не цхвадышами, а "налжомами", числом двенадцать, что, считая каждый налжом вполовину меньше против цхвадыша, дает три кцевы земли, или немного менее одной десятины. В Вольной Сванетии плата за кровь была приблизительно та же, как в Бечо. В местийском обществе нам говорили об уступке роду убитого не менее двенадцати налжомов, не считая скота, раздариваемого родственникам. В И пари нам оценивали имущественный ущерб, причиняемый двору уплатой цора, приблизительно в тысячу рублей, чего, разумеется, достигает, он и в упомянутых выше обществах, так как ценность десятины вместе с ценностью раздариваемого скота близко подходит в них к этой цифре. Как уже было сказано, в состав имущества, уступаемого роду, входило и то оружие, которым совершено было убийство. Сверх того, с уплатой цора соединялось обязательное угощение всех родственников убитого, на что, в свою очередь, затрачивалось не мало. Если двор, на который падала уплата цора, не был в состоянии исполнить всех требований, предъявленных ему в этом отношении медиаторами, двор убитого считал себя вправе продолжать кровомщение. Нередко, впрочем, однофамильцы из других дворов приходили на помощь тем, кто обязан был уплатить цор. Еще чаще оказавшаяся несостоятельной семья отдавала себя в холопы той, которая имела право на платеж. В числе тех "маджолобов" -- или домашних слуг, которые в 1872 году были отпущены на волю русским правительством без всякого вознаграждения их собственников, некоторое число было потомками таких, добровольно закабаливших себя семей.

Размер цора служит масштабом, по которому вычисляется величина платежей, производимых в случаях увечий, ранений, а также случаев нарушения женщиной ее супружеской верности. Самым тяжким видом увечий считалась кастрация, за которую в одних обществах взимали полный размер цора, а в других -- не менее половины его. За отрезание уха, носа и выкол глаза взыскивалась треть цора; приблизительно то же или несколько менее -- за отсечение руки или ноги. Что касается до ранений, то тяжким признавалось ранение, причиненное выстрелом из ружья; легким -- удар кинжалом или шашкой. В первом случае обычным размером вознаграждения была половина цора, во втором -- четверть его. И в том, и в другом одинаково издержки лечения и содержания во время болезни падали на двор виновного. Взыскания за побои были сравнительно незначительны: один, много -- два ацыша, т.е. шесть или двенадцать рублей.

Из преступлений, направленных против нравственности, наказуемыми считались: прелюбодеяние с замужней женщиной, изнасилование и растление. Муж вправе был прогнать неверную супругу, получая назад из ее двора уплаченный им "начулаш" и, сверх того, половину платы за кровь, за нанесенное ему бесчестие. Сванеты не делают различия между изнасилованием и растлением. И то, и другое одинаково ведут за собою платеж скотом, ценностью в пятьдесят ацышей, т.е. от одной трети до половины платы за кровь. Кровосмешение принадлежит к числу самых редких явлений в быте сванетов; о противоестественных же пороках у них нет и помину, так что на все наши расспросы на этот счет они отвечали повсюду решительным отрицанием.

Из других видов действий, направленных к чьему-либо вреду, сванеты различают насильственное вторжение в чужое жилище, караемое штрафом в 12 ацышей, и лишение свободы, за что полагается платеж величиною от 10 до 20 ацышей.

Что касается до преступлений против собственности, то здесь мы должны повторить уже сказанное. Обыкновенное воровство не имело у сванетов иного последствия, кроме возвращения украденного или его стоимости. В одной лишь Княжеской Сванетии правители видели в факте воровства основание к наложению штрафов в свою пользу. Только в том случае, если воровство связано с насильственным вторжением в чужой дом, оно сопровождается еще платежом в 12 ацышей. Тех различий между простым воровством и грабежом, какие проводятся нашими законодательствами, сванеты не знают; но зато в сфере преступлений против собственности они выделяют, как особенно тяжкое преступление, кражу спускающейся к очагу цепи и того железного четырехножника, на котором печется хлеб. В этой краже сванеты, подобно осетинам, преследуют, сверх воровства, еще оскорбление чести семьи. Размер взыскания доходит в этом случае до двадцати ацышей.

Заканчивая очерк уголовных обычаев сванетов, мы считаем нужным заметить, что непризнание их русскими судами, постановляющими наказания по XV тому, является причиной, что представление об этих обычаях все более и более изглаживается из народной памяти, так что расспрашиваемые нами лица нередко затруднялись в своих ответах, и сколько-нибудь точные показания можно было получить от одних стариков. Русское уголовное правосудие, по-видимому, не вполне удовлетворяет сванетов. И это неудивительно. На той стадии развития, какой достигло юридическое сознание сванетов, немудрено, если ссылка в каторжные работы, хотя бы и без срока, остается недостаточным возмездием тому, кто, по обычаю, должен подвергнуться смерти или выкупить свою жизнь у родственников убитого. Последние все еще считают для себя позором оставление убийства без кровомщения, и нет ничего удивительного, если администрация, в интересах общего мира и спокойствия, обращается нередко, не ожидая приговора, к назначению посредников, которые и определяют размер того частного вознаграждения, какой потерпевшая сторона должна получить от двора убийцы. Этим путем, заслуживающим, как мы полагаем, полного одобрения, междоусобия потухают нередко в самом их зародыше и делается немыслимым повторение того, хорошо известного на Кавказе, случая, когда сын убитого последовал за убийцей на каторгу с тем, чтобы заколоть его кинжалом и тем исполнить долг кровомщения.

Обращаемся теперь к рассмотрению гражданского права сванетов, и прежде всего той части его, которая имеет отношение к браку и порожаемому им семейному союзу.

Брачное право сванетов составляет несомненно ту сторону их быта, которая лучше других известна из описаний путешественников. Но не все, сказанное ими на этот счет, заслуживает одинакового доверия. Так, например, сообщение г. Стоянова о том, что "сванеты-христиане имели по две и по три жены и что старшей из них считалась та, которая больше нравилась мужу", не находит себе подтверждения в тех показаниях, какие сделаны были нам стариками, и мы не иначе можем объяснить себе происхождение вышеприведенного места, как полным смешением законной жены, всегда единой в семье сванета, и "лелят", которых он держит нередко по нескольку. Юридическое положение жены и любовницы совершенно различно. Конкубина, подобно осетинской номулус, не считаетя хозяйкой в доме и ежечасно может быть прогнана из него со смертью сожительствовавшего с нею лица: ни сама она, ни ее дети ничего не наследуют. Положение ее, таким образом, вполне может быть названо бесправным. Justae nuptiae {Вступление в законный брак (лат.). (Ред.)} также необходимы в Сванетии для того, чобы женщина считалась законной женою, как в древнем Риме. Будет невеста похищена женихом у родителей или приобретена у них покупкой, она становится женой не раньше, как после венчания.

Венчанию предшествует обручение, совершающееся обыкновенно еще тогда, когда жених и невеста находятся в младенческом возрасте. Обручение представляет собою бесформенную сделку, в силу которой одна семья принимает обязательство женить сына на новорожденной или имеющей родиться дочери другой семьи. Обязательство это скрепляется обыкновенно уплатой чего-то подобного задатку, называющемуся "накданури". Дают одного или двух баранов, ценою не свыше десяти рублей; в том случае, однако, если дело идет о заключении женихом вторичного брака, родители невесты берут задаток в два или три раза больший обыкновенного. Невыполнение заключенного условия считается явным оскорблением целого рода и дает право на месть. Последней, впрочем, избегали при содействии медиаторов, определявших размер вознаграждения, какой должна была уплатить неустоявшая в договоре семья. Венчанию предшествует также уплата женихом или его семьею всего или части "начулаша" (плата за невесту). В отличие от народов северного Кавказа, в том числе кабардинцев, которые обыкновенно складываются между собою, с целью помочь жениху в платеже "калыма", сванеты требуют, чтобы последний всецело был внесен самим женихом или его родителями. Низкий сравнительно размер начулаша (двести рублей для простонародья, триста -- для азнауров), делает возможным обойтись при его уплате без содействия родственников и одно-сельцев. Начулаш редко когда вносится деньгами, всего чаще -- скотом. Величина его часто зависит от того, принадлежит ли невеста к одному селению с женихом, или нет; в первом случае он обыкновенно на половину меньше. Сванеты, в отличие от других горцев, редко когда прибегают к символизированному похищению невесты, ради неплатежа начулаша; и это, по всей вероятности, потому, что увод девушки, согласно обычаю, налагает на виновного обязанность вознаградить родителей за ее бесчестие уплатой половины цора, причем платеж этот не устраняет для жениха необходимости внести полностью и всего начулаша. Таким образом, похитителю невеста обходится значительно дороже. К уводу невесты сванеты прибегают лишь когда не имеют возможности заключить брака иным путем, ввиду решительного отпора со стороны родителей невесты. Последняя обыкновенно заранее знает об уводе и дает на него свое согласие. Случаев, когда бы у похитителя отобрана была уведенная им девушка, сванеты не помнят. Похищенная, как общее правило, становится женою похитителя.

Если в наше время умычка невест далеко не является в Сванетии чем-то обычным, то не так было десятки лет назад. Правда, в Княжеской Сванетии и до русского владычества семье Дадешкелиани удалось сократить значительно число похищений, благодаря установленному ею порядку штрафования виновных в собственную пользу {Бакрадзе, в своем описании Сванетии, составленном в 1861 году, прямо утверждает, что обычай похищать девушек вывелся в Княжеской Сванетии, благодаря стараниям Дадешкелиани (Зап. Кавк. Геогр. Общ., 1861, кн. VI, с. 42).}. Зато в Вольной Сванетии, при неограниченном господстве самосуда, обычай умыкать невест не из одних лишь соседних сопелей, но также из Лечхума, Рачи и Осетии, являлся весьма распространенным. Ближайшей причиной тому была долго державшаяся в Сванетии практика убивать новорожденных девочек, оставляя в живых мальчиков. Сами сванеты довольно ясно сознают ту тесную связь, в которой оба обычая -- похищения невест и женского детоубийства -- стоят между собою. "В кальском обществе, -- говорит полковник Бартоломей, посетивший Сванетию летом 1854 года, -- жители показывали мне девочек, хвастаясь, что оставили их живыми по совету пристава Микеладзе. Не будет надобности, -- присовокупляли они, -- нашим сыновьям покупать или красть себе жен за горами" {Зап. Кавк. Геогр. Общ., 1855, кн. III, с. 160.}.

Большая распространенность женского детоубийства у разноплеменнейших народов земного шара дает повод искать объяснения ему в каких-либо общих причинах. Английские этнографы, с Мак-Ленаном во главе, обыкновенно выставляют такими причинами, во-первых, опасность, которой грозит женщина родившему ее семейству, как постоянное яблоко раздора с соседями, и, во-вторых, негодность ее служить ближайшей задаче древнейших сообществ, а именно -- внешней обороне.

Если и признать даже вполне основательными оба выставленные мотива, все же мы не вправе упустить из виду и противоположных им соображений, нередко побуждающих сообщество дорожить присутствием женщин в его среде. Так, мы не должны забывать, что женщина, особенно на низших ступенях развития, является, по преимуществу, рабочей силою, гораздо более мужчины, всецело поглощенного целями обороны; далее, что продажа девушки в чужой двор доставляет нередко вскормившей ее семье доход, не только окупающий, но и в несколько раз превосходящий сделанные на нее затраты; что, наконец, она -- живая связь между семьями; что иметь много дочерей -- лучшее средство породниться со многими дворами и приобрести в них поддержку и защиту против общих врагов. Вот почему убийство родителями младенцев женского пола далеко не является столь всеобщим, каким признавал его, например, Мак-Ленан; вот почему оно встречается бок о бок с убийством мальчиков не как нечто прочно установленное обычаем, а как результат временного недостатка средств к поддержанию жизни подрастающих поколений. Такой именно характер носит оно в среде некоторых горских племен Кавказа и, в частности, у южных осетин или туальцев, у которых, по показаниям их духовников, в голодные годы и теперь еще можно встретить случаи, когда родители оставляют без пищи новорожденных, одинаково мальчиков и девочек, чаще, однако, последних.

Далее, данные сванетского быта убеждают нас в том, что наряду с общими причинами убийства девочек, указанными Мак-Ле-наном, могут быть приведены и более частные.

При расспросе стариков, мы остановились на детоубийстве с особенным вниманием и пытались добиться от них самих объяснения ближайших причин этого явления. В числе мотивов, приводимых стариками, были и такие, каких не имеют в виду этнографы. В Княжеской Сванетии и, в частности в бечойском обществе, право князей продавать крестьянских дочерей в рабство признаваемо было стариками ближайшей причиной, по которой родители предпочитали в старые годы убивать своих новорожденных. К чему же было вскармливать и воспитывать девочек, говорили они нам, когда князь вправе был ежечасно отнять их у родных, когда ожидавшая девушку судьба -- было состояние бесправной рабыни ("анаутки") нередко у неверных, по ту сторону гор, у татар или кабардинцев? Вот объяснение, над которым пока не задумывался ни один этнограф, и которое, как нам кажется, приложимо к быту не одних сванетов. Продажа взрослых девушек их владельцами -- вероятный источник средневекового droit de mariage {Брачное право (франц.). (Ред.)} или принудительной отдачи в супружество феодальным сеньором, -- явление, настолько распространенное при господстве рабства и крепостничества, что совершенно упускать его из виду при объяснении таких обычаев, как женское детоубийство, является далеко немаловажным упущением. Я не был бы поражен тем, если бы, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что у многих народов древности и средних веков непосредственным источником детоубийства было названное право помещиков продавать крестьянских дочерей на чужбину, разлучая их с семьями и побуждая, тем самым, родителей не дорожить своим женским потомством. Тогда как население Княжеской Сванетии, дававшее нам показания, обыкновенно сваливало на князей ответственность за господство нехорошего уже, в их глазах, обычая, в Вольной -- в оправдание себя приводили затруднительность в доставлении пищи возрастающему населению и, кроме того, нежелание уменьшать достояние семьи дачей приданого, уносимого дочерями во двор их мужей. Поверхностного даже знакомства с физическими и климатическими условиями страны вполне достаточно для убеждения в том, что ограниченность средств к пропитанию -- ближайшая причина, по которой сванеты считают нужным принимать меры к ограничению роста населения. Этими условиями объясняется, почему сванеты предотвращают самое появление на свет незаконнорожденных с помощью абортивных средств. В них же лежит ключ к пониманию и тех оснований, по которым, не имея возможности доставить содержание подрастающему поколению мужчин и женщин, они делали выбор между полами, убивая девочек. Предпочтение, оказываемое в этом случае мальчикам, легко объясняется, если вспомнить, что, при господстве родовых отношений, продолжателем породы считается сын, а не дочь, что первенствующая цель всякого сообщества -- оборона его от соседей -- всецело осуществляется одними мужчинами. Прибавим к этим мотивам, более или менее общего характера, еще тот специальный, что женщина в Сванетии, вместо того, чтобы выходом своих замуж принести доход семье, скорее причиняет ей убытки. Это зависит от незначительности платимого за нее начулаша, который, как мы видели, не превосходит собою одной, много двух сотен рублей, а также от того, что родители наделяют своих дочерей приданым, ценность которого превосходит ценность полученной за них платы. Нам неизвестен источник, из которого г. Стоянов почерпнул свое категорическое утверждение, что в Сванетии "приданого нет" {Зап., кн. X, вып. 2, 1876, с. 434.}. Последнее уплачивается родителями непременно, но особого термина для его обозначения не существует на сванетском языке, и оно известно в народе под грузинским наименованием. Обстоятельство это только свидетельствует о сравнительно позднем появлении у сванетов приданого, что, в свою очередь, подтверждается еще тем, что рядом с ним продолжает держаться и начулаш, или плата за невесту. В состав приданого входят те самые предметы, которые русские крестьяне обыкновенно дают дочерям при отдаче их в замужество: одежда, украшения, домашняя утварь. Одежда заготовляется родителями не только для невесты, но и для будущего ее супруга. Из украшений всякая, сколько-нибудь зажиточная, семья непременно наделит свою дочь серебряным нагрудником и серьгами. Медные чаны, служащие для приготовления пищи и представляющие в Сванетии один из главнейших видов ценностей, также весьма часто попадают в числе предметов, приносимых молодою женою в двор ее мужа. Далее, в приданое нередко идет скот: бараны, лошадь, коровы. Земля, как и у русских крестьян, не дается за невестой; (она -- собственность двора и не должна поэтому выходить из его рук. Старики определяли нам ценность приданого приблизительно в 100, 200 рублей. Дворянские, или азнаурские семьи увеличивали размер его в два раза, одаряя дочь вещами и скотом на сумму от 200 до 400 рублей. Вместе с приданым жена привозила с собою в дом мужа еще угощение для его родни: столько хлебов, сколько может быть доставлено на двух быках, и столько же водки. Это еще более увеличивало размер затрат, делаемых семью невесты, и укореняло в среде сванетов взгляд, что дочь скорее уносит, нежели приносит собою достаток тому двору, в котором она родилась; а такая уверенность должна была только укреплять их в раз сделанном ими выборе между полами и, следовательно, косвенно поддерживать практику детоубийства девочек. С течением времени в народе составилось даже суеверное представление, что за всякую убитую родителями девочку небо посылает мальчика, -- представление, еще живо державшееся во время посещения страны г. Бакрадзе. "Сванеты, -- говорит грузинский путешественник, -- убеждены в том, что убийство девочки вознаграждается рождением сына" {Записки Кавк. Отд. Географ. Общ., кн. VI. 1861, с. 42.}. О самом способе умерщвления сванетами новорожденных имеется не вполне точное представление. Уже Бартоломей указывает на то, что младенцам вовсе не засыпают рта горячей золой, а морят их голодом, не допуская к груди. Это тот самый способ, который был в наибольшем распространении и в древности, в частности в Риме, где от выбора мужа зависело допустить или не допустить новорожденного к груди его матери. Г. Стоянов перечисляет, впрочем, еще и другие способы умерщвления: младенцу кладут камень на живот, или душат за горло, или насыпают в рот поташу {[Там же.] С. 435.}. О последнем доводилось слышать и нам, впрочем, в одной лишь Вольной Сванетии и, притом, как о способе, практиковавшемся сравнительно редко.

После этого неизбежного уклонения в сторону возвращаемся к дальнейшей передаче характерных особенностей брачного права сванетов. Из того обстоятельства, что браки заключаются у сванетов покупкою невесты, а иногда, хотя и редко, похищением ее, еще не следует, что брак считается правильно заключенным помимо совершения обряда венчания. Мы сказали уже, что последний необходим для понятия "justae nuptiae", что венчанная женщина одна признается женою и пользуется юридическими правами жены. Обряд венчания совершался поэтому в Сванетии задолго до того времени, когда обществу распространения православия на Кавказе удалось завести в сопелях священников, рукоположенных местным епископом. Вербовавшиеся из народа туземные священники, "папи", в течение столетий венчали по грузинскому православному обряду, читая наизусть непонятные им самим молитвы. Жених и невеста стояли в церкви один возле другого, имея на голове ситцевые шапочки -- слабое подобие венцов; полы платьев их были пришиты одна к другой, что символически выражало крепость тех уз, которые должны были связывать их в будущем. Три раза папи переносил венец с головы жениха на голову невесты. Перед завершением обряда брачующиеся должны были поцеловаться.

За венчанием следует празднование свадьбы в доме жениха. Молодая является в него, закрыв лицо покрывалом. При переходе через порог покрывало должно быть поднято. Ближайшие родственники мужа ждут молодую за дверями, держа в руках чашу с пшеничной мукой -- символ изобилия и материального довольства. Более отдаленные родственники обнажают свои кинжалы над ее головой, думая отвратить тем действие нечистой силы, невидимых злых духов, которые вместе с ней желали бы проникнуть во двор. Принявши чашу в свои руки, невеста медленно обходит с ней три раза стены жилья, после чего ее подводят к сосуду с медом, в который она обмакивает палец, поднося его затем к своим губам, -- знак счастья и радости, которые ждут ее в новой семье. Во все это время вокруг молодой не смолкают звуки песни, известной под названием "корцилоба"; отдельные слова ее более непонятны сванетам, но они продолжают думать, что в них заключается пожелание счастья и благоденствия {Слова этой песни записаны нами; вот они: "Беды арт окумар джа, я и га, кварци де дупалс, я и га, ярды огморжас".}. Свадьба, как и всякое радостное событие в жизни горца, не обходится без стрельбы из ружей и пистолетов; время от времени за стенами сакли раздаются звуки выстрелов, делаемых роднёю новобрачной. Торжество заканчивается пиром, который нередко продолжается и на следующий день, пока свита невесты не уничтожит вместе с родней жениха всего заготовленного угощения. Молодая, обратно тому, что доселе практикуется по ту сторону гор у татар и у горцев, т.е. омусульманившихся осетин, остается в семье мужа; родственники же ее возвращаются к себе на второй или третий день после свадьбы. В утро, следующее за первой брачной ночью, муж не делает жене никаких подарков. Так называемый утренний дар или "morgengabe", с существованием которого мы знакомы по преимуществу из германских народных "правд", но который попадается в обычном праве и у других народов, в том числе у кумыков, неизвестен сванетам; вернее сказать, они откладывают производство его до времени, когда жена подарит мужа рождением сына. После первого ребенка, говорит г. Стоянов, муж дает жене покрывало и повязку {[Записки Кавк. Отд. Географ. Общ. Кн. VI] С. 437.}. Первая брачная ночь вообще не имеет в быту сванетов того значения, какое связывает с нею обычное право большинства арийских народов. Известно, что в Малороссии, например, начало брачному сожительству кладется еще в то время, когда гости продолжают пировать за столом, что последние как бы считают себя вправе быть оповещенными об этом, и это обстоятельство дает им возможность приступить к публичному опозориванию новобрачной каждый раз, когда возникнет подозрение в ее целомудрии. Ничего подобного сванеты не знают. Никакого общественного контроля молодая чета не признает за собой; новобрачная ответственна только перед мужем, который в свою очередь, тщательно скрывает от всех подчас постигающее его несчастье, считая оглашение такого факта позором для своей чести.

Приступая к характеристике взаимных отношений супругов, мы должны прежде всего сказать несколько слов о том, каково вообще народное воззрение на женщину, так как первое, очевидно, значительно обусловливается последним. Уже из некоторых черт описанного нами свадебного ритуала наглядно выступает взгляд на женщину, как на существо нечистое: с женою входят в дом мужа злые духи, против которых его родные и обнажают кинжалы, держа их над самой головой невесты {Обряд этот, по-видимому, не составляет особенности одних сванетов и довольно распространен в среде и других туземных народностей Кутаисской губернии. Вот что говорит, например, на этот счет о жителях Шаропанского уезда медико-топографическое описание, составленное в 1865 г. местным лекарем. "В церкви шафер кладет под ноги молодым свою обнаженную шашку. По окончании обряда венчания, при выходе из церкви, шафер, стоя у дверей, держит шашку над головой новобрачных; под этой шашкой они должны пройти. По возвращении домой, при входе в комнату новобрачных, шафер повторяет те же действия шашкой; в заключение он входит в комнату и слегка ударяет шашкой крестообразно по сторонам и углам. Все это шафер делает для того, чтобы положить основание будущему счастью молодых, расстроив замыслы злого духа" (Медико-топографическое описание Кутаисской губернии, предпринятое по инициативе доктора Струве и хранящееся в рукописи при открытом недавно в Кутаисс. губернском статистическом комитете).}. То же воззрение еще резче проглядывает в решительном запрещении женщинам входить в церковь, за исключением одного только дня в их жизни -- дня венчания. Такое же запрещение существует и у пшавов, т.е. в среде несомненных грузин, одичавших, правда, в своих горах, но не утративших общего с жителями долин языка. По словам г. Бакрадзе, сванеты считают церковь оскверненной, если в нее войдет женщина. Сванетка, -- прибавляет он, -- сама сознает, что нечиста и что образ не вынесет ее присутствия {[Записки Кавк. Отд. Географ. Общ.] С. 46.}. Во время родов, говорит г. Стоянов, нельзя прикасаться к родильнице, а также в течение 40 дней спустя, пока папи не окропит нечистую священной водой. С наступлением кровотечения женщина должна уйти из дому и поселиться в какой-нибудь пустой избушке {[Там же.] С. 435.}. В основе такого воззрения лежит, может быть, превратное толкование религиозного взгляда на женщину, как на ближайшую виновницу грехопадения. Во всяком случае, в этом взгляде на женщину, как на существо нечистое, нельзя видеть отражения приниженности ее положения в семье, так как о последнем не может быть и речи.

По сравнению с другими горскими племенами Кавказа, сванеты признают за женщиной значительную долю самостоятельности. У татар и осетин вся работа, как домашняя, так и полевая, производится исключительно ею; не так у сванетов, у которых женщина пользуется гораздо большим досугом. Относительная редкость женщин и вытекающая для них отсюда легкость найти сожителя и в случае развода -- причина тому, что в Сванетии отношения мужей к женам довольно мягки. Никогда муж не имел здесь права на жизнь своей жены. Убийство даже уличенной в неверности супруги всегда признавалось действием, вызывающим за собой кровную месть со стороны ее родственников {Обольстителю, -- говорит г. Стоянов, -- мстят, но преступной жене не делают никакого зла (437 с).}. Последствием измены жены бывает обыкновенно развод. Муж выгоняет жену из своего дома, и так как вина на ее стороне, то он не только не обязан платить что-либо ее родственникам за бесчестье, но вправе даже потребовать от них возвращения ему "начулаша". На вопрос о том, вправе ли муж наказывать жену телесно, старики обыкновенно отвечали, что бывают случаи, когда муж и побьет жену, но что последнее не особенно часто. В том обстоятельстве, что муж конфузится, когда его застанут в одной комнате с женой, или что пить за ее здоровье в его присутствии, а также спрашивать о ней в присутствии посторонних считается неприличным, мы не можем, подобно г. Стоянову, видеть доказательство суровости, с которой муж обходится с женой. Те же черты могут быть отмечены в быте соседних с сванетами горских татар, -- быт, основу которого составляет магометанство и восточное затворничество женщин, и который, в этом отношении, наложил свою печать и на сванетские обычаи. Г. Бартоломей прав, утверждая, что в Мести (прибавим от себя, -- не в одном этом обществе, но также в Муллахе и Бечо, т.е. в ближайших к перевалам обществах) соседство мусульманских племен отражается несколько на нравах жителей, в которых выступают уже некоторые черты исламизма {[Записки Кавк. Отд. Географ. Общ.] С. 193.}.

Относительная самостоятельность замужних женщин в Сванетии сказывается всего нагляднее в сфере имущественных отношений супругов. Жена удерживает вполне право собственности на приданое; без ее согласия ни одна часть последнего не может подвергнуться отчуждению. Если в состав его входит земля, то муж подвергает ее эксплуатации не иначе, как с предварительного уговора с женой. Он -- не более как управляющий ее имением, а отнюдь не свободный распорядитель жениным имуществом. Право собственности жены на принесенное ею приданое сказывается во всей его силе в момент прекращения брака в силу развода, виновником которого является муж. Вопреки каноническим запрещениям, обычай сванетов не считает брак чем-то нерасторжимым. Разводы, название которым "лицевре", имеют место, как по воле мужа, так и по воле жены. В первом случае муж обязан вернуть приданое и, сверх того, сделать родственникам жены особый платеж в вознаграждение за наносимое им бесчестие. Размер его обыкновенно равняется половине цора. При оставлении же мужа женою, родственники последней производят такой же взнос обесчещенному супругу, возвращая ему в то же время уплаченный им начулаш; жена же, и в этом случае, сохраняет полное право собственности на свое приданое. С прекращением брака смертью мужа, вдова, не наследуя ему, вправе остаться при детях во дворе покойного и нередко занимает в нем положение большухи, т.е. главной хозяйки; бездетная, как общее правило, возвращается в ту семью, из которой вышла, и остается в ней до момента вступления в новый брак. После всего сказанного ясно, что о бесправии жен в Сванетии не может быть и речи. Напротив, замужняя женщина пользуется у сванетов значительной самостоятельностью как в сфере личных, так и в сфере имущественных отношений.

Но как примирить все это с теми ограничениями ее правоспособности, которые так наглядно выступают в запрещении ей всякого свидетельства на суде {Об этом запрещении упоминает и г. Бакрадзе, с. 46.}. Излагая характерные особенности сванетского процесса, мы имели уже случай заметить, что, благодаря господству доселе в быте народа начал родового самосуда, показание, делаемое на суде посторонним лицом, иначе говоря, свидетельское, получило сравнительно слабое развитие. Так как всякий причиненный вред дает пострадавшему право на возмездие, то кровная месть, или заменяющий его цор, необходимо грозит свидетелю со стороны той семьи, против которой направлено его свидетельство. При таких условиях понятна причина, по которой женщина лишена права свидетельствовать; дать ей это право -- значило бы открыть новый источник для враждебных столкновений между родами и семьями. Не имея права быть свидетельницей, женщина не может также быть и соприсяжником. Причина тому опять-таки налицо: это -- опасение внутреннего разлада в среде рода и составляющих его дворов, разлада, неизбежного в том случае, если женщина приобретет возможность своими показаниями приносить ущерб интересам того или другого из родственников ее мужа. Что в упомянутом запрещении не следует видеть доказательство приниженного положения женщины, в этом легко убедиться хотя бы из того, что сванеты допускают женщин в более широкой степени, чем другие народности Кавказа, к роли посредников на суде, а подчас и выслушивают их на своих сходках. Что касается общественного положения женщины, то необходимо заметить ту подробность, что женщина в Сванетии часто служит тому высокому назначению, какое приписывали ей древние германцы и, в частности, англосаксы, называя ее Fridowebe, "ткущей мир", иначе -- примиряющей между собою роды. По верному замечанию г. Стоянова, женщины нередко останавливали в Сванетии кровавые схватки. Кровник, преследуемый семьею убитого, находил у них убежище, и одного прикосновения их к нему достаточно было для того, чтобы на время спасти его от пули; точно также раненый, раз принятый женщиной на ее попечение, пропускался безпрепятственно сквозь строй враждующих с его семьей врагов {[Записки Кавк. Отд. Географ. Общ.] С. 435.}. Голос женщины не раз раздавался в пользу мира и на народных собраниях. Не созываемые на них формально, женщины, при некоторой энергии и настойчивости, могли добиться того, чтобы быть услышанными; совет их нередко принимаем был целым сходом, который поставлял свое решение, согласно данному женщиной совету. Бытовые отношения, вроде излагаемых нами, с трудом подходят под какую-либо юридическую квалификацию. Нельзя сказать, что в Сванетии женщина имеет право голоса на сходах, но нельзя также отрицать и того, что фактически она нередко пользуется им.

Переходя от брачного права к характеристике личных и имущественных отношений родителей и детей, нам придется припомнить многое из сказанного выше. Очевидно, что право родителей убивать новорожденных красноречиво говорит о том, как велика власть их над детьми. Отец остается решителем судеб детей и по достижении ими половой зрелости, с которой, по обычаю, и начинается совершеннолетие. Отец женит сына и выдает замуж дочь, не спрашивая о их согласии. Брачные договоры заключают, как мы уже сказали, в то время, когда будущие супруги лежат еще в пеленках, и строго соблюдаются родителями под страхом кровного возмездия. Шестнадцати-- или восемнадцатилетний юноша вступает в брак с девушкой приблизительно того же возраста, почти не зная ее, едва обменявшись с ней парой слов при посторонних свидетелях, потому что такова воля его родителей, которые и не думают спросить его о том, каков бы был его личный выбор. Столь же бесправным является положение детей и в сфере имущественных отношений. От воли отца зависит выделять женатого сына или не выделять его вовсе; в последнем случае сын продолжает жить в родительском дворе, отдавая, по-прежнему, в пользу последнего все свои заработки. Требовать выдела сын не вправе; только в случае смерти отца и перехода двора в заведование старшего брата, остальные могут требовать раздела и наделения каждого своей частью. Доля в наследстве отца принадлежит, разумеется, одним сыновьям; дочери, кроме приданого, ничего не получают. Отец вправе лишить наследства непокорного ему сына, отнять у него преимущества первородства. Пример тому недавно еще представлен был семьею Дадешкелиани, в которой отец теперешних бечойских князей за женитьбу на мусульманке лишен был права первородства по решению главы рода. Отсутствие завещаний служит, впрочем, в большинстве случаев, детям достаточной гарантией перехода семейного имущества со смертью родителя в их руки. Последний, правда, вправе раздарить его при жизни, но только в пользу церкви и ее учреждений; при слабой религиозности сванетов неудивительно, если этим правом они никогда не пользуются фактически и если поэтому, как общее правило, имущество, за исключением случаев разорения, не выходит из рук семьи, переходя в ней от поколения к поколению. Другой способ обхода отцом прав законных наследников -- усыновление -- также закрыт сванетам. По обычаю, усыновителем может быть только бездетный, а усыновляемым -- непременно родственник. В свою очередь, молочное родство не дает никаких прав на наследство, а признается только препятствием к заключению брака. -- Таким образом, фактически дети или, точнее, сыновья обеспечены в получении наследства от родителей. Опека и попечительство над ними до их совершеннолетия принадлежат тому из родственников, который стоит во главе двора и заведует его имуществом. Tutela dativa {Опека над детьми (лат.). (Ред.)}, выражаясь языком римских юристов, сванетам неизвестна.

В связи со сказанным о семейном быте сванетов, мы считаем удобным изложить и некоторые характерные особенности их наследственного права. Последнее, как хорошо известно, повсюду является отражением общественного склада. Неудивительно поэтому, что в Сванетии, где основу быта составляет семейная община, не встречается, строго говоря, того, что на языке цивилистов известно под "открытием наследства" (delatio haereditatis). Собственность неизменно принадлежит одному и тому же субъекту -- семье.

Смерть ее главы имеет своим последствием только перемену в лице, заведующем семейным имуществом, отнюдь не переход самой собственности из одних рук в другие. Перемена, о которой идет речь, может воспоследовать, впрочем, и помимо чьей-либо кончины, в силу приговора семейного совета, переносящего права хозяина на младшего по возрасту члена, как более других способного. Только в тех, все более и более возрастающих в числе малых семьях, основа которым положена была семейными разделами, фактически может возникнуть вопрос о порядке наследования или, что равнозначительно в данном случае, о том, на каких началах и кому должен быть произведен выдел отдельных долей общего всем имущества. Особенности семейного права сванетов в этом случае сказываются в совершенном устранении женщин от раздела и в допущении к нему одной мужской линии. Ближайшая линия не устраняет собою вполне дальнейшей, так как сванетам, не в пример их соседям -- горским татарам, известно право представительства по наследству, в силу которого племянники -- дети умершего сына -- получают совместно ту часть, которая, при жизни их отца, составила бы его долю. Раздел семейного достояния не может быть назван равным потому, что старшему сыну, если он только не был выделен отцом при жизни, дается некоторый прибавок. Подобный осетинскому "хестаг" -- прибавок старшего брата обыкновенно состоит из лучшей головы скота: вола, лошади или коровы. В некоторых обществах, впрочем, мы встречаем и наделение его, не в пример прочим братьям, добавочным наделом. Таким обыкновенно является участок земли не больше того, какой может быть обработан парой быков в течение одного рабочего дня или даже половины его, иначе говоря -- целый налжом земли или часть его. На этот придаток следует смотреть как на зародыш того права первородства, которое, в более или менее выработанном виде, известно в Сванетии только в княжеской среде, между членами семейства Дадешкелиани. Любопытно при этом то, что в сванетских обычаях один из источников развития права первородства, а именно, преимущественное участие старшего сына в накоплении семейного имущества, сказывается еще с полной наглядностью: перворожденный получает "praeciput" только тогда, если не был выделен отцом при жизни, а следовательно, сохранил до его кончины возможность содействовать своим трудом материальному обогащению семьи {Более подробно этот взгляд развит в статье, озаглавленной: "Архаические черты в семейном и наследственном праве Осетин" (Юридический Вестник, июнь и июль 1886 года).}.

При отсутствии прямых нисходящих, собственность семьи возвращается к тому источнику, из которого она вышла. Ее наследует не ближайший из боковых агнатов покойного, еще менее его когнаты; она принадлежит по праву всему роду покойного, всем его однофамильцам, сколько бы дворов последние ни занимали. В прежнее время князья, подобно средневековым феодалам, имели, предпочтительно перед родственниками, право наследовать в имуществе лица, не оставившего по себе нисходящих мужеского пола. Право это, разумеется, в настоящее время более не признается; оно исчезло навсегда вместе с другими проявлениями земельной зависимости крепостного права.

Из всего сказанного нами доселе сам собой обрисовывается тот склад имущественных прав, какой признается и гарантируется сванетским обычаем. Это -- не общинная собственность, совладельцами которой были бы все дворы одного и того же селения или сопеля, еще менее -- частная собственность, субъектом которой являлось бы определенное лицо, наделенное, по отношению к ней, правом владеть, пользоваться и распоряжаться; это -- собственность дворовая, распоряжение которой принадлежит всей совокупности населяющих двор лиц или семейств. Одно лишь заведование ею поручается определенному лицу, так называемому "махвши", в прежнее время обыкновенно старшему по летам, в настоящее время все чаще и чаще тому, который семейным советом (если только можно назвать этим именем бесформенное собрание лиц одного двора) будет признан способнейшим. Отчуждение семейного имущества производится главой семьи не иначе, как с общего согласия. Это надо понимать не в том смысле, что всякой продаже предшествует разрешающий ее семейный совет, а в том, что, при протесте со стороны домочадцев, сделанное отчуждение признается недействительным. Все, приобретенное главою семьи на общие средства последней, поступает в семейную собственность; но, вместе с тем, на нее падают всецело и заключенные им долги. Накопление личного имущества строго воспрещается всем и каждому из членов двора, даже тем, которые временно покидают его, ища заработков на чужбине. Приобретения, сделанные ими на стороне, обязательно поступают в общую казну, но, вместе с тем, последняя не в праве уклониться от ответственности по всем взысканиям, предъявляемым к ним третьими лицами. В этом отношении обычное право сванетов представляет черты более глубокой древности, чем то право, к которому должно быть отнесено применяемое доселе в англо-индусских судах правило о том, что все, приобретенное кем-либо с помощью семейного капитала, считается достоянием семьи, и наоборот, весь тот заработок, который сделан будет независимо от семейного капитала, поступает в личную собственность. В силу такого принципа мадрасский суд счел себя в праве освободить танцовщицу от обязательства отдавать свое жалованье в семейную казну, так как родственниками ее не было доказано получение ею воспитания на средства ее семьи. Ничего подобного не мог бы сделать сванетский мировой судья: руководимый в своих решениях местными обычаями, он обязательно должен был бы признать за семьею право собственности на все личные заработки ее членов, без всякого различия места, времени и способа их накопления. Еще далее стоит от сванетского обычая сербский и вообще югославянский, по которому оставивший семью член вправе считать своим все, что он приобретет. Священник или учитель, не живущие более общею жизнью со своим двором, но не выделенные из него формально, обязаны в Сванетии делиться с ним своим жалованьем. Такое обязательство неизвестно более южным славянам, признающим его чересчур стеснительным, вполне парализующим личную инициативу. С каждым годом неудобства этого обычая становятся, однако, все более и более ощутительными и для отрезанных, по-видимому, от мира сванетов, по мере того, как из среды их, с возрастающим населением, увеличивается число идущих на отхожие промыслы. Несоответствие обычая изменившимся условиям жизни -- одна из причин увеличившихся в последнее время семейных разделов. Находя в общности имущества неодолимую преграду к увеличению личных средств, сванеты не отступают более перед мыслью о замене ее частною собственностью, совершенно свободною в своем дальнейшем росте.

Но если общинный принцип с каждым годом все более и более теряет почву под ногами, если, благодаря семейным разделам, заметно возрастает число малых семей в ущерб крупным, то из этого не следует еще, что близок момент, когда из сферы имущественных отношений сванетов совершенно исчезнут следы архаического коммунизма. Процесс индивидуализации коснулся пока одной лишь пахотной и сенокосной земли. Что же касается до лесов и пастбищ, то, за исключением небольшого их числа, состоящего в руках церквей, в том числе так называемого Шальяна, они, как общее правило, считаются достоянием всех дворов одного и того же сопеля, нередко нескольких сопелей или целого общества. Обилие их -- причина тому, что пользование ими не обставлено пока никакими ограничениями, за исключением одного: никто не вправе приступить ни к заимке, ни к корчеванию или очистке под поле части общинного имущества, не заручившись наперед общим согласием. Последнее необходимо также для того, чтобы личная заимка сделалась частной собственностью. Нет этого согласия -- никакая давность не поможет, так как ее не знает сва-нетский обычай, в этом отношении вполне архаичный. Понятие о десятилетней давности и о приобретении, путем ее, права собственности стало проникать в Сванетию лишь со времени русского владычества.

В таком слаборазвитом праве, каково сванетское, виды договоров не должны быть особенно многочисленны. И действительно, из известных нам одни вовсе не встречаются, другие носят грузинские названия -- верный признак их позднейшего заимствования. Мена, продажа, заем -- вот те три вида договоров, которые необходимо встречаются даже при младенческом состоянии правового сознания. Неудивительно поэтому, если каждый из них носит на языке сванетов свое особое наименование. Мена называется у них "лица-дунал"; продажа -- "ливды"; заем -- "лимпштек". Регулирующие эти договоры обычаи отражают на себе вполне характерные особенности общественного уклада. При господстве дворовой собственности, мена и продажа необходимо обставлены известными условиями, неисполнение которых делает их недействительными. Такими условиями признается если не явное, то молчаливое одобрение всеми и каждым из домочадцев того распоряжения, какое старший во дворе, или так называемый "махвши", делает из семейного имущества. Когда нет такого согласия, когда слышится явный протест со стороны (сотя бы одного из совершеннолетних членов, сделка, уже вполне заключенная, признается недействительной. Мало этого: кровная связь, соединяющая двор, из которого сделано отчуждение с родственными ему дворами -- дворами однофамильцев -- признается сванетами достаточным основанием к тому, чтобы предоставить и этим дворам последнее слово в заключаемой сделке. Таким образом, имущество семьи продается чужеродцам не раньше, как после отказа родственников воспользоваться своим правом предпочтительной покупки. Но вот сделка уже заключена; полагаемые обычаем обряды исполнены; покупателем сделано угощение и в его руки перешла отчуждаемая собственность путем символической передачи (например, при отчуждении скота, рога продаваемого животного последовательно переходят из рук продавца в руки покупателя), -- а права последнего на купленное имущество все еще остаются спорными. Родственный двор вправе обратить его в свою собственность простым возмещением затраченной на приобретение суммы; в такой же степени, и даже предпочтительно перед ним, может сделать это и пограничный сосед; первый -- в силу так называемого родового, второй -- в силу соседского выкупа. Ко всему сказанному прибавим еще следующее: не всякое имущество равно доступно отчуждению. Сванетский "махвши" и его домочадцы охотнее согласятся продать ими самими приобретенное имущество, так называемое "намгяб", нежели собственность, доставшуюся им от предков. Terra aviatica, земля предков, которая у сванетов носит название "саму", отчуждается ими не иначе, как под давлением необходимости для взноса "цора", для покрытия издержек на поминки родственнику, так называемый "кончхар", уклониться от которых нельзя, так как с ними связано благоденствие покойного за гробом и честь всего его рода. Случаи продажи земли чрезвычайно редки. Далее, есть предметы, отчуждение которых чужеродцу кажется сванету еще менее возможным, чем продажа родовой земли. Несмываемым позором покроет себя тот двор, который решится продать цепь, на которой висит семейный котел, или так называемую "нача"; эта цепь для сванета не менее священна, чем и для осетина; еще более, если отчуждение коснется того четырехугольного металлического столика, "керай", на котором сванеты пекут свой хлеб. Итальянский граф, согласный продать все, кроме полуразрушенного замка предков, своей фамильной "госса", легко бы мог узнать себя в сванетском крестьянине, отчуждающем, в крайнем случае, свои "налжомы" и набожно хранящим, в то же время, в своих руках четыре спаянных между собою бруска, "керай" его предков {полуразрушенном замке бечойских Дадешкелиани доселе показывают тот керай, из-за владения которым нередко враждовали между собой члены этого семейства. Кто желал быть первым в нем, тот непременно должен был захватить и присвоить себе этот керай.}. Закончим сказанное о договоре купли-продажи замечанием, что составление о нем письменной записи -- требование, неизвестное народному праву сванетов, которое довольствуется присутствием при его заключении неопределенного числа свидетелей.

В числе договоров, искони известных сванетам, как и любому народу, живущему одинаковыми с ними формами быта, надо поставить, как мы уже сказали, и договор займа, или "лимпштек". Объектом его служат, как общее правило, не деньги, которые еще мало распространены в среде народа, а жизненные припасы и, в частности, хлеб. Условия, на которых обыкновенно производится заем у сванетов, крайне неблагоприятны для заемщика: в конце

О некоторых из этих "керай" ходят в Сванетии целые сказания. Так, в годового срока он обязан вернуть кредитору, сверх занятого, еще греть его; в одном же обществе, именно в Бечо, не менее, как половину.

К числу древнейших видов договоров у сванетов надо отнести также договор товарищества -- "липханак" или "лицау", заключавшийся в прежнее время не столько с торговыми целями, сколько ради получения добычи путем разбоя. Раздел последней, как и раздел полученного товариществом дохода от затеянного им промышленного предприятия, производился и производится не всегда поровну, но также подчас и pro rata {Соразмерно, пропорционально (лат.). (Ред.)} сделанных отдельными участниками взносов.

Имущественный наем предшествовал у сванетов найму личному, почему последний и не находит в их языке, подобно первому, особого для себя названия, а обозначается грузинским термином "кира". Обыкновенной формой имущественного найма, или "накит", является половничество, которое на языке сванетов именуется двояко: "ленесчеры" и "хынека". Условия этого вида аренды, принадлежащего к числу распространеннейших в мире, приблизительно те же в Сванетии, что и повсюду. Арендатор получает вознаграждение частью, обыкновенно половиною, продуктов, собираемых с нанятого им участка. Остаток принадлежит собственнику земли, который обыкновенно доставляет наемщику и семена для посева. За исключением эцерского общества, где князья Да-дешкелиани отдают землю исполу, аренда встречается весьма редко в Сванетии. И это потому, что уход целого двора на продолжительное время из страны есть явление совершенно исключительное.

Дача на сохранение, "лильче", должна быть отнесена также к числу договоров, известных народному праву сванетов независимо от всякого заимствования у грузин, доказательством чему служит существование в их языке особого термина для его обозначения. Обыкновенным предметом этого договора является скот, который уходящим на заработки людом отдается на простой соседям или родственникам. Приплод от скота считается собственностью лица, поставившего скот; получаемые от скота продукты составляют доход того, кому он сдан. Из сказанного ясно, что в Сванетии дача на сохранение дает лицу, в пользу которого она сделана, право извлекать имущественные выгоды из хранимого им предмета.

Личный наем, "кира", и договор доверенности, "векхилоба", принадлежат, по-видимому, к.числу тех, с которыми сванеты познакомились лишь при посредничестве грузин; оба договора носят грузинские названия и не представляют никаких особенно характерных народных черт. При производстве сельских работ сожительствующими между собою родственниками и при взаимном представительстве последних друг за друга, в обоих договорах долгое время могло не чувствоваться нужды; рабочие руки были налицо и помимо обращения к найму: родственник и без специального доверия мог представлять родственников на суде и при заключении юридических сделок. Удивительно ли, если оба договора появляются сравнительно поздно и распространены в стране весьма мало. Выполнение договора обеспечивается сванетами трояким образом: задатком -- "ляншан", поручительством и залогом. Поручители, одинаково из родственников и посторонних, произносят при совершении условия приблизительно следующие слова: "Мекенчь хуст амзун намхуби хугуе", что в переводе значит: "Мы ручаемся за него, что он в состоянии сделать то, в чем обязуется". Что касается до залога, то этот институт, как показывает и самое его название -- "цинт", целиком заимствован из Грузии.

Сването-грузинский залог всего ближе подходит по своему характеру к "nantissement" старинного французского права или к английскому mort-gage, в том смысле, что взявший в залог движимость или недвижимость одинаково вправе пользоваться ею до момента выполнения договора, чего, разумеется, отнюдь не допускает современное ипотечное право. Сванетский цинт однохаракте-рен поэтому с осетинским "бавстау" и татарской "бегендой", которые также допускают пользование кредитора заложенным ему имуществом. Заключаемые сванетами договоры тем более нуждаются во всех названных обеспечениях, что право требовать возмещения убытков отнюдь не считается вытекающим непосредственно из самого факта неисполнения кем-либо принятого на себя обязательства. Система родового самосуда не допускает правильного и частого обращения к суду. Если стороны не согласятся назначить медиаторов и не представят им определения размеров имущественного вреда, потерпевшему не остается иного исхода, как вознаградить себя удержанием задатка или залога.

Сделав очерк страны и быта ее населения, продолжаем рассказ о нашем путешествии.

Эцерская и бечойская долина, поперечные ингурской долине, разделены высоким горным отрогом, который, примыкая отвесной стеной к реке Ингуру, образует здесь глубокую пропасть. Подъем из Эцери на отрог начинается лесом; дальше, в течение часов двух, дорога идет над пропастью. С этой дороги всего лучше видны как сам Сванетский хребет, так и высочайшие его пики: Лакури, Лясил и Ляйла. Хребет всей громадой выступает над ингурской долиной и возносится далеко за снеговую линию множеством острых зубцов. Он на глаз нисколько не уступает в вышине главному хребту.

Любуясь величественной картиной, мы заметили приближающихся всадников, лишь когда услышали стук копыт. "Это -- бечойский князь Циох", -- пояснил Азамат и поехал к нему навстречу.

Поздоровавшись с нами, князь произнес на татарском языке речь, которая, в передаче Азамата, означала следующее: "Циох услышал о приезде в Сванетию московских гостей Измаила Урусбиева и выехал к ним навстречу с добрыми пожеланиями; братьев его, Левана и Бекербея, нет дома, иначе они были бы с ним; он просит гостей пожаловать в его дом".

Поблагодарив за приглашение и прибавив, что нам очень приятно познакомиться с бечойским представителем рода князей Дадешкелиани, мы поехали далее в сопровождении князя и его свиты.

Скоро начался спуск, дорога круто повернула на север и открылась Бечойская долина, длиною верст восемь, шириною от полуверсты до двух, -- самая большая из поперечных долин.

-- Что это, Ужба? -- спросили мы князя, увидя ледяную массу, которой замыкалась долина.

-- Это ее ледник, -- ответил он, -- самой горы не видно отсюда; она левее.

Дорога в долину идет зигзагами по восточной стороне отрога. Спускаешься, и все время пред глазами -- башни и нивы рассеянных по долине сопелей бечойского общества. Между сопелями извивается быстрая Гула-Чала, вытекающая из ужбинского ледника.

Было около семи часов вечера, когда мы остановились у одноэтажного домика военного пристава, к которому имели поручение от Измаила Урусбиева. На террасу вышла молодая женщина, жена пристава, и, объяснив, что муж ее уехал навстречу кутаисскому губернатору, которого ждут на днях в Сванетию, просила нас войти в дом.

Только что мы успели представиться хозяйке, как между ею и нами завязалась самая оживленная беседа. Мы закидывали ее вопросами. Оказалось, г-жа А.А.Ахтовская живет в Сванетии девять месяцев и нимало не скучает, хотя в течение этого времени она впервые видит не сванетов Природа, горный воздух, изучение быта сванетов, книги вполне заменяют ей общество. Она -- кавказская уроженка, много странствовала по Кавказу, но ничего не видала интереснее и красивее Сванетии. Хозяйка бегло говорила по-сванетски с князем Циохом.

Пока мы беседовали, сидя за чайным столом, успело стемнеть. Г-жа Ахтовская убеждала нас остаться на ночлег в ее доме, так как до княжеского замка остается еще пять верст и притом плохой дороги. Мы были очень рады предложению хозяйки, но стеснялись принятым нами приглашением-- князя Циоха. Хозяйка уверяла, что князь не обидится, ибо уже темно, мы устали, визит в замок сделаем завтра, и она сейчас все это объяснит князю. Циох ответил, что "воля гостей -- его воля, и завтра в полдень он приедет за нами".

Вечер провели в разговоре со стариками, причем переводчиками служили г-жа Ахтовская и единственный представитель медицины в Сванетии, фельдшер из грузин.

Как только проснулись утром, прямо с постелей бросились к окну взглянуть на одну из диковинок Сванетии, Ужбу. На горе ни облачка, ни малейшего тумана... Что за красота! Ради одной Ужбы стоит приехать в Сванетию.

От дома пристава до подошвы горы всего шесть верст, и никакой предмет не мешает видеть ее с этого пункта всю, от основания до вершины. Другой горы, столь оригинальной, как Ужба, может быть, нет на всем земном шаре. Представьте себе почти отвесную скалу в 16 500 футов вышины, при этом скалу одинокую и необыкновенно изящную по своим очертаниям. Восточная ее сторона поднимается из массы льда и снега, спускающихся в долину; на самой же горе снег не держится, -- так круты ее склоны. Стены скалы изборождены острыми разноцветными гранями, напоминающими всего более кристаллы дымчатого топаза, и вместе с тем красиво убраны извилистыми снежными линиями. Заканчивается скала двумя острыми зубцами, наподобие башен, которые, для глаза, буквально упираются в небо. Довольно удачное замечание сделано г. Ильиным, что "вид Ужбы смутно напоминает полуразрушенный готический собор на огромной скале". От Бечойской долины вплоть до Латпарского перевала Ужба не скрывалась с наших глаз, и все-таки мы не успели достаточно насладиться этим дивным зрелищем.

К девяти часам утра у дома пристава собралась большая толпа сванетов. Отвечая на наши вопросы, они перебивали друг друга и шумели. Вообще сванеты очень подвижны, речь свою сопровождают жестами и сильными телодвижениями. Мы пробеседовали со сванетами вплоть до приезда князя Циоха и отправились с ним в замок бечойских князей Дадешкелиани.

Подъехав к замку, мы остановились у его ворот. Минуты через две открылись массивные железные ворота, и из них выступила высокая, стройная старуха. Лицо ее сохранило следы замечательной красоты. Одета она была в потертое бархатное платье, на голове чадра. "Это -- жена моего брата Левана, княгиня Дадьяни", -- сообщил нам Циох. Княгиню окружала большая свита полунагих детей и взрослых. Заметив среди нас грузина фельдшера, она просила его быть переводчиком.

-- Прошу вас войти в наш дом, -- говорила княгиня по-грузински, -- вы увидите, в какой бедности живут князья Дадешкелиани, которые, еще на моей памяти, были царями. Мы разорены: у нас отняли все, кроме этих камней (при этом княгиня указала на стены замка). Я обращалась лично к покойному государю, и до сих пор нет решения нашего дела. Предлагают нам землю на Кубани; но князья Дадешкелиани скорее умрут голодной смертью, нежели оставят очаг своих предков. Прошу вас войти в замок; муж мой будет очень жалеть, что не был дома во время приезда русских друзей Измаила Урусбиева.

Бечойский замок стоит в самом конце долины и командует над ней. Фоном ему служит Ужба. Он одного стиля с эцерским замком, только гораздо обширнее. Стены и башни прекрасно сохранились, но внутренние постройки приходят в ветхость и не ремонтируются. Семьи трех братьев живут в замке. Из жилых помещений мы видели лишь зал, где находится родовой очаг. В другие жилые помещения нас не водили, потому ли, что стеснялись бедности, или потому, что жены Циоха и Бекербея мусульманки. Все время осмотра замка княгиня рассказывала нам историю рода Дадешкелиани, обстоятельства конфискации имущества у бечойских князей и все перипетии ходатайств о возвращении конфискованного.

После осмотра замка нам предложили обед. Два больших низких стола и кругом них скамьи были поставлены вне замковых и ген, на лужайке, неподалеку от ворот. За одним столом поместились мы, Циох, Азамат и фельдшер; за другим -- наши проводники. Подавали вареную баранину, пирог с сыром, рубленую говядину в бараньем жиру, острый куриный суп, простоквашу с сахаром. Ножей и вилок не было; ложки деревянные. Все время обеда нас окружала толпа народа, преимущественно женщины, а княгиня стояла в воротах замка. Обед заключился длинной прощальной речью Азамата, сказанной на татарском языке; заканчивая речь, он поднял руки к небу и просил Аллаха оберегать нас в дальнейшем пути. В Бечо мы расставались с верным и неутомимым нашим колоновожатым, Азаматом, и прочими проводниками из урусбиевского аула. Лошади были наняты лишь до Бечо; что же касается Азамата, то хотя он и не отказывался провожать нас до самого Кутаиса, но мы знали, что дела зовут его домой; между тем явилась возможность отпустить его, так как в числе нанятых новых проводников из сванетов оказался один, по имени Демет, знавший немного русский язык. Демет служил несколько лет милиционером у военного пристава и здесь научился объясняться кое-как по-русски.

Поблагодарив княгиню за оказанный прием, мы сели на лошадей и отправились с Циохом к подошве Ужбы, до которой от замка не более версты. Удивительной картиной природы наслаждались мы здесь. Прямо с поляны поднимается к небу грандиозная скала. Чтобы увидеть ее вершину, надо сильно откинуть голову. Бока скалы такой крутизны, что кажутся почти отвесными. Приближающийся к скале с запада лесистый отрог отделен от нее чрезвычайно узким и темным ущельем. Ужба, ущелье и отрог замыкают Бечойскую долину. Полна таинственности эта местность... Вечерние тени легли уже на ужбинский глетчер, на ледяной мир Главного и Сванетского хребтов, и только высочайшие их пики блестели еще в лучах заходящего солнца.

Мы возвращались долиной "мимо замка. Ворота заперты, огней нет, ни одного звука за его высокими стенами. Замок производил впечатление необитаемого. "Не кажется ли вам сном весь сегодняшний день, а особенно посещение замка? -- сказал один из нас, -- ведь от замка так и веет средними веками. Вышли из него к нам тени прошлых веков и снова ушли покоиться в своих гробницах".

Луна ярко освещала нам возвратный путь и дополняла картинность проведенного дня.

Рано утром явились новые проводники с тремя оседланными лошадьми и двумя под вьюки. Каждый из проводников был собственником одной из нанятых лошадей и не соглашался отпускать ее без себя. Лошади были взяты до мингрельского местечка Цагери, отстоящего от Бечо в 120 верстах. За лошадей заплатили 50 рублей и, сверх того, по 60 коп. в день каждому проводнику. Из Бечо мы выезжали с запасами: г-жа Ахтовская снабдила нас чаем, сахаром и кофеем.

Через два часа мы были в ингурской долине и подъезжали к латальскому обществу. В обществе семь сопелей, 115 дворов и 950 человек населения. Долина здесь расширяется до двух верст, и такое расширенное пространство тянется по Ингуру версты полторы. Затем крутые отроги снова подходят к самой реке, и сопели прерываются. В Латали посетили церковь. Церковь того же стиля и той же величины, как эцерская. В ней имеются старинные кресты с грузинскими и греческими надписями и евангелие на грузинском языке. К наружной стене церкви привешен колокол с надписью: "пожертвован царем Грузии, Александром".

Три версты перевала по горному отрогу, и мы в обществе Ленжери, состящем из пяти сопелей, 67 домов и 620 человек населения. Здесь долина расширилась лишь до полуверсты, и такое расширение продолжается не более версты. Ленжерское общество -- одно из самых обделенных землею, и потому и самых бедных обществ Сванетии.

Снова пятиверстный перевал через лесистый отрог, и мы спускались к богатому обществу Мести. Средний ленжерский поселянин имеет пахотной земли около 4-х кцев, местийский -- до 16-ти кцев. Ширина ингурской долины здесь до двух верст, длина три версты. Общество имеет четыре сопеля, 93 двора, 700 жителей. В долине между сопелями и башнями множество тенистых деревьев, преимущественно буков и лип. В Мести мы сделали привал у священника, ибо знали, что он хорошо говорит по-русски, двенадцать лет в Сванетии и обстоятельно знаком со страной.

Представившись священнику и вручив ему купленные нами в Ленжери три курицы, с просьбой сварить их, мы отправились осмотреть церковь. Церковь того же стиля, как в других обществах, но гораздо обширнее и светлее. Царские врата завешены ситцевой материей. Посвящена она св. Георгию, главному патрону Сванетии. В честь этого святого бывает в конце мая праздник, на который собирается почти все население котловины. Праздник продолжается три дня; из церкви выносят хоругвь с изображением Георгия Победоносца и ставят ее на ровном месте, где происходят скачки.

Выходя из церкви, мы увидели собравшуюся на лужайке толпу. По нашей просьбе священник обратился к толпе с предложением устроить хоровое пение. После непродолжительного шума и смеха, человек до двадцати стали в круг, правыми руками взялись за пояса и кинжалы соседей с правой стороны, левыми -- за пояса и кинжалы соседей с левой стороны, и началась песня. Не легко было С.И.Танееву уловить дикие звуки сванетского пения, беспрестанно прерываемого выкрикиваниями. Пение сопровождалось танцем. Сначала поющие медленно выделывали замысловатые па ногами, затем движения становились быстрее, быстрее и перешли в бешеные скачки. Пели о том, как местийцы зазвали на угощение двух братьев Созорицы из Мулаха и хитростью убили их. Мы дали певцам двадцать новеньких двугривенных, что вызвало на их лицах большое удовольствие. Они пропели нам еще, как пошли ушкульцы на охоту, им приснился дурной сон, на утро случился завал, и все охотники погибли. Дика музыка сванетов, но голоса у них замечательны. Редкий сванет не обладает звучным баритоном или низким тенором. Приятно слушать их разговор: мужественные звуки свободно вылетают из фуди беседующих. Сванеты говорят очень громко, а это, равно как и их звучные, фудные голоса, объясняется, может быть, жилищными условиями. Сопель от сопеля часто отстоит не далее полуверсты, и дети разных сопелей переговариваются между собой на таком расстоянии.

Только что мы выехали из Мести и поднимались на высокий горный отрог, как нас нагнало до шестидесяти всадников. Это Бекербей Дадешкелиани ехал из Пари с несколькими прибывшими к нему в гости абхазскими князьями и свитой навстречу губернатору. Князь Бекербей говорил по-русски, и потому знакомство с ним было весьма кстати.

В Мести Ингур круто поворачивает на юг. Ингурскую долину продолжает к востоку мулахская долина с рекою Мульхре, вытекающей в северо-восточном углу котловины из офомного тюберского ледника. С вершины горного отрога открылась перед нами поражающая своей красотой мулахская долина. Имея пять верст длины (с запада и на восток) и от одной до двух верст ширины, долина замыкается громадными снеговыми вершинами Гестолы и Тетнульда. Здесь главный хребет образует полукруг, южная сторона которого глубоко врезается в котловину несколькими высочайшими горами Кавказа с Тетнульдом впереди. Тетнульд, превышающий Монблан, стоит на первом плане; за ним сплошные снега Адыша, чхарских пиков и Намквама. С этих гигантов спускаются в леса юго-восточной части котловины первоклассные ледники: адышский, чхарский и кальдский.

Посчастливилось нам погодой в Сванетии. Все время путешествия по ней стояли ясные дни, и, благодаря этому, мы постоянно наслаждались такой яркостью и разнообразием красок, какие едва ли где можно встретить. Объясняется это географическим положением котловины. Перед вами в тесном горизонте одновременно и непрерывно -- и ослепительный блеск ледяного мира, и разноцветные скалы, и зеленеющие отвесные леса, и яркая мурава альпийских лугов, и рассеянные между башнями, рощами и лугами нарезки пажитей, блестящих всеми оттенками медной яри и золота.

Наслаждаясь до восторга такой картиной, спускались мы в мулахскую долину. Мулахское общество вместе с местийским -- самые богатые в Сванетии. Здесь пять сопелей, 80 домов, 940 чел. населения.

-- Где думаете ночевать? -- спросил нас князь Бекербей.

-- У священника.

-- Вам будет неудобно остановиться у священника. Он имеет большую семью, а домик маленький. Лучше остановитесь в канцелярии.

-- В канцелярии? Какая это канцелярия? -- спросили мы.

-- А это, видите ли, -- отвечал князь, -- довольно просторные избы, выстроенные недавно в каждом обществе; в них останавливается военный пристав; сюда же старшины собирают народ для объявления каких-либо распоряжений. В канцелярии ночевать гораздо лучше, чем в сванетском доме.

-- А вы, князь, где остановитесь?

-- Обыкновенно я останавливаюсь в канцелярии. Но сегодня уместиться в ней нам всем будет тесно. Отделиться же мне от абхазских князей неудобно. Я проведу ночь с моими спутниками на траве.

Уже стемнело, когда мы подъехали к канцелярии. Князь распорядился, чтобы затопили камин, обещал прислать нам через час вареной баранины и вина, пожелал доброй ночи и отправился к своим спутникам.

Канцелярия представляла собой две довольно грязные комнаты, по стенам которых стояли длинные скамьи; ни стола, ни каких-либо письменных принадлежностей не имелось. Только что развели огонь, как стали входить один за другим сванеты, расспрашивали через Демета, "зачем приехали", рассматривали вещи, особенно часы, ощупывали на нас платье и шумно сообщали что-то друг другу. Увидав табак, они для получения его подставляли свои длинные, тонкие трубочки. В канцелярию набралось человек до сорока; остальные стояли на дворе. Как ни умильно смотрели сванеты на принесенную нам баранину, ее не было так много, чтобы делиться с ними, тем более, что нужно было дать проводникам; проворно схватывали они откладываемые в сторону кости и жадно их обгладывали. Сванеты с любопытством следили за устройством нами из пледов, пальто и бурок постелей и стали расходиться, лишь когда мы начали уже дремать.

На следующее утро мы были смущены следующим казусом. Дело в том, что одному из нас необходима была в путешествии сильная лошадь. Собственник такой лошади, нанятой в Бечо, отказывался продолжать путь ввиду того, что у нее спина оказалась стертой. Приходилось искать новую лошадь, и мы просили князя помочь нам в этом деле. Князь поручил разыскать лошадь старшине. Несколько раз приводил старшина лошадей, но все они, по мнению Бекербея, не были достаточно сильны, чтобы сделать Латцарский перевал с данным всадником. Старшина заявил, наконец, что он показал всех наиболее сильных лошадей. Положение было неприятное; одному из нас приходилось продолжать путешествие пешком; и если не отыскалась подходящая лошадь в мулахском обществе, тем менее было шансов найти ее в следующих, менее богатых, сопелях.

-- Вот что, господа, -- сказал Бекербей, -- у одного из абзахских князей есть очень сильная лошадь; может быть, он согласится ее продать.

-- А сколько она стоит?

-- Он не возьмет более своей цены, -- ответил князь: -- лошадь чистокровная кабарда, кажется, за нее заплачено полтораста рублей.

Такую сумму мы могли дать и просили Бекербея отправиться к абхазскому князю для переговоров.

Вскоре Бекербей вернулся и с ним верхами пять абхазских князей. Лошадь имела вид неказистый. Собственник спросил 170 рублей, уверяя, что нам с первого слова дадут за нее в Кутаисе двести. Мы попробовали предложить дать нам лошадь внаем до Цагери, откуда ее вернем с сванетами. Нам ответили, что князь может продать лошадь, но отдавать внаем не может. Лошадь была куплена. Она дошла лишь до мингрельского местечка Цагери, где пришлось ее оставить для продажи при первой ярмарке. Надо было чем-нибудь справить покупку; мы приготовили кофе по-турецки и угощали им князей.

Поиски лошади взяли более полдня времени. Простившись с князьями, мы выехали из Мулаха в три часа.

Дорога нам предстояла на юг в долину Ингура. Переехали реку Мульхре, от которой веяло зимней стужей, -- и стали взбираться на крутой Мулахский перевал, вышиной 7 ¹/₂ тысяч футов. Здесь, на высшей точке горы, мы сделали привал, чтобы еще раз полюбоваться живописной Мулахской долиной. Как только начался спуск, явилась полная перемена ландшафта. Вместо густонаселенных долин, пред нами, утопая в зелени лесов и тесно примыкая друг к другу, стояли конусообразные горы. Там и сям, среди зеленых гор, мелькали снежные вершины Сванетского хребта. Ландшафт был полон уединения, спокойствия и романтизма. В таких местностях любили ютиться монастыри. У подножия гор, на высоких берегах Ингура, расположились шесть сопелей ипарского общества, самого бедного во всей Сванетии. Пахати и сенокосы сопелей разместились клочками на такой крутизне, что, казалось, и стоят там трудно, а не только работать.

В сумерках подъехали мы одни, без проводников, к церкви одного из сопелей. Здесь, на лужайке, сидело человек до сорока, одетые почти все в звериные шкуры.

-- Папи, где папи? -- обратились мы к ним.

Несколько сванетов замахали руками и отрицательно качали головой, из чего мы вывели, что священника нет дома.

На всякий случай произнесли еще несколько русских слов: "продай молока, курицу, барана"; но видя, что сидевшие не понимают по-русски ни слова, прекратили обращения к ним и, не слезая с лошадей, ожидали проводников. Между сванетами начался шумный разговор, причем они все чаще и чаще указывали на нас: их взгляды, жесты, тон голосов показались нам недружелюбными. Заметив наше намерение уехать, один из толпы схватил лошадь за узду. Тогда мы крикнули на них и протянули руки по направлению горы, с которой спускались вьючные лошади и проводники с ружьями через плечо. Шум немедленно прекратился, и сванеты внимательно всматривались в приближающийся караван. Мы крикнули Демету, чтобы он поспешил. В это время подбежал к лужайке человек в пиджаке и обратился к нам со словами:

-- Я говорю по-русски, что вам нужно?

-- Кто вы такой?

-- Я -- здешний писарь.

-- Ну, вот и прекрасно, -- сказали мы ему, -- подите сюда, прочтите эту бумагу (открытый лист) и переведите им.

Когда писарь окончил разъяснение сванетам значения и содержания открытого листа, мы сказали присутствующим, что хотя можем требовать всяческого нам содействия, но ограничиваемся тем, что требуем дать нам молока, яиц, курицу и барана, за что будет заплачено, а также чтобы в канцелярию пришли сейчас до десяти стариков.

К концу этой интермедии подошли проводники. Демет с писарем занялись приисканием нам пищи, а мы отправились в канцелярию.

Вскоре явились старики, писарь-переводчик {Писарь, местный поселянин, получает от общества за свои обязанности 20 руб. в год; он окончил курс двух классов кутаисского духовного училища.} и продукты. За десять яиц заплатили два абаза, за миску молока (бутылки в три) -- два абаза, за две курицы -- три абаза. Барана привела позже целая толпа при освещении лучинами; спросили за него четыре рубля, на что мы согласились; затем, после шума в толпе, оказалось, что желают пять рублей, -- мы согласились; опять шум, -- и барана уводят; жалко ему продать барана, -- пояснил нам Демет. Вместо барана нам принесли только что пойманные четыре форели. В Тифлисе мы узнали, что население ипарского общества считается самым диким в целой Сванетии.

Выехали из Ипари с первыми лучами солнца. Дорога шла лесом по горным отрогам Ингурского ущелья. Она то поднималась над рекой, то спускалась к самому ее уровню. По причине большой крутизны склонов, поселков не было вплоть до кальского общества, на расстоянии шести часов. Большую часть этой дороги, как и вообще сванетских дорог, ехали гуськом, и тем оживленнее делалась наша беседа, когда являлась возможность ехать рядом. Чувствовалось удивительно хорошо. Природа дивная, краски яркие, веселые, усталости ни малейшей. Вся обстановка нашего путешествия была столь необычна, впечатлений так много, что нам казалось, будто прошли уже месяцы, как мы оставили Кисло-нодск. Не только день на день, половина дня на другую, но и час на час не были похожи. Как в калейдоскопе непрерывно менялись перед нами великолепные картины природы и производили такое сильное впечатление, что мы и теперь, когда пишем эти строки, после двухмесячного промежутка времени, можем живо представить себе обстановку буквально каждого часа из 24-х дней нашего пути от Кисловодска в Кутаис.

Демет шел рядом и выражал большое изумление каждый раз, когда приходилось называть ту или другую гору, или селение, в котором мы еще не были. -- Откуда знаешь? -- спрашивал он. Один из нас, посмотрев на часы, громко сказал: -- Скоро одиннадцать. -- Что значит одиннадцать часов? -- спросил Демет. Объяснить ему значение часов было тем легче, что он имел представление о полдне и полуночи.

-- С вами я не боюсь здесь идти, -- прервал нашу беседу Демет, -- а один не пойду.

-- Почему? -- спросили мы.

-- Видишь камень в реке? -- Демет указал на него, -- под этим камнем живет черт.

-- Ты его видел?

-- Я не видал, а другие видели.

-- Все боятся ходить мимо этого камня?

-- Нет, только наши бечойские боятся.

-- Отчего бечойские боятся?

-- Мы убили брата этого черта.

-- Когда?

-- Это случилось давно, я еще маленький был.

-- Расскажи, пожалуйста, Демет, как бечойцы убили черта.

Демет рассказал следующее. Поселилися в Бечо черт с одним глазом на лбу и каждую ночь, как ни караулили, уводил скот, то с одного, то с другого двора. Наступила очередь Гио. Гио говорит жене: -- Не будем спать эту ночь; может, и услышим, когда черт придет; а если услышим, я стану с ним бороться, а ты в это время зажги сено и брось ему под ноги горох, чтобы он упал; лучше я погибну, нежели пропадет мой скот. -- Как только наступила полночь, дверь отворилась, и вошел в дом черт. Гио бросился на него, жена зажгла сено и стала бросать под ноги черту горох. Черт упал; тогда Гио с женой скрутили веревкой руки и ноги черта и привязали его к скамейке. На другой день Гио пришел на сход и спросил, что дадут тому, кто поймает черта. Сход обещал дать вола и пару баранов от каждого двора. -- Идемте ко мне в дом, -- сказал Гио, -- я поймал черта. -- Черта вывели в поле и убили стрелами. В Сванетии тогда еще не было ружей.

Слушая еще другие рассказы Демета о чертовщине, доехали мы до главного святилища сванетов -- Шальяна. Церковь стоит на высоком холме, одна сторона которого спускается вертикальной скалой в Ингур. Церковь окружена роскошной сосновой рощей; роща считается священной, и ни один сванет не срубит в ней ни за что и маленькой веточки. В полуверстном расстоянии от холма виднелись башни кальского общества. Мы остановились у моста через Ингур и просили Демета купить нам хлеба и сыру, а также отыскать старшину и священника, чтобы они показали нам церковь. Около часу ожидали мы возвращения Демета. Последний вернулся с известием, что священник и старшина не могут показать церковь без согласия общества; хлеба и сыру не купил, так как жители продали весь запас для приезда губернатора. Мы отправились в сопель Довбери, где живет старшина, рассчитывая собрать сход и получить от него согласие на осмотр церкви.

По дороге в сопель нас встретил молодой офицер, оказавшийся князем Джансохом Дадешкелиани. Мы были приняты князем очень любезно. Выразив сожаление, что его и брата не было дома во время посещения нами эцерского замка, он ввел нас под навес из сосновых ветвей, где стоял стол, накрытый девятью приборами, и приказал повару приготовить, как можно скорее, бифштексы и принести две бутылки вина.

На заявленное с нашей стороны желание осмотреть Шальян, князь предложил отложить исполнение этого намерения до приезда губернатора, которого ожидают с минуты на минуту. Затем он стал рассказывать, с какой неохотой впускают сванеты чужестранцев в свое главное святилище. Они убеждены, что за допущение чужестранцев в Шальян их постигнет небесная кара в виде града и неурожая. Выслушав это, мы заявили, что не желаем быть причиной ожидания сванетами всяких напастей, и, вероятно, губернатор тоже откажется от посещения Шальяна. Так и случилось.

Сопель Довбери лежит у самой подошвы Латпари, на высоте 6 700 футов. Недалеко от навеса стояло до сотни сванетов, ожидая появления на горе губернатора. Толпа зашумела; мы вышли из шатра и увидели спускающихся с Латпари несколько десятков всадников. Минут через двадцать губернатор был в Довбери; мы ему представились и вместе с ним вошли в толпу. Из толпы вышел человек лет тридцати пяти, с наружностью южного итальянца, и начал говорить речь голосом возбужденным и сильно жестикулируя. Оратор останавливался после каждой отдельной мысли, чтобы дать Татаркану Дадешкелиани возможность переводить речь буквально. Жаль, что мы не успели записать речь слово в слово; приблизительно она была следующая:

"Вы спустились в страну, отрезанную от всего света. Вы видите ее теперь. На север и юг, на восток и запад -- все живут богаче нас. Там (оратор указал рукой на юг) -- виноград; там (на север) -- огромные стада; у нас же мало даже хлеба, а в неурожайные годы мы ходим очень голодные. Что я получил от отца, то и передам детям. Я ничего не могу прибавить. Говорят -- работайте. Мы не прочь, но что можно сделать? Кругом нас горы; земли для возделывания мало. Мы очень ждали вашего приезда, чтобы заявить вам о наших нуждах. Поддерживать дорогу через Латпари нам трудно. Еще более трудно ходить в кутаисский суд. Девять месяцев латпарская дорога занесена снегом; в суд надо придти к назначенному времени, во всякую погоду, и каждый год несколько человек замерзает на Латпари. Мы просим вас освободить нас от этих тягостей" {Речь была произнесена необыкновенно красиво. Оказалось, оратор много раз живал в Кутаисе на садовых работах.}.

Губернатор отвечал, что мосты уже выстроены на счет правительства и будут сделаны дальнейшие облегчения в дорожной повинности. Он надеется, что возможно будет устроить так, чтобы в суд требовали только летом. Кальское общество страдало в последнее время от града, и с него не взимали податей. "Я приехал к вам, -- закончил речь губернатор, -- чтобы лучше ознакомиться с тем, как вы живете, и сделать все возможное для улучшения вашего положения. Кто имеет ко мне какую просьбу, пусть скажет, я ее запишу. В вашем обществе я пробуду два дня".

Последовал обед. Здесь мы познакомились со спутниками губернатора: князем Татарканом Дадешкелиани, начальником Лечхумского уезда (куда входит Сванетия), кутаисским статистиком, бечойским военным приставом, мировым посредником, двумя чиновниками особых поручений и сванетом из ушкульского общества, Нижерадзе, служащим в канцелярии уездного начальника. Мы чувствуем потребность выразить еще раз глубокую признательность А.М.Смекалову и его спутникам за то редкое радушие, с каким мы были приняты. Полтора дня, проведенные в этом обществе, принадлежат к лучшим воспоминаниям нашего путешествия.

Вечер провели в интересной и весьма полезной для нас беседе о Сванетии, а затем князья Дадешкелиани устроили нам удобный ночлег в сванетском доме.

На следующий день, ранним утром, мы отправились в ушкульское общество, находящееся на юго-восточной части котловины, на Ингуре, под глетчерами гор Адыша и Намаквама, на высоте 7 200 футов, в четырех-часовом расстоянии от Довбери. Два дела призывали туда губернатора. Надо было помочь ушкульцам, у которых град сильно повредил хлеба и сенокосы; надлежало потушить возгоревшуюся кровную месть между двумя ветвями рода Нижерадзе. Был уже убит отец приехавшего с губернатором Нижерадзе и четверо ранены.

Дорога к ушкульцам идет все время крутыми подъемами и спусками над глубокой пропастью Ингура. Ширина тропы не более шести четвертей. Почти отвесные отроги покрыты лесами. Они отделены друг от друга только узкими и короткими расщелинами. Здесь, по дороге, нет места ни земледелию, ни пастбищам. За час до приезда перед нами неожиданно и разом открылись башни четырех сопелей ушкульского общества, гигантские глетчеры, из которых берет свое начало Ингур, и замок Тамары. Прекрасно сохранившийся огромный замок стоит на вершине горы, командующей над Ушкулем. По преданию, в этом замке провела четырнадцать лет дочь Тамары, Русадана, бежавшая из Тифлиса, вследствие занятия его монголами.

Большая толпа сванетов собралась у дома ехавшего с нами Нижерадзе. Женщины плакали и кричали: "Нам нечего есть". Губернатор слез с лошади, подошел к толпе и держал слово. Он сказал, что знает о постигшем ушкульцев несчастии и приехал им помочь. Пусть они выберут по нескольку человек из каждого сопеля, которые укажут наиболее пострадавших. Этим он сегодня же окажет помощь. Сверх того, он ходатайствует о дальнейших пособиях обществу и уверен, что они скоро будут разрешены. Общество освобождается от податей на этот год. Затем губернатор убеждал ушкульцев прекратить, ввиду постигшего их несчастья, ссоры и братоубийственное кровопролитие; он предложил или выбрать медиаторов, которые выслушали бы обе стороны, по совести определили размер вознаграждения правой стороны и тем прекратили бы кровную месть.

Несколько голосов из толпы закричали: "Так надо сделать!"

Ушкульцы немедленно приступили к выбору представителей от сопелей для указания наиболее пострадавших от града и к выбору медиаторов. Шум был необычайный; князья Дадешкелиани несколько раз входили в толпу и умеряли ее страстное настроение. Выборы заняли около часу времени. Уездный начальник, Н.И.Родзевич, занялся с выбранными представителями составлением списка для распределения помощи и, при этом, ввиду дальнейших пособий обществу, записывал, со слов представителей, всех домохозяев сопелей и у кого сколько душ в доме, земли и скота. Окончив это дело, уездный начальник получил от губернатора 400 руб., которые отдал представителям для распределения денег по составленному списку. Медиаторов выбрали четырнадцать человек, по семи с каждой стороны; одному из них предоставили два голоса. Губернатор просил медиаторов отправиться немедленно в Шальян для присяги, на что они согласились.

Раздача денег, раздача губернатором и его спутниками мужчинам табаку, женщинам и детям леденцов привели ушкульцев в веселое настроение. Начались песни и танцы, не прекращавшиеся вплоть до нашего отъезда. Все общество вернулось в Довбери в чрезвычайно приятном настроении. Обедали с "толум-башем" и тостами {У грузин есть обычай выбирать на обед лицо, обязанность которого произнести тост за каждого из обедающих. Такое лицо называется "толум-баш", что значит: голова стола. У нас толум-баш был мировой посредник, грузин родом.}.

После обеда выбрали место с живописным видом, постлали на траве бурки, легли в кружок и в оживленной беседе провели остальную часть дня. В десятом часу луна осветила своим таинственным светом снежные вершины сванетского хребта, его лесистые отроги, шумные воды Ингура и сопели кальского общества. Расходиться не хотелось, а надо было, -- нам предстоял на утро Латпарский перевал.

Едва взошло солнце, как мы уже поднимались лесистой тропой на Латпари. Подъем -- удобный. К десяти часам достигли площадки перевала, покрытой пожелтелой травой и ярким мохом. Площадка открыта на юг и на север. Восток и запад закрыты двумя острыми пиками, возвышающимися футов на 700 над уровнем площадки. Восточным пиком скрыта вся масса Сванетского хребта.

С высоты Латпарского перевала взор обнимает огромное пространство, занятое горами; горы видны от самой подошвы до вершины, от полосы зеленеющих лугов и лесов до области непреходящей зимы. Южный вид совершенно стушевывается перед видом на север. Хотя Эльбрус был закрыт облаками, но большая часть высочайших гор главного хребта сияли полным блеском. Ближе всего к Латпари стоит цепь сплошных снегов Тетнульда, Адыша, Чхарских пиков и Намквама. Над ледяной площадью Тетнульда и Адыша возвышаются два правильных и чрезвычайно изящных снежных конуса. С обоих спускается в ущелье знаменитый Адышский ледник. Из-за массы снежных зубцов Чхарского хребта выступает куполообразная вершина Намквама. Вся эта цепь окаймлена гигантской бахромой ледников; до пятнадцати глетчеров спускается с нее; одни из глетчеров ползут в ущелья, другие висят по склонам снежных пиков. От Тетнульда тянется дугообразно на север стена главного хребта с множеством резко очерченных вершин самой разнообразной формы. Впереди стены поднимаются к небу две остроконечных скалы Ужбы; подошвы горы не видно; отвесные скалы ее кажутся висящим в воздухе колоссальным замком. Вся эта дивная панорама возвышала душу своим величием. Кругом торжественная тишина, ни звука; обитель человека оставлена; пред нами -- срединный мир ледяных гор, -- мир, кажущийся неподвижным, неизменяющимся и вечным, как само время; над величественно безмолвными вершинами висел как бы третий мир -- голубой небесный свод -- и изливал из себя свет, теплоту и радость.

Жаль было оставлять эту природу. С высоты Латпари мы прощались с ледяным Кавказом, со снежными вершинами и глетчерами, со свежим бодрящим воздухом высоких гор... На коней, -- и мы стали спускаться в южную, полутропическую природу.

Спуск очень крут. Внизу, на глубине 6 000 футов, извивалась серебристой тесьмой река Цхенисцхали и чернелось ее глубокое ущелье. В долине реки видно было селение Лашхеты. Горизонт закрывался лесистыми горами, вышиной от 6 до 9 тысяч футов.

Мы ехали прекрасными альпийскими лугами, покрытыми массою разнообразных и ярких цветов. Особенно хороши были желтые лилии на зеленых стеблях, в два аршина вышиной. Достигнув леса, остановились у ручейка и зажарили шедшего с нами барана. Затем, лесной тропой спустились с Латпари в веселую, с кукурузными полями долину реки Цхенисцхали и в четыре часа подъезжали к канцелярии чолурского общества, одного из трех обществ Дадьяновской Сванетии.

В канцелярии нашли старшину, которого попросили принести воды, купить хлеба, сыру и яиц. К пяти часам принятие пищи было окончено; и так как мы не чувствовали большой усталости, то решили ехать до следующего селения Дадьяновской Сванетии, Лентехи, находящегося в двадцати верстах от Чолури.

Через полчаса мы были в Цхенисцхальском ущелье, составляющем продолжение долины на запад, и ехали им по удобной, высеченной в скале, тропе, вплоть до селения Лентехи. Все время, на расстоянии 18-ти верст, ущелье поражает своей красотой. Трудно найти природу, к которой было бы более приложимо употребительное у немцев выражение: "hoch romantisch" {Чрезвычайно романтичная (нем.). (Ред.)}. Оба берега ущелья состоят из высоких, живописных скал, укрытых густым сосновым и лиственным лесом. Красноватый цвет обнаженной иногда скалы чрезвычайно эффектно выдвигался на темнозеленом фоне богатой растительности. Внизу ущелье наполнено самой разнообразной, оранжерейной флорой; деревья и камни обвиты плющем. С высоты скал падает несколько водопадов. Стальная вода быстро бегущей Цхенисцхали шумит и серебрится, разбиваясь о камни. Ущелье извивается, и ближайшие пейзажи меняются непрерывно. За полверсты до Лентехи ущелье разом расширилось и перешло в долину.

В Лентехи прибыли в десятом часу. Остановились в канцелярии. Пока варили куриный суп, мы попивали местное вино и наслаждались вечером. Луна ярко освещала мягкую природу окружающих гор, фруктовые сады и виноградники лентехцев. Местность, краски, нежный воздух напомнили нам окрестности Комо.

Следующий день мы продолжали путь долиною Цхенисцхали, которая у селения Лентехи круто поворачивает на юг. Этим селением оканчивается Дадьяновская Сванетия и начинается благословенная Мингрелия. Долина усеяна хуторами и утопает в фруктовых садах. Дорога идет в тени буков, каштанов, грецкого ореха, лавра, тутового дерева, миндального дерева, рододендронов и азалий. Цхенисцхали течет здесь широкою рекой. По бокам долины тянутся покрытые лесом горы от 4-х до 7-ми тысяч футов над уровнем моря. На высоких холмах красуются развалины замков. Спустя четыре часа пути от Лентехи, долина вдруг суживается, и река ревет в узком проходе между двух высоких скал. Этот узкий проход занимает не более четверти версты, и затем совершенно неожиданно открывается новый пейзаж: далекий горизонт, долина расширилась на несколько верст, горы значительно понизились и имеют отлогие скаты. Здесь, в деревне Мазаше, лежит по дороге камень, на котором видны как бы следы копыта мула. С этим камнем у дадьяновских сванетов связана следующая легенда. Ехал на муле Иисус Христос в Сванетию. Но, прибыв к месту, где две отвесные скалы образуют узкий проход, испугался трудности пути и вернулся назад. Нам сообщали, что сванеты весьма сожалеют о случившемся; они полагают, что жили бы гораздо лучше, если бы Христос доехал до Сванетии.

Миновав узкий проход и проехав версты две по расширенной долине, мы подъезжали, в жаркий полдень, к местечку Цагери. Скоро отыскали дом уездного начальника, Н.И.Родзевича, от которого везли жене поклон. Здесь нас приняли самым радушным образом. Вечер провели, слушая Бетховена в исполнении С.И.Танеева.

От Цагери до Кутаиса восемьдесят верст. Их можно сделать на колесах, но в местечке нет экипажа. С.И.Танеев торопился в Москву, а потому решили проехать это расстояние в один день. Рано утром пришли новые лошади и при них два мингрельца. Лошади были наняты за 20 рублей, по 4 рубля каждая. Чтобы достигнуть Кутаиса в течение дня, следовало ехать крупным шагом, а иногда и рысью. Пришедшие проводники не имели для себя лошадей; г-жа Родзевич была так любезна, что дала нам конного провожатого.

Дорога из Цагери в Кутаис идет сначала цхенисцхальской долиной, а потом, в пятнадцати верстах от местечка, начинается долина Риона, которая считается самой красивой на всем Кавказе. Плавно течет широкий Рион среди роскошной растительности и мягких очертаний гористых берегов долины. Густая населенность почти не прерывается; для путника в селениях -- "духаны", где он может насытиться курицей, сыром и яйцами, утолить жажду приятным вином и найти ночлег.

Очаровательной Рионской долиной, в тихую лунную полночь, въезжали мы в Кутаис.

Оставить комментарий Ковалевский Максим Максимович (bmn@lib.ru) Год: 1886 Обновлено: 11/06/2025. 236k. Статистика. Статья: Публицистика Критика и публицистика Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Из путешествия И.Иванюкова и М.Ковалевского.

Ковалевский Максим Максимович В Сванетии

В Сванетии

Из путешествия И.Иванюкова и М.Ковалевского*

I.

Ковалевский Максим Максимович
В Сванетии