Собрание, приведение в научный порядок, объяснение и приложение к вопросам истории простонародных наших песен составляет предмет немаловажных задач современной умственной деятельности нашей. Об этом у нас говорили много, но нельзя сказать, чтобы сделано было столько, сколько можно и нужно было сделать.
К произведениям народного творчества не следует относиться так, как мы обыкновенно относимся к литературным произведениям. Народные произведения иначе составляются, чем последние, иначе распространяются, иначе оказывают свое влияние на среду, воспринимающую их, а потому иначе должны быть изучаемы и понимаемы. Народные произведения не выходят из рук авторов в целом и законченном виде, они творятся целою массою людей, целыми поколениями, подвергаются в следующих поколениях переделкам, иногда до такой степени значительным, что в них едва можно приметить старую редакцию, -- видоизменяются сообразно местностям и условиям народной жизни, принимают в себя неуловимые, бесчисленные оттенки людских кружков и личностей. При поверхностном взгляде народная поэзия может показаться однообразною, но чем глубже мы всмотримся в нее, тем безграничнее и удивительнее будет казаться ее разнообразие, а вместе с тем мы убедимся, что все это разнообразие проникнуто единым духом, определяющим самоличность народа. Поэтому важность народных произведений для мыслящего исследователя протекшей и современной жизни народа определяется преимущественно степенью и способом их распространенности в этом народе. Песня народная тогда только для нас получает вполне ясный смысл, когда нам становится известным: в каких местностях, при каких условиях жизни и народного быта она является, сохраняется, расходится, видоизменяется и исчезает. Только тогда мы из нее узнаем все то, что она выражает. Без этого народное произведение часто делается непонятным, и мы, воображая себе, что нам ясно в сущности неясное, будем беспрестанно впадать в двусмысленные или ошибочные заключения. Кроме того, указанные нами свойства народной поэзии таковы, что, доставляя историку важные материалы для узнания различных сторон народной жизни и быта, эта поэзия всего более важна и драгоценна для него тем, что ее изучение в совокупности произведений может доставить ему возможность усвоить тот проникающий все эти произведения дух народа, с которым он увидит в настоящем свете понятия, чувствования, воззрения этого народа, а затем события, повороты, перевороты и остановки на всех путях народной истории станут для историка осмысленными до такой степени, какой он не в силах достигнуть изучением каких бы то ни было актов, записок и т.п. Взвешивая эти черты народной поэзии, мы еще не видим в нашей науке средств, пособий и материалов, при которых историк мог бы достигнуть такого понимания и усвоения, и приходим к неизбежному, вовсе не отрадному заключению, что в области знакомства нашего с великорусскими простонародными песнями сделано немного.
Мы никак не станем умалять заслуг наших почтенных собирателей, обогативших в последнее время нашу литературу своими изданиями; но в их сборниках обращено преимущественно внимание на редкие, обветшалые и вымирающие в народе явления народной поэзии, которых, по причине их исчезновения в массе, приходилось отыскивать в краях, наиболее удаленных от течения жизни под современными условиями; таковы так называемые былины.
С нашей точки зрения чрезвычайно важны песни наиболее распространенные, наиболее обычные, наиболее оказывавшие влияние в той среде, где они в ходу, и наиболее дающие средств для узнания разных сторон повседневного народного быта и для уразумения понятий, чувствований и воззрений народа в сфере его действительной жизни, как протекшей, так и настоящей. Сюда принадлежат песни обрядные, как относящиеся к различным временам года, так и к различным случаям семейной жизни, песни любовные, семейные, песни рекрутские, солдатские, разбойничьи, козацкие, тюремные и пр., все вообще, выражающие разные положения, в которых находился народный человек в общественной сфере и в семейном быту одним словом, песни бытовые, и причисляем сюда также песни о событиях из народного быта и народной истории, возбуждавших участие народного чувства: эти песни народ иногда называет простыми, когда приходится отличать их от духовных стихов, былин или исторических песен; собственно эти песни преимущественно и заслуживают названия песен, так как, напр., былины составляют особый отдел народной поэзии, образующий переход от песен к сказкам, так что вопрос о принадлежности былин к песням может еще подвергаться исследованию. Эти-то песни, считаемые нами чрезвычайно важными, подвергались замечательному невниманию со стороны собирателей и ученых, так что желающий изучать по ним народную жизнь встретит большой недостаток средств. Некоторые из прежних, наиболее важных, сборников таких песен сделались библиографическою редкостью, как, напр., песни Сахарова, которые можно теперь приобресть разве за огромную цену, а важное издание песен прошлого столетия, сделанное Новиковым, едва ли отыщется в Публичной библиотеке. Иные собрания теряются в периодических изданиях разных годов. В настоящее время следовало бы собрать воедино все это напечатанное и, сколько возможно, очистив критикою, принять в пособие для будущего издания, а между тем предпринять новое, широкое, повсеместное собрание песен, уже соблюдая иной способ и иные приемы, а не те, какими руководствовались в былые времена. Необходимо издать такой сборник, где явно оказывались бы отличия и сходства народной поэзии во всех краях Руси, где бы видно было, какие песни поются в одном крае и не поются в другом, как видоизменяются и переделываются песни сообразно различиям местностей, языка и быта народа. В настоящее время, если бы предложить такого рода вопросы: чем отличаются песни внутренних великорусских губерний от песен Поволжья или песни земледельческого населения от песен промышленников? какой взгляд у русского народа на ту или другую сторону его жизни и быта? -- то эти вопросы (как скоро надобно было бы браться за песни) едва ли кем-нибудь из ученых могли быть решены с подобающею точностью. Между тем таких и подобных вопросов может возникнуть целый ряд; никто не будет сомневаться в их важности, но никто не будет в состоянии дать на них ответы.
Желаемое нами -- и, как мы смеем думать, настоятельно необходимое для науки -- собрание песен, конечно, не под силу частным лицам, но у нас есть ученые общества, у нас есть этнографическое отделение Географического общества, которому, по его специальности, более всего подобает заняться таким делом.
Мы смеем надеяться, что и наше правительство, сознав важность такого предприятия, не откажется пособить исполнению его и денежными средствами, но частные лица должны постараться содействовать ему как своею деятельностью, так и пожертвованиями. Было бы чрезвычайно полезно, если бы кто-либо из наших ученых, кому специально близко изучение русской народности, открыл публичные лекции этнографии с целью ознакомить публику как с тем значением, какое признала за собраниями памятников народной поэзии европейская наука, так и с этнографическою литературою у нас; а вместе с тем эти чтения должны были бы возбудить участие к изучению народности вообще и указывать пути и средства для тех, которые начинают трудиться на этом поле.
Но пока-то осуществятся наши желания, а между тем на этом поле работают с постоянством и бескорыстием скромные частные лица, не ищущие ни громкого имени, ни выгод, но оживленные горячею любовью к своему предмету. Не следует забывать их, не следует и оставлять без внимания и оценки того, что они успели сделать для науки.
Таков именно достопочтенный образчик этнографического труженичества -- сборник великорусских песен, собранных г-ном Шейном и напечатанный первоначально в "Чтениях Московского Общества Истории и Древностей"*.
______________________
* В настоящее время этот сборник существует в виде отдельной книги: "Русские народные песни, собранные В. Шейном. Часть первая. Изд. Имп. Общества Истор. и Древн. при Москов. университете".
______________________
Петр Васильевич Шейн, родом еврей, в молодости принял христианство не из расчета, как поступают нередко его соплеменники, а из убеждения, и с тех пор предался всею душою русскому народу, посвятив себя изучению его народности и собиранию его народных поэтических произведений. Он исполнял свое дело с редкою страстною любовью и удивительным постоянством. Для этого дела, по его словам, отрекся он от эгоистических видов в жизни, остался до старости бессемейным бобылем и, находясь в должности учителя разных предметов, переходил из губернии в губернию, служил в Тульской, Тверской, Симбирской, -- домогаясь перевода с места на место с целью ознакомиться с русским народом в различных краях его неизмеримого отечества и как можно более оразнообразить и обогатить свой сборник песен, который он наполнял с самою почтенною добросовестностью. Средства у него были самые ограниченные, какие только могут быть у бедного учителя, и, при этих средствах, он отказывал себе во всем, чтобы иметь возможность жертвовать на любимое свое предприятие. В настоящее время он находится в Витебске в качестве учителя немецкого языка в гимназии, и перешел туда тоже не с иною целью, как с желанием изучить белорусскую народность и собрать белорусские песни, что уже ему и удалось в значительной степени. Первая часть его сборника великорусских песен, как мы уже сказали, напечатана, но у него готова вторая, по нашему мнению, еще более интересная, по крайней мере более рельефно выказывающая резкие стороны народной деятельности, так как туда вошли песни былевые, разбойничьи, тюремные, козацкие и другие. Этот второй том доставлен был им в Географическое общество, и мы бы желали, чтоб этнографическое отделение не замедлило познакомить ценителей народной поэзии с этим сокровищем.
Нельзя без сожаления упомянуть о несчастии, постигшем г-на Шейна и, вместе с тем, его предприятие. Почтенный собиратель отправил, как он сам говорил, до двух сот песен в Московское Общество Истории и Древностей чрез московский университет, и что же? Песни эти получены в университете -- и пропали! Собиратель, надеясь на аккуратность и честность почтового ведомства, не мог себе допустить и мысли о том, чтоб его песни, сохранившись на почте, погибли в храме наук. Надобно видеть, до какой степени это печальное происшествие привело его в горесть и уныние. Тому уже прошло довольно времени, но г-н Шейн не может говорить об этом несчастии без сильного душевного потрясения.
Такое лицо, свято и бескорыстно посвятившее себя прекрасному делу, полезному для отечественной науки, достойно того, чтобы помочь ему, а помочь ему можно только одним -- даровать ему средства и содействие к продолжению своего дела. Этот человек весь предан ему, любит его более всего в мире и, несмотря на свои немолодые лета и очень хилое здоровье, готов еще и, конечно, может сделать более десяти других молодых и здоровых, с его необыкновенною любовью и неутомимою деятельностью. Дай Бог, чтоб на Руси не переводились такие почтенные труженики, которые, не возносясь высоко, не принимая на плечи свои тягости, которой они нести не могут, работают скромно, но делают столько, сколько сделать в состоянии по своим способностям и обстоятельствам жизни.
Первая часть сборника г-на Шейна представляет собою все течение жизни русского народа в семейном быту его, начиная от колыбели и кончая могилою. Эта часть открывается детскими песнями, заключается похоронными.
I
Детские великорусские песни все почти короткие разговоры, в которых господствует игра слов и созвучий, часто при совершенной нелепости содержания; иногда умышленно подбираются неестественные и дикие положения, сближения и рассказы, иногда же набираются слова без всякой связи, вроде:
Первый бан,
На колоде барабан,
Пятьдесят судьев,
Пономарь ульев;
Пели, горели,
За морью полетели и пр.
В детских песнях в замечательном обилии являются разные предметы природы, особенно животные: котик серенький -- хвостик беленький, убаюкивающий ребенка; -- кошка, у которой дом загорелся; -- коза-лубяные-глаза; -- волк на работе; -- петух, подающий голосок на боярский дворок; -- козел бабушкин -- хвастун, который хвалится поймать семь волков и убегает от одного зайца; -- сорока варит кашу; -- сова выходит замуж то за князя-гуся, то за луня; -- птицы пируют у ней на свадьбе; -- заяц в сафьянных сапожках; -- лисичка-сестричка; -- медведь на решетке; -- голуби, воробьи; курица печет лепешки, таракан дрова рубит, комар воду тащит и пр. Обращаются к дождю, просят его пойти и обещаются за то дать ему похлебать гущи; обращаются к солнцу и говорят, что его детки плачут -- масло колупают и раздают собакам и кошкам. Сквозь эту детскую болтовню проглядывают следы древнего времени; в одной, например, детской песне встречаем тиуна:
Куколка, куколка,
Боярыня куколка,
Зачем вечор не пришла?
Побоялась тивуна.
Тивун тебе не судья,
Судья тебе архирей!
Еще резче дают о себе знать отдаленные, давно протекшие времена в одной известной песне, где описывается, как турки (в других известных нам вариантах -- татары) берут в плен старую женщину; она достается в невольницы татарину или турку, у которого женою -- дочь этой старухи. Эта песня, собственно, однако, не детская; она поется отдельно, как особая песня, а сделалась в некоторых местах детскою оттого, что в ней встречается выражение: "Ты баю, баю, мое дитятко!" Вот, например, как часто песни изменяют свое значение и по некоторым частным чертам принимают иное применение.
За детскими песнями у г-на Шейна следуют песни хороводные, которые собиратель делит на три вида: наборные (у Сахарова некоторые из подобных песен отмечены именем сборных), игровые и разводные.
К первому отделу г-н Шейн причисляет такие, которых содержание так или иначе заключает в себе приглашение к хороводу, приготовление к хороводному сбору и первое сближение молодца с девицею. Песни эти вообще коротки.
Девица ищет, ждет молодца, встречает молодца, молодец забирается к девице, выбирает девицу, ведет девицу на игрище; целая группа молодцов идет выбирать девиц; девица работает, и хочется ей гулять; она находит себе молодца. Иногда подобная песня говорит о предмете, по-видимому, совсем не относящемся к делу, а в конце является черта приготовления к хороводу; так, например, в одной песне рассказывается, что мужья ушли молотить, а жен своих уложили спать, а потом следуют стихи:
Пожалуйте ручку,
Пойдемте в хоровод.
Во множестве песен такого рода подобная фраза служит неизменным типическим местом, обыкновенно заканчивая песню.
Символического отношения к природе здесь нет. Образов в этих песнях довольно; но они относятся ко внешнему виду молодцов и девиц, и при этом господствуют признаки новейшей жизни. Таким образом, в описании наряда молодца встречаются:
Сибирка в обтяжке,
Часы во кармане.
Является железная дорога:
Полюбил парень девочку,
С перевозу мещанин,
За ручку ухватил,
На машинку посадил.
К удивлению нашему, мы наткнулись даже на газеты:
По дорожке по большой
Бежит маленький штафет:
Несет милому газет.
Мы газеты принимали,
Распечатали, читали.
Замечательно, как русское молодечество, которое высказывается в образе доброго молодца, переходит и на девицу. Девицы хоровода представляются воинственными; они идут по городу и несут на плечах ружья; генерал как увидел их, то пожалел о том, что раньше женился на барыне, а то мог бы взять себе в жены одну из таких воинов в юбках.
Вообще форма этих песен, как и большей части хороводных -- новая; старые песни беспрестанно подправляются, поновляются, переделываются, движутся вместе с жизнью, но черты глубокой древности проглядывают из-под новой оболочки: таким образом, рядом с машинами и газетами вы встречаете разувание мужа, переносящее нас прямо во времена Владимира и Рогнеды. Вот, например, песня, несомненно старая:
На речке, на островке,
На ракитовом на кустике,
Не соловьюшка песенку поет,
Молодой мальчик погуливает,
Красным девушкам наказывает:
Вы гуляйте-ка, девицы,
Веселитеся, красавицы,
Покуда воля-та батюшкина,
Небольшая нега матушкина,
Не в равны вы люди вылете.
Не ровен жених навяжется.
Размол одчик молоденький,
Бери девицу хорошенькую.
Эта песня с своими дактилическими окончаниями, с своими чертами старинного затворничества и невольничества женщины, словно столетняя старуха в кругу молодежи, -- между рифмованными, почти хореическими песнями, большею частью с ударением на окончании, вообще сбивающимися на литературность, вроде следующей:
Васиньку, Васильюшка,
По что бранит, по что журить?
Не ты купил, не ты дарил;
Мне купили купцы,
Подарили молодцы.
Носи, Машенька, капот,
Чтобы не было хлопот!
Если будешь хлопотать,
Тебе салопа не видать.
Если в наборных песнях природа не играет никакой роли, то в игорных некоторые предметы природы являются с бледными признаками древнего символического значения.
Таковы некоторые растения. Вот лен: девицы сеют, растят его, а молодцы вытаптывают: это на песенном языке всех славянских народов вообще означает девичество и первое знакомство с любовью; хмель -- символ удалого молодца, представление глубоко древнее, что мы видим и в песнях малорусских, польских, словацких; с ним связывается образ варения пива, образ радушия и веселости; потоптание травы -- символическое выражение полового сближения; то же в песнях других славян и литовцев. Сеяние мака, ржи, проса, составляющее предмет хороводных игр, очень близко к подобным образам у других славян (южноруссов, поляков и чехов), и, вероятно, эти игры не что иное, как обломки древнего языческого освящения земледельческих работ при начале лета. Из животных первое место занимает хороводный заяц, "заинька серенький", которого девицы загоняют в "город", так что ему некуда выскочить, заяц, символизирующий молодца, пленившегося девицею.
Содержание хороводных игровых песен главным образом вращается около знакомства с любовью и ожиданием будущей брачной жизни. Молодец раздумывает, какую невесту ему взять; девица -- какой-то у нее будет свекор или как муж будет учить жену; молодец выбирает себе девицу -- невесту, и это изображается в различных видах. К играм, выражающим этот же смысл, принадлежит "король", игра общая как великоруссам, так и другим славянским народам и, без сомнения, чрезвычайно древняя. Король ищет себе невесты в хороводе; в других вариантах вместо короля -- князь, и эта форма еще древнее, она более туземная, так как в великорусских и малорусских свадебных песнях жених носит название князя, а невеста княгини. Игра в "короля" или "князя", видоизменяясь, выделила из себя другую подобную игру с хороводного песнею: "боярин и царевна"; но должно думать, что это выделение произошло во времена отдаленные, а никак не в московский период, и представление о царской семье относилось еще к Византии. Это видно из соответствующей южнорусской игровой песни, где к царевне приезжают с свадебным предложением гости из Киева от царенка (царевича). В великорусской песне царевич (вероятно, прежде княжич) превратился в боярина. Игровая песня, в которой изображается, как постылый муж умер, а потом ожил, несомненно древнейшего происхождения; она имеет себе вариант в малорусской игре, называемой "перепелка", в которой изображается, что муж умер и жена над ним плачет, потом муж ожил и жена радуется; -- а эта игра с песнею представляет сходные признаки с тою игрою, которая заключает в себе языческое изображение годичных перемен в виде смерти и восстания мифического существа под именем Коструба, Костромы, Ярила и проч. Все это признаки, показывающие, что великорусские игры и соответствующие им игровые хороводные песни, несмотря на все подновления и даже, по-видимому, полную переработку форм, сохранили в себе достаточное количество таких черт, по которым можно видеть их древнее единство с поэтическим миром других славян. Есть, однако, в великорусских хороводах черты, самобытные до такой степени, что они противоречат тому, что мы видим у последних. Так, в песнях всех других славян мы встречаем венок символическою принадлежностью девицы и никогда его не видим на молодце; в великорусской же хороводной песне (No 138) молодец "водил танок" и потерял венок:
Молодец гулял,
Скакал, плясал,
Таночик водил,
Водил я таночик,
Сронил я веночек.
Он просит поискать его потерянный венок, сначала обращаясь к батюшке, потом к матушке; ни батюшка, ни матушка не нашли венка; он просит о том же девушку и --
Красная пошла,
Веночек нашла,
Вся радость моя
И весельице.
Если бы в этой песне, при сохранении всех мотивов, вместо молодца поставлена была девица, то песня эта могла бы занять приличное место в ряду обрядных песен всех других славянских народов, но венок на голове молодца такая же аномалия в славянском поэтическим мировоззрении, как и веретено в руках молодца в обыденной жизни. Между тем это произошло хотя случайно, но вполне естественно. Дело в том, что венок потерял свое древнее значение для девицы: его заменила лента. Венок в сознании великоруссов не имеет ничего символического. На голове молодца он явился как украшение, все равно как ветка или цветок, и заменяет в песне шапку или шляпу, а шапка, по общему славянскому мировоззрению, служит такою же символическою принадлежностью молодца, как венок девицы. И действительно, в других подобных же хороводных песнях мы находим, что молодец роняет с головы шляпу, а девушка поднимает ее, и это служит значением ее склонности к молодцу:
С молодца шляпа долой!
Ты, девица, подыми,
Раскрасавица, подай,
Я слуга, сударь, твоя,
Я слушаюсь тебя,
Черну шляпу подаю,
Он и радошен и весел,
Сам засмеялся и пошел! (No 130).
По всему видно, понятие о "ведении танка" потерялось для великоруссов в том древнем значении, в каком оно еще сохранилось в песнях других славянских народов: танок вести могла только девица, и очевидно, что образ ведения танка зашел в упомянутую песню из какой-нибудь прежней, вероятно пропавшей песни, где он принадлежит девице.
Мы распространились об этом признаке именно потому, что он наглядно указывает нам историю народной песенности. Древние представления смешивались, спутывались и, таким путем, под влиянием, с одной стороны, новых условий жизни, а с другой -- при неясности старых воспоминаний составлялись образы, диаметрально противоположные древним.
Но в хороводных песнях выразилось не только извращение старых образов на новый лад; целые события новейшего быта, которые по своему содержанию могут иметь только очень далекое отношение к хороводному миру, составляют предмет хороводных песен...
Так, напр., генерал Румянцев хочет жениться на немецкой девице; она не хочет идти за него, а он принуждает ее угрозами: песня эта, должно быть, сложена и занесена солдатами, а сделалась хороводного оттого, что здесь все-таки представляется выбор невесты. Другая песня изображает разговор барыни с "холуем", который сознается, что любит ее дочь. По некоторым вариантам разговор оканчивается согласием барыни отдать за него дочь.
Песни, отнесенные собирателем к разряду разводных, -- те, в которых представляется окончание хоровода: обыкновенный признак этого разряда в том, что молодец целует девицу -- главная цель (судя по песням) участия молодца в хороводе.
Хоровод -- одна из древнейших стихий народной жизни. Это, без сомнения, те древние игрища "межю селы", о которых вспоминает наша летопись, повествуя о языческом быте русских славян. Несмотря на то, что христианские блюстители нравственности вопияли против таких игрищ, сопровождаемых "действами (сценическими представлениями) и проклятым плясанием", они продолжали переходить от поколения к поколению, подчиняясь течению жизни и видоизменяясь под гнетом народной судьбы, но тем не менее и до сих пор, как мы указали, сохранили черты глубокой древности. Хороводы для нашего простого народа были тем же, чем балы для высшего общества: средством сближения молодежи обоих полов, местом зарождения взаимной склонности и будущих союзов. Важность их очевидна. Г. Шейн первый подарил науке такое обширное и стройное собрание хороводных песен.
За хороводными песнями в сборнике Шейна следуют названные им плясовые и беседные песни; различие между ними чересчур тонкое, да притом название плясовых едва ли точно подходит ко всем тем, которые помешены в разряде с этим названием. Нам, по крайней мере, известны были многие из таких плясовых песен, которые, однако, мы слышали без всякой пляски. Нам кажется, было бы сподручнее назвать и те и другие, по народному способу выражения, гулевыми песнями. Это вообще песенное выражение народной веселости и шутливости. В большей части господствует рифма или склонность к рифме; стих сбивается на хореический, хотя нельзя сказать, чтоб в этом отношении песни эти отличались правильностью. Содержание их очень разнообразно, но вращается исключительно в кругу семейной или сельской жизни, иногда, впрочем, забираясь в город или барский двор. На некоторых песнях лежит еще очень заметный отпечаток глубокой древности. К таким принадлежат те песни, в которых представляются животные с человеческими свойствами и занятиями. Так, напр.:
Воробей пиво варил,
Молодой гостей сзывал,
Ай люди, ай люли!
Молодой гостей сзывал
Воробей всех пташечек...
Совушка не спесива,
Савельевна не гордива,
Сама пришла незваная,
Середь полу на лапочки
Заиграла в скрипочки.
Воробей пошел плясать
Молодой в присядочку,
Отдавил сове ногу,
Савельевне правую...
В другом варианте:
Совушке на ножку стал,
Савельевне на правую.
Совушка рассердилася,
Савельевна возгордилася.
Она дверью хлопнула,
Воротами скрипнула;
Воробей пошел вдогон
Молодой с поклонами:
Воротись, ты, совушка,
Воротись, Савельевна.
Я сам вино курю,
Я сам крестьян держу.
В другом варианте:
Не того я отчества,
Чтоб назад воротитися,
А я роду царского,
А лица дворянского.
Древность этой песни доказывается несомненно сходством ее с подобною песнею литовскою (См. Rhesa Dainos, oberlittuanische Volkslieder. Konigsberg. 1826. 66). Воробей приглашает к себе на алус (пиво) птиц: пришла сова; воробей танцует с нею и наступает ей на ногу. Обиженная сова идет на него жаловаться в суд, а воробей улетает на забор.
Под No 37 помещена песня также старая, как это доказывает существование такой же песни у червоноруссов и поляков.
Без сомнения, к песням с древнею основою причислить следует несколько песен (No 87, 88, 89, 83), в которых молодец загадывает девке-"семилетке" загадки, которые она отгадывает:
Постой, девка-семилетка,
Изволь, девка, отгадати:
А что растет без кореньев,
А что цветет без алого цвету,
А что шумит без буйного ветру?
Растет камень без кореньев,
Шумит вода без буйна ветру,
Цветет сосна без алого цвету.
Или, по другому варианту, пространнее и разнообразнее:
Загадать ли тебе, девица, пять загадок? --
Отгадаю, сын купеческий, отгадаю хоть десяток.
Уж и что это, девица, краше лета?
Уж и что это, девица, выше леса?
Уж и что это, девица, чаще рощи?
Уж и что это, девица, без коренья?
Уж и что это, девица, без умолку?
Уж и что это, девица, без ответу? --
Краше лета, сын купеческий, красно солнце;
Выше леса, сын купеческий, светел месяц;
Чаще рощи, сын купеческий, часты звезды;
Без коренья, сын купеческий, крупен жемчуг;
Без умолку, сын купеческий, течет речка;
Без ответу, сын купеческий, судьба Божья. --
Отгадала ты, девица, отгадала,
Уж и быть за мною, быть моею женою!
Эта песня представляет сходство с малорусскою сказкою о девке-семилетке, которая отгадывает загадки, предложенные паном своим подданным с обещанием взять себе в жены ту девицу, которая отгадает эти загадки. Одинаковое название "девка-семилетка" как в малорусской сказке, так и в великорусской песне показывает на их древнее единство происхождения. Кроме того, эта песня представляет подобие с легендою о муромском князе Петре и супруге его Февронии, где последняя своею природного мудростью отгадывает мудреные загадки и чрез то делается женою князя,
В No 85 молодец с девицею состязаются между собою в остроумии, задавая друг другу работы одна другой невозможнее:
Душечка-девица.
Сшей-ка мне рубашку,
Не ткавши, не прявши,
В руках не державши.
Душечка-молодчик,
Быстрой теремочек,
Безо мху, без лесу,
Без белого тесу.
Душечка-девица,
Набери мне ягод
Зимой о Крещенье,
А летом об Внесенье (Вознесенье).
Душечка-молодчик,
Сшей-ка мне башмачки
Со желтого песочку.
Душечка-девица,
Напряди вервицы
Со чистой водицы.
Душечка-молодчик,
Слей-ка перстенечек
Со красного солнца;
Где б я ни ходила --
Все бы я светила.
По другому варианту, молодец и девица задают иного рода работы друг другу:
Напряди, милая, дратвы
Из дождевой капли,
И сшей, милая, халатик
Из булатной стали,
Сталь булатная картина,
Чтобы пуля не пробила,
Чтобы мог ее носить.
Сруби, миленький, мне терем
Из маковых зерен,
Чтобы были двери,
Двери, две кроватки,
Чтоб на той кроватке
Я могла бы спати,
Чтоб мне снился
Милый сон. (No 86).
Эта песня сходна с продолжением той же южнорусской сказки о девке-семилетке: когда она отгадала загадку, предложенную паном, последний, желая от нее отвязаться, задает ей невозможные работы, но девка-семилетка соглашается исполнить их с условием, чтобы пан с своей стороны сделал также невозможное, нужное для исполнения того, что приказывает он ей. Таким образом, пан посылает ей яиц с приказанием высидеть из них до утра цыплят и чтоб эти цыплята поспели пану на обед. Девка-семилетка отвечала, что исполнит это, но с тем, чтобы пан сделал из однолетних прутьев плуг и, взорав поле, насеял проса, чтоб это просо выросло к утру и можно было им кормить цыплят. Подобное и в известной муромской легенде: князь Петр посылает будущей жене своей льну и приказывает изготовить ему сорочку, порты и платок в продолжение короткого времени, пока он будет в бане. Девица посьыает ему полено и приказывает сказать, чтобы князь приготовил из этого полена ткацкий станок, на котором она будет ткать ему одежды*.
______________________
* О сходстве этих мотивов с подобными у других народов см. у Буслаева (Истор. Оч., I, 269 -- 307); очень замечательно подобие с загадками в апокрифических сказаниях о Соломоне (Веселовского, Слав. сказ, о Соломоне, стр. 89-90).
______________________
Кроме этих песен, несомненно дышащих глубокою древностью, мы укажем также, как на песню с очень древним мотивом, на No 34 беседных песен: это песня о дурынде; содержание все состоит в том, что дурак куда ни пойдет, что ни сделает, всюду его бьют. Вариант этой песни был уже некогда напечатан в собрании древних русских стихотворений Кирши Данилова. Тот же предмет служит содержанием народных сказок: русских, польских, сербских и немецких.
Большая часть песен этого разряда с очевидно новейшими приемами относится к разным видам семейной жизни. Некоторые представляют, как жена не любит и обманывает мужа (No 3, 7, 27, 28, 36, 49, 53, 60, 69, 74, 76, 83, бесед. 8); муж ненавидит жену и бьет ее (45, 53, 76, 79). Песня (пляс. No 57) изображает в комическом и чрезвычайно грубом виде отношения зятя к теще. Первый приехал к последней в гости:
Теща зятюшку потчивает:
Сядь-ка-ся, ты зятюшка, покушай-ка!
Думала теща: пятерым пирог не съесть,
А зять-то сел да за присестом съел.
Теща по горенке похаживает,
Нехотя на зятя поглядывает,
Потихоньку зятюшку побранивает:
Как тебя, зятюшка, не розорвало,
На семь частей не раздернуло?
Зять за такой помин о нем обещается, пригласив тещу к себе на Масленицу, воздать ей подобающую честь и потом исполняет обещание: