Коровин Константин Алексеевич
Доктор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Доктор

   В Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве товарищами моими были: Светославский, Левитан, Несслер, Мельников, Поярков, Комаровский. При переходе в натурный класс мы попали в мастерскую профессора А.К. Саврасова и назывались -- пейзажисты. Ученики других профессоров нашей школы -- Перова, Сорокина, Прянишникова,-- в отличие от нас, назывались -- жанристы. Впрочем, мы, пейзажисты, тоже были обязаны в натурном классе рисовать и писать красками нагих натурщиков.
   Помимо многих научных предметов в Школе преподавались еще специальные науки: история искусств, анатомия и перспектива. Экзамены проходили в мае месяце. Не ужасно ли? Весна, солнце, дневное время, а мы должны сдавать экзамены по наукам!..
   -- И зачем нам анатомия?-- негодовал Светославский.
   -- А зачем нам писать голого банщика?-- вторил ему Левитан.
   В то время, в дни нашей юности, нам всего отраднее было чувство созерцания природы, особенно -- печальной. Пленяли сердце и грустные сумерки с потухающей зарей, и серый, ненастный день поздней осени, с опавшими листьями, и зимние дали. Нам почему-то всегда хотелось уйти из города, который мы не любили; именно -- уйти пешком. Поэтому мы всегда ходили, как и многие другие ученики, в высоких яловочных сапогах. Точно нам предстояло бродить по болоту.
   Некоторые встречные из простых людей, мрачно покосившись на нас, говорили: "Студенты прут".
   К тому же на нас были широкополые шляпы -- тоже влияние моды.

* * *

   В мастерской Саврасова мы писали картины с маленьких этюдов, сделанных с натуры, и темы этих картин были тоже всегда грустные, как и привлекавшие нас виды: избушка разваливающаяся, с выбитыми стеклами; кладбище с деревянными крестами; сарай, заросший крапивой; лужи на грязной осенней дороге или поздняя заря с летящей стаей галок. Мы были как-то отчуждены от людей, нам не нравились весельчаки. Равно не нравились нарядные и богатые -- мы их не понимали. Мы никогда не могли писать город, он казался нам некрасивым, а изба сторожа в Лосином Острове так нравилась, что мы часто ходили к сторожу, который зимой кормил лосей.
   Впрочем, пленяли нас и его рассказы про то, как лесовик кричит в лесу, или -- как ночью к избушке подходили разбойники, а лоси их напугали.

* * *

   Мы не могли готовиться к экзаменам в Москве -- нас влекло на природу. Мы брали тетради лекций, хлеб, колбасу, печеные яйца и уходили за город, в Останкино, Медведково, Кунцево.
   Как только выйдем из Москвы за заставу -- вот радость, вот счастье, вот восторг. И чем дальше идешь из скучного города, тем отраднее.
   Мы были дружны, и нас связывало трудное искусство живописи.
   Найдя красивое место в лесу или у речки, мы устраивались; клали на траву салфетку, выкладывали на нее еду, располагались кругом. Развертывали тетради с лекциями. Атлас анатомии портил все настроение: кости, красные, без кожи, мускулы, печенка -- как это не шло к окружающей прелести весенней природы.
   -- Посмотри, как это ужасно!-- говорил Левитан. -- Люди вообще так себе, не очень красивы. Но еще когда содрать кожу, то это отвратительно. Зачем мне анатомия, когда я пишу даль и небо?
   -- А эта греческая пустыня?-- говорил Святославский, показывая на книгу истории искусств. -- Черт ли в ней! У нас Днепр в Киеве много лучше.
   Один из нас начинал читать лениво и скучно, некоторые записывали для памяти в тетрадку.

* * *

   И вот однажды, уйдя из Москвы в Медведково, мы расположились у мельницы.
   Хороша большая старая мельница, шумят колеса, брызжет вода на солнце и, пенясь, бежит из-под колес в реку. Бодро и приветливо на мельнице. В зеленых кустах ольхи стоит деревянный стол и скамейки -- тут, за столом, мы и расположились.
   Попросили у мельника молока. Какая-то тетка принесла нам две крынки. Поставила на стол. А на столе был открыт атлас анатомии, и тетка боязливо поглядела на нас, увидав в атласе череп.
   Ушла.
   Пришел молодой парень, весь осыпанный мукой, посмотрел на череп. Ушел.
   Пришел старик-мельник в муке. Посмотрел на атлас, увидел череп и спросил:
   -- А это чего?
   -- Да вот,-- говорим,-- череп.
   -- А пошто он вам нужен?
   Он перелистал атлас, покачал головой и спросил:
   -- А пошто это вы с собой носите?
   -- Да вот,-- говорим,-- учимся.
   Мельник пристально посмотрел на нас и ушел.
   Вскоре опять пришел с отцом дьяконом, и все семейство мельника.
   Дьякон поздоровался с нами и сказал:
   -- Мельник сказывает: пришли, говорит, могильщики, что ль, какие и книгу упокойников читают.
   Посмотрев на атлас, дьякон рассмеялся.
   -- Оно и впрямь... -- сказал он, смеясь,-- смотреть довольно страшно.
   И, обернувшись к мельнику, добавил:
   -- Студенты. Доктора из них будут потом.
   -- Так, так,-- согласился мельник. -- Только пошто здесь они у меня читают за столом?
   Мы объяснили дьякону, что готовимся к экзамену,-- на воле лучше запоминается, а в Москве скучно.
   -- Так, так,-- соглашался мельник. -- Только у меня тут не надо, потому все мое семейство пугается...
   -- Пойдемте ко мне,-- смеялся дьякон,-- у меня в саду вольготно, и чайку попьем.

* * *

   Близ церкви, в саду у дьякона, была беседка, и там стол. Цвела черемуха.
   Подали самовар, творожники, сливки. Дьякон обратился к старшему из нас -- Несслеру -- и пожаловался: одно ухо у него закладывает, и в голове шумит; как бы это насчет лекарства, какое помогает?
   И Несслер, не смущаясь, ему сказал:
   -- Очень просто: налей себе из лампады в ухо деревянного масла, и все как рукой снимет.
   -- Я пробовал маслом,-- ответил дьякон,-- но только от его стало хуже -- совсем ухо не слышит.
   -- Ну, тогда надо горячей водкой. Ложку горячей водки в ухо, как рукой снимет,-- посоветовал Несслер.
   Он пошел в дом к отцу дьякону, там согрел водку и налил в ухо больному.
   Когда вернулись в беседку -- дьякон был в восторге: болезнь как рукой сняло. На столе появилось угощение: пирог, жареная рыба, рябиновка. Пришла дьяконица с дочерью -- рады гостям и доктору. Дьяконица жаловалась, что у нее на плече опухоль, и нарывает. Несслер, не смущаясь, отвел ее в сторону из беседки и осмотрел больное плечо.
   -- Необходимо операцию сделать,-- озабоченно сказал он. -- Это не страшно: раз, и готово.
   И Несслер увел дьяконицу в дом.
   "Ну,-- думаем мы,-- что же это будет?"
   -- Надо уходить скорее... -- сказал Поярков. Из дому донесся крик дьяконицы: "Ой, ой, ой..."
   -- Пойдемте, пора,-- решительно поднялся Поярков.
   Но тут из дома вышли дьякон и Несслер и направились к нам. Дьякон благодарил Несслера. Нам сказал:
   -- Видать, что на последнем факультете состоит...
   Однако мы не стали больше задерживаться и, простившись и поблагодарив дьякона, ушли.
   Дорогой все напропалую ругали Несслера, он шел впереди, молчал и улыбался.
   Через две недели в мастерскую Саврасова пришел отец дьякон, принес в подарок Несслеру яйца, рыбу, курицу -- у дьяконицы тоже болезнь как рукой сняло...
   Впрочем, надо думать, что нарыв прорвался бы в тот же день и без медицинского вмешательства нашего друга...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Доктор -- Впервые: Возрождение. 1939. 19 мая. Печатается по газетному тексту.
   яловочные сапоги -- яловые сапоги, выделанные из шкуры молодой коровы или теленка.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru