Корсакова Варвара Дмитриевна
Рунич, Дмитрий Павлович

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Рунич, Дмитрий Павлович -- попечитель Петербургского учебного округа; род. 19-го декабря 1778 г. и был сыном сенатора Павла Степановича Рунича и внуком выходца из Угорской Руси (Венгрии), поселившегося в России в царствование Елисаветы Петровны; известен как один из главных возбудителей и деятелей возмутительного суда над несколькими профессорами Петербургского университета, обвинявшимися в 1821 г. в религиозном и политическом "вольнодумстве". Развитие и изменение воззрений Рунича, его литературные труды, сношения с видными масонами и служебная деятельность еще ждут подведения итогов. Опытом этого подведения и является настоящий биографический очерк.
   Р., будучи еще в колыбели, был записан в сержанты лейб-гвардии Семеновского полка (1780); в действительности же поступил в военную службу 18-ти лет, в 1797 г., в начале царствования Павла, будучи выпущен прапорщиком в армейские полки. В том же году, 4-го февраля, он определен был в ведомство Коллегии Иностранных Дел переводчиком, быв причислен к Канцелярии любимца Императора -- вице-канцлера князя Куракина -- и во время коронации Императора Павла находился в Москве. Вскоре после отъезда Двора в Петербург, Р. получил назначение (1-го мая 1797 г.) на должность секретаря-переводчика при Венском посольстве и приехал в Вену во время заключения Кампо-Формийского мирного договора, а 25-го сентября 1798 г. был уже отчислен от посольства и "возвращен в Коллегию", причем пожалован в коллежские асессоры. В 1799 г., при известии о первой победе Суворова над французскими революционными войсками в Италии, при Требии, Р. находился в Берлине, откуда граф Н. И. Панин, Русский посланник при Прусском Дворе, отправил его с депешей, сообщавшей об этом событии Императору Павлу. Сравнение столиц двух главных германских государств, сделанное Р. в его "Записках", весьма кратко и образно: "Берлин после Вены делал впечатление облачного неба после прекрасного восхода солнца!" Р. приехал в Петербург в половине июня 1800 г. и представился, как курьер, привезший депеши, вице-канцлеру графу В. П. Кочубею.
   В том же 1800 г. он был причислен (7-го июля) к штату своего отца, в то время Владимирского гражданского губернатора, с пожалованием в надворные советники. По всему вероятию, к этой поре относится воспоминание Р., мучительно живо восставшее перед ним в одну из бессонных ночей 1854 года: "Мне не спалось, -- говорил Р. пришедшему навестить его Д. Н. Родионову, -- и вдруг воскресло передо мною давно былое время моей юности. Я видел себя в Москве, в том обществе, которое слыло самым образованным, потому что наизусть знало Вольтера, Дидерота и Руссо; но не знало преград в удовлетворении своих хотений, среди роскоши и распутства. У князя N. после обеда барыни ушли на свою половину, а мужчины отправились в диванную. Нам подали халаты, мы одели колпаки и на турецких подушках, в комнате, освещенной пламенем от горевшей жженки, пели богохульные песни. Серебряная миска была неисчерпаемая, а гости становились все беспутнее и беспутнее. Песни, крики, говор, плеск вокруг синеватого огня: все кружилось при хохоте и песнях этих ужасных!.. И вот, все это воскресло предо мной в ночной тиши, и через более полустолетия повторял я слова давно забытой той страшной песни, и ни от слов, ни от напева не мог я отделаться!.. Так вот, теперь понял я те муки, которые души отшедших претерпевать будут в загробной жизни: им вспомнится до мельчайшей черты их деяний дурных, и это неотвязчивое воспоминание, при уразумении их нравственной нищеты и зла, которое от этого последовало, и составит тяжесть загробной кары!.." Приводим это воспоминание Р., так как оно уясняет ту внутреннюю борьбу, которую пришлось ему пережить и которая привела его впоследствии к другой крайности. Религиозный мистицизм, в соединении с внешней православной обрядностью, и преклонение перед власть имущими -- вот те отличительные черты миросозерцания Р., которые создали ему печальную известность. -- 16-го марта 1802 г. Р. был пожалован в коллежские советники и назначен состоять при своем отце, переведенном губернатором в Вятку, где исполнял особые поручения (напр., по приведению в повиновение крестьян коммерции советника Губина), и 8-го сентября 1802 г. пожалован был орденом Анны 2-й степени; с назначением отца его сенатором, Р. был оставлен при нем, а 28-го июня 1805 г. был назначен помощником Московского Почт-директора. В конце 1806 года (28-го сентября) он женился на Екатерине Ивановне Ефимович (дочери помещика Малоярославецкого уезда Орловской губернии Ивана Николаевича Ефимовича) и по жене попал в родство с Нарышкиными и с гр. Н. И. Салтыковым, воспитателем Александра I; 31-го августа 1807 г. пожалованный в статские советники, он 8-го сентября 1811 г. награжден был орденом Владимира 4-й степени.
   В 1812 г., после ареста и высылки из Москвы графом Ростопчиным Московского Почт-директора Ф. П. Ключарева (несмотря на благоволение к нему Императора), Р. был назначен на его место (10-го августа). В ночь с 1-го на 2-е сентября Р. выехал из Москвы во Владимир, причем по его распоряжению было спасено казенных и частных капиталов на 5000000 рублей. Не успел еще Р., по приезде во Владимир, выработать план для упорядочения почтового сообщения, как получил от графа Ростопчина уведомление, что Главнокомандующий армией князь Кутузов требует отправить все присутственные места из Владимира в Нижний Новгород, Прибыв в Нижний, Р. должен был создать новую почтовую линию для сношений Москвы с Сибирью, Граф Ростопчин, очевидно, недолюбливал как Д. П. Рунича, так и его отца, сенатора Павла Степановича. В такое тяжелое время, каков был конец августа 1812 г., Ростопчин писал из Москвы Государю: "Нет больше времени заниматься отдельными лицами, но если вам придется спокойно царствовать, помните, Государь, что вы можете положиться на Нелединского, Нарышкина и Кушникова, но никогда на (И. В.) Лопухина и Рунича (сенатора): ибо это ваши враги". -- 18-го ноября 1812 г. Ростопчин между прочим писал Александру I: "Находясь в Нижнем, граф Панин намекал, будто вы приказали сдать Москву. Другой господин, начавший давать волю языку своему, есть сын сенатора Рунича, который заместил на почте Ключарева". Несмотря, однако, на такого рода нападки со стороны Ростопчина, Р., по возвращении в Москву, продолжал занимать место Почт-директора. К этому времени (1813 г.) относится приезд в Москву художника А. Л. Витберга, приглашенного графом Ростопчиным, чтобы рисовать виньетки и картины для предположенного им описания патриотических подвигов войны 1812 г. С благодарностью воспользовавшись гостеприимством Рунича, Витберг прожил у него в мезонине два года; беседы и "искания" Рунича, как видно, не остались без влияния на Витберга. Одна из прогулок Витберга по Кремлю с Руничем и каким-то их общим знакомым решающим образом определила дальнейшую судьбу Витберга. Разговор зашел о выборе места для храма Христа Спасителя, задуманного Императором, в качестве памятника победы над Наполеоном I. "Одушевленный моей идеею -- пишет Витберг в своих "Записках", -- я распространился о мыслях моих насчет храма, и Рунич, одаренный горячею душою, просил меня убедительно, неотступно, для него хотя в альбом набросать главный очерк моих идей храма. Я отвечал, что легко было говорить мне, чувствуя это; но, не зная архитектуры, мудрено мне было бы исполнить его просьбу". Вскоре после того Витберг принялся за изучение архитектуры и полгода спустя показал Руничу довольно удовлетворительный эскиз храма.
   Ко времени службы Р. в Москве относится переписка с ним известных масонов: Н. И. Новикова (сохранились письма 1806--1817 гг.) и И. В. Лопухина (с декабря 1812 до половины 1815 г.). Из этой переписки мы узнаем о новом повороте в воззрениях Р.: он стал мистиком, не разделяя идей масонов, и эти воззрения высказывал в целом ряде сочинений. Новиков жил в своем подмосковном имении, с. Тихвинском; Лопухин -- сначала в подмосковной, а затем в имении Орловской губернии -- селе Воскресенском. Р. был знаком с масонами еще в бытность свою в Австрии, но по собственному признанию, ни за границей, ни в России не состоял действительным членом какой бы то ни было масонской ложи. Из ответа Новикова на письмо Р. от 1808 г. видно, что Р. высказал намерение не сближаться в Москве ни с кем из масонов. Новиков одобрительно к этому отнесся и приглашал его погостить в Тихвинском, чтобы получить таким способом возможность руководить им письменно. Польза от переписки бывает, по мнению Новикова, лишь тогда, когда "водитель ведомого брата поставит на прямой путь, узнает всю нравственность его, поправит понятия его о вещах, направит и устремит его к истинной цели, положит основание и выучит азбуку". По-видимому, Р. делился впоследствии с Новиковым своими горестями, сообщал ему о разных неудачах и притеснениях по службе, так как Новиков приводил из Св. Писания примеры долготерпения и утешал его тем, что "не возложится на нас тяготы больше, нежели сможется понести". Из писем Новикова узнаем, что Р. исполнял его поручения, начиная от покупки семян, разных лекарств, черносливу и т. д. и кончая продажей отхожей пустоши крестьянину графа Бобринского и хлопотами по внесению в Опекунский Совет денег за имение Новикова. -- Письма Лопухина наглядно знакомят нас с умственными и общественно-политическими интересами как Лопухина, так и Р., бывших в то время членами Библейского Общества. Министр Народного Просвещения граф Разумовский преследовал Библейские Общества, -- и мистические и теософские книги, выходившие из-под пера Р., запрещались и изымались из продажи, о чем глубоко скорбел Лопухин. В письмах к Р. Лопухин подробно сообщал о своих литературных занятиях и издаваемых им мистических книгах, которые, печатаясь в провинциальной типографии в Орле, избегли участи сочинений Рунича, и о кружке тогдашних мистиков, к которому принадлежали: сам Лопухин, Павел Степанович Рунич и его сыновья Дмитрий и Аркадий, ветеран Московских мистиков Ник. Ив. Новиков, А. И. Трескин, С. И. Гамалея, И. И. Маклаков и профессора Московского Университета X. А. Чеботарев и М. Я. Мудров. Преобладающим мотивом в письмах Лопухина являются: восторг от личности Александра Благословенного, доходивший до обожания, и ненависть к Наполеону.
   11-го февраля 1816 г. Р., произведенный в действительные статские советники, был уволен от должности, с причислением к Почтовому Департаменту и с производством ему жалованья по званию помощника Московского Почт-директора. Не у дел Р. пробыл до 8-го марта 1819 г., когда был назначен членом Главного Правления Училищ. Тогда Главный Педагогический Институт в Петербурге был переименован в Петербургский Университет. К 1820-му году относится интересное письмо Р. к издателям "Русского Инвалида" по поводу статьи о лорде Байроне, переведенной из Парижского журнала "Conservateur". Из этого письма ясно видно, в какой мере он уже в то время вступил на путь совершеннейшего обскурантизма и фарисейски считал благом для русского общества отстранение от него чужеземного влияния и всех просветительных идей даже в газетных статьях. Р. не желал признавать в Байроне гениального поэта, называл его "английским безбожником-стихотворцем", который даже по мнению французского автора переведенной статьи имеет мрачную и свирепую душу и изуродованный самолюбием разум, воспламененные и освещенные адским огнем! Р. считал совершенно излишним помещать в русских газетах сведения, что "в Англии, или Америке, или Австрии есть чудовища, в ожесточенном неверии сплетающие нелепые системы и поэмы, целью коих есть то, чтоб представить преступление страстью и необходимой потребностью великих душ". Особенно вредно, по мнению Р., печатать статьи, прославляющие Байрона, именно в "Русском Инвалиде", так как эту газету читают в России много тысяч людей всякого возраста и состояния. "Кто заразится бреднями Байрона, -- восклицает Р., -- такой погиб навеки!.. Кого публично похвалами превозносят, тому и подражать хочется, кто слывет гением, -- на того и походить всяк желает". На предполагаемые возражения со стороны издателей-редакторов "Русского Инвалида", что "хвалится только гений и поэзия Байрона, а философия его осуждается и представляется такою, какая есть", Р. заходил так далеко, что сравнивал поэзию Байрона с "искусством убийцы, который проворно и ловко режет и убивает людей". В пояснение этого Р. писал: "Стихотворческий дух его показывает, говорят, истинного поэта, -- высокое достоинство, не спорю, но стихотворения его исполнены смертоносного яда, такой философии, которую изрыгает только ад!" Р. заканчивает свое письмо заявлением, что "Русскому Инвалиду" свойственно "возвещать согражданам своим, храбрым воинам и мирным гражданам, торжество веры над неверием, великодушие над злобою, бескорыстия над алчностью, добродетели над пороком. Вот предметы, достойные внимания русских! Что им нужды до романической чувствительности и нежности французских трубадуров, мрачной поэзии англичан и человеконенавистнической философии немцев! Мы имеем свет истинный, просвещающий и освещающий всякого человека. Будем держаться сего света, не обращая и внимания нашего на чадные факелы лжеименного разума, какой бы он ни был: английский, французский, греческий или санскритский".
   Те же воззрения Р. очень остроумно и зло изображены А. Ф. Воейковым в его знаменитой сатире "Дом Сумасшедших":
    Други, признаюсь: из кельи,
    Уши я зажав, бежал...
    Рядом с ней, на новосельи,
    Рунич бегло бормотал:
    "Вижу бесов пред собою;
    От ученья сгибнул свет...
    Этой тьме Невтон виною
    И безбожник Боссюэт!
    Локк запутал ум наш в сети,
    Геллерт сердце обольстил;
    Кантом бредят даже дети,
    Дрекслер нравы развратил!"
   Первая русская книга, присланная на просмотр Р. после назначения его членом Ученого Комитета, была "Естественное право" профессора Царскосельского Лицея Куницына. По этой книге Куницын преподавал в Лицее и в Петербургском Университете естественное право и спрашивал, через Директора Лицея Энгельгардта, дозволения Министра посвятить свою книгу Императору. Согласно с мнением Р., Главное Правление Училищ нашло книгу о "Естественном праве" "противоречащею явно истинам Христианства и клонящеюся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных", вследствие чего Куницын был уволен, в марте 1821 г., от преподавания как в Лицее, так и в Университете. 7-го мая 1821 г. на место С. С. Уварова, получившего отставку согласно собственному желанию, Р. был назначен исправляющим должность Попечителя Петербургского Университета и Учебного Округа.
   В конце того же 1821 г. произошел печальный в летописях русского просвещения эпизод -- суд над профессорами Петербургского Университета: Германом, Раупахом, Галичем и Арсеньевым. С этой историей особенно тесно связана в общем представлении, как сказано о том выше, личность Р. Действовал Р. под влиянием своих единомышленников -- Попечителя Казанского Университета и Учебного Округа Магницкого, жившего тогда в Петербурге, и Министра Народного Просвещения князя А. H. Голицына. Подозревая, что между профессорами Петербургского Университета находятся лица, преподавание которых вместо пользы приносить вред юношеству, Р. поручил Директору Петербургского Университета и состоявшего при нем Благородного Пансиона Д. А. Кавелину взять тайно у некоторых студентов Университета и воспитанников Благородного Пансиона тетрадки с записями лекций заподозренных профессоров. Студенческие тетради были препровождены в Главное Правление Училищ, откуда ректору Петербургского Университета А. М. Балугьянскому было дано знать, что "Главное Правление Училищ, рассмотрев тетради студентов здешнего университета по Отделению философских и исторических наук, нашло лекции профессоров: Германа, Раупаха, Галича и адъюнкт-профессора Арсеньева составляющими обдуманную систему неверия и правил зловредных и разрушительных в отношении к нравственности, образу мыслей и духу учащихся и к благосостоянию всеобщему...", а потому определило прекратить лекции вышеупомянутых профессоров.
   3-го, 4-го и 7-го ноября 1821 г. состоялись заседания Конференции и Правления Петербургского Университета, под председательством Р. и в присутствии Кавелина. По Высочайшему повелению профессор Балугьянский был уволен от должности Ректора, и, согласно предложению Министра Народного Просвещения, временное исправление этой должности поручено заслуженному профессору Зябловскому. Первым из обвиненных был приглашен в заседание Конференции профессор статистики Герман. Р. прочел ему вопросные пункты, касавшиеся до его обвинения, а Кавелин -- выписки из студенческих тетрадей. Несмотря на усиленные просьбы Германа дозволить ему написать ответы дома, его заставили исполнить это немедленно, но, по представлению некоторых профессоров, разрешили писать в особой комнате, под надзором профессора Плисова. Призванный затем в Присутствие Раупах и словесно, и письменно заявил о невозможности дать удовлетворительные ответы на предлагаемые ему вопросы, если ему не будут возвращены собственные его тетради, а для сличения и удостоверения -- та студенческая тетрадь, по которой сделаны выписки. Как только Раупах, отдав свой письменный ответ, вышел из Присутствия в сопровождении экзекутора, Р. стал называть его "бунтовщиком, возмутителем, иллюминатом, государственным изменником". В это время Плисов принес письменные ответы Германа, заканчивавшиеся просьбой передать на рассмотрение знатоков политических наук те отмеченные в студенческих тетрадях выражения, которые он признает своими. Р. распорядился призвать в Присутствие Германа и с неудовольствием заявил ему, что его ответы можно было бы признать достаточными, если бы не противозаконное требование "rИvision par des juges compИtents" (суда компетентных лиц), который нельзя допустить, так как, следовательно, ни его, ни Главное Правление Училищ Герман не считает "компетентными судьями".
   На другой день, 4-го ноября, состоялось заседание для рассмотрения дела Галича и Арсеньева. Упрекая Галича за то, что он в своей книге "История философских систем" не опровергает эти системы, Р. уподобил его книгу "тлетворному яду или заряженным пистолетам, положенным среди играющих детей либо диких, не знающих употребления огнестрельного оружия", и торжественно произнес: "Я сам, если бы не был истинным христианином и если бы благодать свыше меня не осеняла, я сам не отвечаю за свое поползновение при чтении книги Галича". Когда Галич был призван в Присутствие, Р. обратился к нему с длинным увещанием, выставляя на вид, что он русский, и осыпая бранью всех иностранцев, живущих в России. Между прочим Р. позволил себе сказать следующее: "Вы явно предпочитаете язычество Христианству, распутную философию -- девственной невесте, Христовой церкви, безбожного Канта -- самому Христу, а Шеллинга и Духу Святому". По уходе Галича в особую комнату с адъюнктом Роговым, в Присутствие вошел Арсеньев. Р. обратился к нему сначала тоже с увещаниями, а затем, как сказано в "Записке" профессора Плисова, -- "с большим ожесточением устремился на него с ругательствами и злословием". На заявление Арсеньева, что он преподавал теорию статистики по печатной книге профессора Германа, изданной в 1807 г. от Главного Правления Училищ и одобренной Правительством, -- Р. резко сказал: "Это не послужит вам в оправдание, что книга напечатана и одобрена от Правительства; тогда было время, а теперь другое!" При этом Р. добавил, что по поручению Главного Правления Училищ Ученый Комитет начал рассматривать прежде изданные и одобренные книги и усмотрел 18 разных сочинений, изданных и одобренных прежним Главным Правлением Училищ, предосудительными, развратными и т. д., вследствие чего эти сочинения будут осуждены на истребление. В то время, как Арсеньев был отпущен в особую комнату для составления письменных ответов на вопросные пункты, адъюнкт Рогов принес письменный ответ Галича. Ответ этот, по своей краткости и неожиданности, должен быть приведен целиком: "Сознавая невозможность отвергнуть или опровергнуть, предложенные мне вопросные пункты, прошу не помянуть грехов юности и неведения". Р. зарыдал, по прочтении ответа Галича, велел призвать его в Присутствие, бросился обнимать его и называл "блуждающею овцою, оглашенным, обращенным, просветившимся". Восторг Р. и Кавелина выражался бурно и вызвал недоумение во многих членах собрания. Желая уверить всех присутствующих в искренности "обращения" Галича, Р. предложил ему издать вновь "Историю систем философских" и "в предисловии к оной торжественно описать свое обращение и отречение от мнимого просвещения, на лжеименном разуме основанного". Молчание Галича заставило его задуматься, а затем он с новой силой стал доказывать, что Галич заслужил прощение, которое он и выхлопочет непременно у Министра. По уходе Галича вошел Арсеньев. Его письменные ответы вызвали со стороны Рунича и Кавелина "прежние ругательства"; кроме того, Р. дозволил себе не только смеяться, но просто хохотать над требованием Арсеньева предоставить ему законные средства для оправдания от взводимых на него обвинений.
   7-го ноября 1821 г. были прочитаны протоколы двух предшествовавших собраний; заседание крайне затянулось (оно закончилось уже в 4 часа пополуночи) вследствие разглагольствований Рунича и пререканий, возникших из-за неправильных записей, допущенных в протоколах. Р. зашел так далеко, что находил нужным "подсудимых профессоров привесть с жандармами, поставить в собрании аналой и заставить их, при обнаженных саблях, "писать ответы так, как то делается в Уголовной Палате, или даже прямо отослать их в Уголовную Палату".
   Вследствие донесения Рунича Главное Правление Училищ постановило: 1, печатные курсы всех четырех обвиняемых профессоров изъять из обращения и 2, так как Раупах, Герман и Арсеньев требовали суда над собою "компетентных" лиц, то предать их суду уголовным порядком. Министр Народного Просвещения князь Голицын внес все дело о профессорах в Комитет Министров, причем полагал: Германа и Раупаха выслать из России; Галича оставить при Университете, но в другой должности; Арсеньеву запретить преподавание в учебных заведениях какого бы то ни было ведомства, предоставив другой род службы; Рунича утвердить Попечителем и наградить за открытие (подлинное выражение князя Голицына). Комитет Министров единогласно признал вредным учение четырех обвиняемых профессоров (на основании выписок из их лекций), но относительно самих профессоров были высказаны различные мнения. Что касается утверждения Рунича Попечителем, Комитет допускал это отнюдь не в виде награды, потому что Р., открывши в Университете вредное учение, исполнил только свою обязанность. Была избрана особая комиссия из трех членов Комитета Министров для рассмотрения этого дела. Собиралась ли комиссия, -- неизвестно; а при новом Императоре Николае Павловиче, в феврале 1827 г., последовало Высочайшее повеление считать дело оконченным.
   В 1821 г., тотчас по исключении из Университета адъюнкт-профессора Арсеньева, Великий Князь Николай Павлович принял его в Преподаватели Главного Инженерного Училища. Вслед за Раупахом, Германом и Арсеньевым еще несколько профессоров покинули Петербургский Университет и тоже получили места преподавателей в учебных заведениях, не подведомственных Министру Народного Просвещения. Протоиерей Павский, к которому Р. сначала очень благоволил, должен был прекратить в Петербургском Университете чтение лекций по "истории постепенного развития религиозных идей в человеческом обществе", так как Р. нашел их зловредными. Вместо этого курса, Р. вменил ему в обязанность читать студентам Университета церковную историю по руководству, изданному для духовных училищ, и "объяснение св. Писания" при пособии книги, составленной Митрополитом Амвросием.
   Увольнение Арсеньева и добровольный выход из Университета других профессоров заставили, однако, Р. пережить весьма неприятную минуту. Получив Владимирскую звезду (3-го февраля 1824 г.), он должен был, по обычаю, принятому при Дворе, представиться и благодарить старшего из Великих Князей (вследствие частого отсутствия из Петербурга Александра І). Доложили о Р. Великому Князю Николаю Павловичу. Выйдя в зал и не дав Р. вымолвить ни слова, Великий Князь Николай Павлович начал благодарить его от себя, от матери и от брата Михаила Павловича за Арсеньева и за других профессоров, уволенных из Университета, которых они с радостью приобрели в свои учебные заведения. "Сделайте одолжение, нам очень нужны такие люди, -- пожалуйста, выгоняйте их побольше из Университета, у нас для всех найдутся места".
   Не менее интересный случай произошел с Вас. Тимоф. Плаксиным: он, во время разгрома Петербургского Университета в 1821 г., в числе других студентов, был исключен из него без всяких прав, по неблагонадежности; но в 1823 г. последовало разъяснение, что "студент Василий Плаксин неблагонадежен только к учительскому делу и может быть принят в государственную службу", почему и был определен в Департамент Народного Просвещения канцеляристом; затем, с 1826 по 1866 г., т. е. в течение сорока лет, он был учителем во многих учебных заведениях Петербурга. В 1829 г. Император Николай Павлович посетил однажды офицерский класс Морского Корпуса и остался, по-видимому, очень доволен лекцией по истории Русской литературы Плаксина. Пробыв на лекции довольно долго, Государь вышел из класса, а когда пробило два часа и офицеры окружили окончившего лекцию Плаксина, Государь возвратился, остановился против Плаксина и притворно сердитым голосом сказал: "Как ты смеешь учить, когда тебе это запрещено! Ну, если узнает Рунич? А?" -- "Иван Феодорович", -- обратился Государь к Директору Морского Корпуса Крузенштерну: "как ты принял к себе в Корпус такого вольнодумца? Вас обоих под суд к Магницкому!" И с этими словами ушел, довольный своей шуткой.
   В это время Р. не мог уже никому вредить: Высочайшим указом 25-го июня 1826 г. он был уволен от должности Попечителя Петербургского Учебного Округа, подвергнут следствию и предан суду за беспорядки, допущенные в отчетности при постройке нового здания Петербургского Университета.
   По-видимому, уже после увольнения Р. от должности был дан ход проекту Цензурного Устава, составленному им и Магницким. Проект был найден в Архиве Министерства Народного Просвещения и поднесен Директором Департамента князем Ширинским-Шихматовым к подписи Министру Шишкову, так как Государь требовал представления Цензурного Устава, а на составление нового Устава понадобилось бы немало времени. Кроме стеснительности мер, Устав этот замечателен тем, что им запрещались не только целые роды сочинений (напр., биографии, мемуары), но целые науки: философия, политика, геология; наконец, всякое рассуждение, где автор от рассмотрения природы восходит мыслию к божеству. Независимо от строгой цензуры, автор подвергался ответственности как за пропущенное цензурою и напечатанное, так и за представленное в рукописи к цензурному дозволению.
   Считаем нелишним остановиться на двух обстоятельствах, в которых Р., не занимавший уже никакого служебного положения, стремился проявить свои общественные воззрения, резко отличавшиеся от его воззрений двадцатых годов. Теперь он являлся сторонником тех людей, которых способен был бы преследовать, будучи у власти, и, наоборот, порочил своего прежнего покровителя, князя Голицына. Такими обстоятельствами были: во-первых, смерть графа M. M. Сперанского в 1839 г., и во-вторых, оставление государственной службы князем А. Н. Голицыным в 1842 г. -- Возвратившись, 15-го февраля 1839 г., с погребения Сперанского в Александро-Невской лавре, Р. набросал свои "Мысли", причем высказал, что возвышение Сперанского "не есть дело ни счастья, ни случая, а естественное явление следствий силы ума великого, характера твердого, способностей необыкновенных". Перечислив имена государей, полководцев, министров и писателей, прославившихся в XVIII и в начале XIX века, Р. так закончил свою весьма небольших размеров статью: "И та же история и то же потомство, воспоминая с благоговением Венценосного благотворителя своего, благополучно царствующего Государя Императора, и по имени, и по делам Первого, даровавшего России образование прочное и законы положительные, благословляя царствование Николая, при взгляде на Свод Законов, к благодарным чувствам присовокупят, конечно, и чувства глубокого уважения к памяти и отечественным заслугам Сперанского". Статья о графе Сперанском не появилась в печати и вызвала переписку, сохранившуюся в бумагах Р. В самый день получения от Р. этой статьи, 15-го февраля 1839 г., Греч уведомил его, что не может поместить ее в "Северной Пчеле", потому что, "вследствие принятых журналами правил, одно частное лицо не может судить о жизни и заслугах государственных мужей от своего собственного имени; сверх того, биография графа M. M. составляется по оставшимся от покойного документам, с согласия родственников и одобрения высшего начальства, Ф. В. Булгариным". Помещение статьи в "Отечественных Записок" тоже не состоялось, как видно из письма Краевского от 25-го февраля того же года: цензор В. Н. Лангер возвратил ему статью со следующей надписью: "На напечатание этой статьи Комитет не согласился". Рунич был и обижен, и раздосадован; он решил препроводить и статью, и письма Греча и Краевского, при особом письме, к Н. А. Полевому, надеясь, что он расскажет обо всем в своих "Воспоминаниях". Потом Рунич раздумал, и как статья его о графе Сперанском, так и переписка напечатаны были, более, чем через полстолетия, в "Русской Старине" 1893 года. 18-го июня 1842 г., когда К. И. Арсеньев был уже ординарным академиком, Р. прислал ему оправдательную записку, в которой всю ответственность по делу Петербургских профессоров 1821 года возлагал на князя А. Н. Голицына. Письмо, при котором она препровождалась, начинается так: "Вы удивитесь, конечно, получа письмо мое. Содержание его и прилагаемая записка объяснят вполне мое побуждение. Всему есть время! время молчать и время говорить! Я уверен, что вы меня оправдаете!"... "Направление по делу профессоров, по собственным ли расчетам, или по посторонним внушениям, но непосредственно давал князь Голицын. Я никогда не подал бы, если бы от власти моей зависело, повода к насильственным мерам по части народного просвещения, которые тогда принимались, и за мнения и системы самые ложные не подверг бы гонению лица, которые в них обличались...", а заканчивается записка словами: "При дверях гроба я умру спокойнее, уверенный, что Всемилостивейший Государь преклонился к невинности моей неистощимыми Высокомонаршими правосудием и благостию".
   Не сумеем сказать, сделалась ли "Записка" Р. известна Государю, но надежда оправдаться в его глазах оказалась тщетной. Некогда состоятельный и влиятельный, Р. жил в 1854 г. в С.-Петербурге, в Бассейном переулке, в низеньком, одноэтажном, полуразвалившемся домике, покинутый своими близкими. Бывавший у него Д. Н. Родионов (племянник Мих. Ник. Мусина-Пушкина, в то время Попечителя Петербургского Учебного Округа) так описывает убранство его комнаты: "Несколько белых стульев, простой стол, мягкое кресло, несколько сосновых ящиков с бумагами, -- остатками от его долголетней жизни, и бюст Христа в терновом венце над кроватью -- вот все, чем он владел и пользовался". Скончался Р. 1-го июня 1860 г. и погребен на Волковом кладбище.
   При жизни Р. появились в свет следующие его переводы с французского: 1) " Путешествие в Крым и Константинополь в 1786 году миледи Кравен", М. 1795 г.; 2) "Удивительное мщение одной женщины". Соч. Дидерота, М. 1796 г.; 3) "Дружеский совет всем тем, до кого сие касаться может. Напечатано в пользу разоренных и неразоренных. Продается по пятидесяти копеек медью", М. 1813 г. (Книга эта была конфискована за рассуждения о таинстве крещения, несогласные с учением о православной церкви). Р. издал в Петербурге в 1837 г. 4) "Histoire Chronologique du Nouveau Testament, ou tableau de la vie, de la doctrine, de la passion, de la resurrection et de l'ascension de notre Sauveur JИsus Christ". Кроме того, изданы 3 стихотворения Р.: "К портрету кн. Варшавского, гр. Паскевича Эриванского, СПб. 6 сентября 1831. -- На победы кн. Варшавского, СПб. 13 сентября 1831 г. -- На победы Русских в Польше, СПб. 13 сентября 1831": все три стихотворения напечатаны вместе, на одной четвертке с пометою: "Печатать дозволяется, 18 сентября 1831", в типографии Н. Греча, на 4 страницах.
   Рунич оставил в рукописи "Записки" на французском языке, законченные им в 1850-мгоду. "Записки" эти обнимают время Екатерины II, Павла и Александра I; в виде вступления к "Запискам" Р. касается эпохи Петра В. и характера его реформ. "Записки" могут служить вспомогательным материалом для так называемой внутренней истории России, т. е. для истории нашей общественности и культуры за все указанное время, но пользоваться ими следует лишь при помощи тщательной исторической критики, так как, излагая большею частью известные факты, Р. является субъективным при характеристике лиц, с которыми была связана его собственная деятельность. Своей личности Р. касается в "Записках" лишь с внешней стороны, отмечая свои служебные назначения. Перевод "Записок" Рунича в двух редакциях напечатан: в "Русской Старине" 1896 г., кн. 11-я, и 1901 г., кн. 1--6 (в февральской книге "Русской Старины" 1901 г., кн. 2, помещен портрет Р.) и в "Русском Обозрении" 1890 г., кн. 8--10. В "Чтениях Моск. Общ. Ист. и древн." 1905 г. А. А. Титов напечатал "Письма Д. Рунича 1821 и 1842 гг." к князю А. H. Голицыну и неизвестному лицу (отд. отт. М. 1905, 14 стр.). Тот же Титов издал, на правах рукописи, "Автобиографические записки Дмитрия Павловича Рунича", Ярославль. 1909, 8®, 14 стр. в 2 столбца, и его Записку 1854 года "Россия от 1633 до 1854 года. Взгляд на древний и новый ее быт", Ярославль. 1909, 8®, 29 стр. в 2 столбца.
   Сведения о суде над профессорами С.-Петербургского Университета в 1821 г. находятся: 1) у В. В. Григорьева: Императорский С.-Петербургский Университет в течение первых пятидесяти лет его существования, СПб. 1870 г.; 2) в "Сборнике Отделения Русского языка и словесности Императорской Академии Наук", СПб. 1872 г., т. 9-й (в "Бумагах К. И. Арсеньева"); 3) В "Древней и Новой России" 1880 г., III ("Представление Рунича Министру Народного Просвещения князю Голицыну о С.-Петербургском Университете за 1821--1822 гг."; 4) у С. А. Венгерова в "Критико-Биографическом Словаре русских писателей и ученых", СПб. 1886 г., т. I (в биографии К. И. Арсеньева). -- Записка Плисова о суде над профессорами Петербургского Университета напечатана дважды: 1) в "Чтениях Моск. Общ. Ист. и Древн. Росс." 1862 г., кн. 3, отд. V и 2) у M. И. Сухомлинова: Исследования и статьи по русской литературе и просвещению, СПб. 1889 г., т. I.
   
   Отрывочные сведения о Р. встречаются: "Рус. Старина" 1872 г., т. V; 1874 г., т. IX; 1880 г., т.т. XXVII и XXIX; 1893 г., т. 4; 1895 г., август; 1896 г., октябрь; 1898 г., август; "Русский Архив" 1870 и 1871 гг.; "Чт. Моск. Общ. Ист. и Др. Росс." 1905 г., IV; формулярный список (у Б. Л. Модзалевского); Отчет Имп. Публ. Библ. за 1870 г., стр. 50--60 (письма Карамзина к Руничу); Переписка Р. с Козодавлевым -- М. И. Сухомлинов, История Российской Академии, т. VІ, стр. 478--484; П. П. Пекарский, Биография К. И. Арсеньева, СПб. 1871; И. Чистович, Руководящие деятели духовного Просвещения, СПб. 1894; Отчет Имп. Публ. Библиотеки за 1900--1901 гг., СПб., стр. 193--196; "Литерат. Вестн". 1904 г., т. VIII, стр. 106--119 (о масонстве); "Русск. Арх." 1866, ст. 850; Н. К. Шильдер, Имп. Николай І, СПб. 1903, т. II; Н. И. Греч, Записки о моей жизни, СПб. 1886.

В. Корсакова.

   Источник текста: Русский биографический словарь А. А. Половцова, том 17 (1918): Романова -- Рясовский, с. 592--601.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru