Коровин Константин Алексеевич
Весенние дни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Весенние дни

   Бесконечные дальние леса розовеют на утренней весенней заре. Журавли спускаются над моховым болотом.
   До чего полно, радостно, отрадно на душе. В ворота сада идет Дарья, несет в руках крынки с парным молоком.
   По кустам боярышника звенят малиновки. Приятели спят. С вечера были на тяге. В Феклином бору, в ночи, кто-то орал непутем, прямо как леший. Герасим говорил, что это лось орет.
   Мой слуга Ленька угрюмо ставит на стол самовар.
   Говорю ему:
   -- Пора будить, довольно им спать.
   -- Как будить?-- отвечает медленно Ленька. -- Ругаться будут.
   -- Ступай к окошку, возьми гитару и пой "Пташечку".
   -- Что вы, Кинстинтин Лисеич,-- убьют. Павел Александрович уж какой господин, и то не любит, да и генерал тоже рассердится.
   -- Ну ничего.
   -- Так что ж, самовар уж подали. Ежели не будить их, так до полдня проканителятся, а мне когда тады пироги печь?-- беспокоилась Афросинья.
   -- Разбудить можно,-- сказал Герасим. -- Надо кверху в светелку идти -- там и постучать.
   Я прошел коридор и поднялся по лестнице в светелку. Герасим шел со мной.
   Светелка служила складом ненужных вещей. Там были навалены банки, бутылки, сломанная мебель, жаровня и медные тазы для варенья.
   -- Вот чем хорошо будить,-- сказал Герасим, показав на тазы.
   -- Это верно,-- согласился я.
   Эти тазы мы побросали на пол, вышло замечательно. Приятели проснулись, и началась невероятная ругань.
   Василий Сергеевич выскочил на террасу в нижнем белье, кричал:
   -- Ленька! Ну, погоди, будет тебе за это, попадись только.
   И, увидав крынку молока на столе, залпом выпил ее.
   -- Так жить нельзя,-- говорили другие.
   Гофмейстер, который спал отдельно, тоже вышел в халате и, морщась, сказал:
   -- Что за звон. Впрочем, хорошо, что разбудили. Кажется, погода прекрасная.
   Вскоре все успокоились.
   Кипел самовар. Жареные сморчки в сметане, горячие оладьи, а главное, радостное весеннее утро. Приятели пришли в благодушное настроение, но доктор Иван Иванович, расчесывая перед зеркалом баки, говорил:
   -- Все ж таки так нельзя. К утру самый крепкий сон. Приехали отдохнуть. А тут над самой головой такой звон, что не знаешь, что и думать. Надо нервы гостей щадить. Это варварство. Кто это выдумал? Нельзя позволять Леньке будить так. В Москве переутомишься с пациентами, а тут...
   -- А какая это пациентка баки тебе поубавила?-- спросил Вася.
   -- Ну вот. Опять, с самого утра дурь начинается... -- сердился Иван Иванович.
   -- Да уж -- вздор!-- добродушно, впрочем, сказал гофмейстер, который был в хорошем настроении, потому что убил трех вальдшнепов на тяге. -- А трудно было стрелять. Перед маем они летят, как бешеные, высоко, притом темно, плохо видишь.
   -- Да, ловко вы, ваше превосходительство, исхитрились,-- сказал Герасим, улыбаясь.
   -- Вот как бы их там, в погребе, крысы не съели... -- забеспокоился гофмейстер. -- Надо их в ящик с травой поставить в погребе.
   -- А я вот семь раз промазал,-- сказал Караулов. -- Трудно.
   -- Наверно, о жене думал,-- сказал Вася.
   -- Опять вздор,-- поморщился гофмейстер.
   -- Вздор-то вздор, да сам он каялся, что дуром женился.
   -- Это верно,-- согласился Караулов. -- В Москве кого хочешь опутают. Да как сказать... если бы вышло складней, может быть, охоту бы бросил. А уж лучше пускай меня бросают, чем я охоту брошу.
   -- Ну еще вопрос, можно ли променять женщину на охоту!-- сказал Павел Александрович.
   -- А вот женщины терпеть не могут охоты,-- сказал Коля Курин.
   -- Ну это какая женщина,-- сказал Павел Александрович. -- Моя жена убила медведя в восемнадцать пудов. Да-с.
   -- Да неужели?-- удивился гофмейстер.
   -- Охота -- не женское дело,-- сказал Герасим. -- Да ведь и то сказать, ведь ежели какая на охоту будет ездить, по болотам ходить -- ведь засмеют. В деревне у нас глядеть на нее будут, выпуча глаза.
   В это время тетушка Афросинья и Дарья собирали со стола посуду.
   -- Вот постойте,-- сказал доктор Иван Иванович. -- Вот Дарья женщина молодая, спросим-ка ее.
   -- Дарья, где у тебя сейчас муж? Дома?
   -- Да, дома,-- ответила Дарья.
   -- А что он делает?
   -- Да что делает? Теперь дела-то нет, не летнее время. Чего делает? Поди, спит на печи.
   -- Ну если б он охотником был, на охоту ходил, ты рада бы была?
   -- Чего ж, вестимо рада.
   -- А почему?
   -- Да ведь как сказать, все же ежели б на охоту пошел, то в глазах бы не вертелся, а то в избе -- то это ему подай, то это. Без дела чай целый день пьет.
   -- Вот видите, а вы говорите!-- обрадовался Иван Иваныч. -- Женщины рады одни побыть.
   -- Это другие женщины,-- сказал приятель Вася,-- а наши, когда мы уезжаем, не иначе, как рожищи нам ставят.
   -- И почему-то всегда у тебя такие разговоры,-- возмутился гофмейстер.-- Это даже неприлично.
   -- Это верно. Он может говорить лично о себе,-- волновался Иван Иваныч,-- но не про всех же. Я не позволю делать такие намеки на мою жену, Анну Петровну.
   -- Тетенька Афросинья, а у тебя Феоктист-то раньше на охоту не ходил?-- спросил Коля Курин.
   -- На охоту? Да что вы! Это дело господское. Вот ученые к Кистинтин Лисеичу приезжали -- ходят, ходят, сердешные, целый день и одного носатика принесут. Чего тут? Хорошо, что Герасим с собой запасает, а то бы часто пустые приходили. Вот вечор носатиков на погреб положили, а они из нашего погреба и были. Герасим, в утешение господам, им подкинул. Их, заговорилась с вами, как бы тесто не ушло.
   И тетенька Афросинья поспешила на кухню.
   -- Вот, телеграмма вам,-- сказал сторож Петр, подавая в окно телеграмму.
   -- Кому это "вам"?
   -- Это вам, Николай Петрович,-- сказал Вася, передавая телеграмму гофмейстеру.
   -- Прекрасно. Жена уезжает, и я остаюсь здесь до первого мая. Отлично...
   Он нервно закусил губу. И вдруг, повернувшись к приятелю Васе, с бешенством сказал:
   -- А вас, Василий Сергеевич, я попрошу раз и навсегда: в моем присутствии дурно о женщинах не говорить!
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Весенние дни -- Впервые: Возрождение. 1939. 5 мая. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru