Коровин Константин Алексеевич
В дни революции

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

В дни революции

   Все чаще я вспоминаю Россию -- вспоминаю не о трудах, огорчениях, неприятностях и несправедливостях, а все только о хорошем.
   Больше всего возвращается память к природе, настроениям души среди этой природы и еще ко многому, что было в окружении жизни.
   Вспоминаю также, как сразу там изменились жизнь при Временном правительстве.
   Все так много говорили, спорили; притом -- стуча почему-то рукой по столу или по плечу собеседника!.. И глаза у спорщиков вертелись, как колеса...
   Говорили столько везде -- на митингах и дома, что, мне кажется, все человечество, за все века, не сказало того, что одна Москва сказывала в те времена за час.

* * *

   И только мои приятели-охотники,-- потому ли, что они были не политики,-- молчали. Будто их и не касалось все, что делалось кругом. И все они хотели уехать куда-нибудь поглуше в лес, на реку, к леснику на глухой хутор...

* * *

   Императорский Малый театр объявил вечер "освобожденной России". Это я и приятели мои пошли посмотреть.
   Оркестр гремит "Марсельезу". Артистов -- полна сцена. Во фраках... Артистки -- в белых платьях. Поют на музыку "Марсельезы":
   
   Вы, граждане, на бой,
   Вы, граждане, вперед,
   Впе, впе, впе... ред...
   
   Драматические артисты -- Сумбатов, Головин. На сцене -- пьедестал. Наверху Яблочкина, одетая боярышней, в кокошнике. На руках разорванные цепи. В одной руке серп, а в другой сноп ржи. В ногах почему-то лежит солдат.
   Публика вся стоит.
   -- Пойдемте... -- сказал мне на ухо приятель.
   И мы вышли на улицу.

* * *

   На улице народу было мало, и в окнах московских домов кое-где редко мерцал огонек.
   -- Доехала Москва... -- сказал Сахновский.
   -- Да уж,-- подхватил приятель Клодт.
   Мы остановились в раздумье у фонаря на Кузнецком Мосту. Магазины давно заперты. Извозчиков нет. Забастовка.
   Мы пошли к Василию Сергеевичу на Трубную площадь.
   -- А знаете ли что,-- предложил я,-- поедемте-ка в деревню.
   Время было к весне. Таяли снега. Когда мы пришли к Василию Сергеевичу, как-то показалось скучно в его квартире.
   -- И впрямь,-- сказал он,-- едемте. Я буду собираться. Надо позвонить Павлу. Заеду к вам, собирайтесь, поедем на станцию, а там хоть -- на товарный поезд. Надоело до чего в Москве, ужас!..

* * *

   В три часа ночи мы уже ехали в теплушке по Ярославской дороге.
   Когда отъехали от Москвы, как-то так радостно было, точно свалилась угнетавшая душу тяжесть...
   Полная луна освещала весеннюю ночь. Прекрасны и таинственно отрадны были поля и леса, кое-где покрытые тающими сугробами снега.

* * *

   Уже было утро, когда мы приехали к себе на станцию. Солнце освещало верхушки большого соснового леса. У буфетчика был чай с "ландрином".
   -- А сахару что же, нет?-- спросили мы.
   -- Посылал за сахаром в Ростов -- не достали.
   Подвод у станции не было. Идти пешком до дому далеко, да и реку как перейдем -- неизвестно.
   -- Кое-где лед-то тронулся,-- говорил буфетчик.
   -- Пойдем в Буково, к Герасиму. Здесь всего три версты.
   Шли проселком. У большого леса -- грязная дорога. Трудно идти. Корни деревьев, изрытая колея. Шли лесом, в стороне от дороги.
   Наконец лес поредел, на холме показались освещенные лесом омшаники. И внизу, крайний у ручья, дом охотника Герасима. Неизъяснимо родное душе было в этих омшаниках и доме Герасима. Радостно встретил нас Герасим. Глаза его смеялись.
   -- Вот хорошо. Прямо на ток приехали. Глухарей пока много. Вчера петушину срезал. И-их, жаркое будет.
   За столом, где стоял самовар, сидел какой-то нестарый человек с красным лицом. Одет по-городски.
   -- Вот,-- сказал Герасим,-- вчерась приехал Федор Петрович, тоже по охоте, так говорит, что жить у тебя, Герасим, останусь, потому -- Москва наша с ума сошла.
   Федор Петрович, смеясь, представился всем нам и просто говорил:
   -- Уехал. Что же это такое? Ей-богу, не знаю, как вы, а у меня прямо от Москвы скука берет такая, прямо блевантин.
   И он, покраснев, засмеялся.
   -- И правда, чудно! Жена тоже. Конечно, я год только женат. Чего говорить, оторопь берет. И что с ей случилось -- понять не могу. Народу к ней ходит разного, и все говорят. Так верите ли, узнать ее не могу. Глаза у ней переменились. Были глаза голубые, а теперь черные стали и горят -- как фонари. Мы рогожские. У меня свой дом и фабрика небольшая паркетная. Ну, значит, все порешил. Никто не работает, только разговор. Она с ними -- отдай, говорит, фабрику, потому ты эксплуататор. Надоела мне. Плюнул я и уехал, потому -- я охотник. И вот живу у Герасима. Скажу вам правду -- нашел себя. Скажу правду -- здесь жить и останусь. Она пускай как хочет. Избу построю у Покрова. Э-эх, хорошо. Плевать мне на деньги. И здесь прокормлюсь. Трезора мне привезут -- собака у меня. Хороша...

* * *

   В полдень мы наняли подводы и поехали ко мне. Поехал и Федор Петрович.
   -- Вот правильная жизнь,-- говорил у меня наш новый знакомый,-- только и здесь, пожалуй, покоя не дадут. Я-то думаю -- совсем на новое положение встать. Бросаю все. Отец мой и я -- вот мучались с делами! А что толку? Кто ценит фабриканта? Прямо как враг какой-то, эксплуататор! А все зависть! Вот теперь душа во мне до точки дошла. Решил бросить эту муку. Пускай другие работают. Не эксплуататоры. Мы старались, культуру вводили, в заботе жизни не видали... Чего еще -- жене голову взбесили!..
   Новый знакомый Федор Петрович ушел от меня на охоту. К вечеру не пришел. И не ночевал. Мы думали, что случилось.
   Через два дня получили от него письмо. Ленька сказал, что принесла какая-то старуха глухая, отдала письмо, а откуда -- неизвестно.
   "Простите за беспокойство,-- писал он,-- вы подумали, наверно,-- не заблудился ли я. Нет, нашел место прямо по душе. Как рай. Покуда не скажу где,-- жена бы не узнала. Увидимся скоро..."
   Мы уехали в Москву. Но и летом не слыхали ничего о Федоре Петровиче. И не был он больше у Герасима.
   Так и сгинул человек! И где-то он теперь?
   И сколько их -- сорванных, как листья с дерева, и закруженных вихрем по необъятным просторам российским!
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В дни революции -- Впервые: Возрождение. 1939. 21 июля. Печатается по газетному тексту.
   ландрин -- фруктовое монпансье.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru