Коровин Константин Алексеевич
В снегах

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

В снегах

   Конец февраля. Снегу навалило -- от крыльца дома не пройдешь,-- сугробы. Белым-бело.
   -- Суровая была зима,-- говорил мне охотник Герасим Дементьич, приятель мой, крестьянин. -- Плохо тому, у кого ни кола ни двора. А народу такого много. Зиму пережить -- их, лихо!
   -- Дык-ить, по трактирам бездомные околачиваются,-- сказал сосед мой, Феоктист Андреевич.
   -- Тоже трудно. Гоняют. Ну, кто милостивый из хозяев -- даст поспать где в углу. Тоже за работу даст ночлег. Воду носят, печь топят, моют, на побегушках служат. А лишних-то гоняют. Христовым именем промышляют. А то сами в острог, в тюрьму сажаются. Тепло там, кормят. Так-то не попасть, в тюрьму-то. Надо тоже голову иметь,-- сказал Феоктист.
   -- Как?-- спросил я. -- Неужели сами сажаются?
   -- Эх,-- смеялся Герасим,-- уж знают, как сесть. Нарочно украдет али себя непомнящим родства объявит, бродягой. И зовут как его -- не знает, ну и сажают. А по весне вспомнят. Отпущают. А летом -- чего ж, тепло, воля... живи себе. Много таких-то. У нас есть один такой -- Серега Кольцов. По весне приходит, отсидевши, значит, еще и деньги есть, папиросы курит. У него ни земли, ни дому. Волю любит. В лесу до осени живет, промышляет. Я видал его логово. Так, у кручи заросли, у реки. Глядеть -- не найдешь, ловко заделано. Прямо заимка. Деревом обделана, в песке. Круча-то песчаная, завалена валежником, а там у него внутри стол, скамейка, постель, чайник, топор, ведро,-- все хозяйство. А в лесу, незаметно где, лук сажает, редьку, морковь, грибы собирает. Сковородка, жарит. А то сушит грибы, белые,-- ну и продает. Малину тоже сушит. Но уж как снежок осенью -- в острог идет. Говорит: "В остроге хорошо, только шпаны много". А работать ни к кому не идет. Хозяев не любит. Не могу, говорит, когда помыкают. А и ругают зря. Держу, говорит, себя. А то хочется, говорит, горло перервать.
   -- Как же это, позвольте,-- прищурив глаз, спросил гостивший у меня в деревне приятель, бывший судебный следователь Николай Дмитриевич Чичагов. -- Ведь нужен проступок.
   -- Так он знает,-- усмехнулся Герасим. -- Умеет. Жилетку будто украдет, урядник арестует. Ну, до суда-то посидит в арестантской. До суда-то сидеть долго, черед идет. А на суде говорит, к весне-то,-- "ошибся,-- говорит,-- жилетка-то моя, а тому показалось, что я украл". А он жилетку-то нашел. Вот и оправдался. Лето-то завсегда на свободе.
   -- А знаешь, это правда,-- сказал Чичагов. -- Я сначала не понимал. А вот так ловко линию свою ведут, что вот чувствуешь, что врет, не виновен,-- а сделать ничего нельзя.
   -- Что же за охота?-- удивлялись мои приятели. -- Отчего же он работы не ищет, службы?
   -- А нет, что вы,-- смеется Герасим. -- Я ведь говорил вам. Он волю любит, на службу его не заманишь. На службу он не пойдет, что хошь ему давай. Летом раздолье. Он с поднадзорными летом заодно. То то, то другое ему тащат. Рыбу удят, вино пьют. Говорил мне -- трудно теперь стало. На какого следователя попадешь, говорит. На молодого, ну, значит, ладно, сиди. А постарше -- беда. Тоже законы, уложения знать надо. Не перехватить. А то украдешь из нежилого помещения -- хорошо, ну, и дурак, выходит. Дадут два месяца -- и уходи вон. Лучше из жилого да ночью. Ну, тогда вроде как грабеж. Тогда в самый раз -- с осени прямо до Пасхи и попал. А суд завсегда оправдывает. Присяжные -- говори им, что через женщину. Присяжные любят это. Кольцов, заметьте, он девкам нравится. Все девки за его. Красивый, смелый, деньги дарит. В деревню придет -- на ведро даст. Пряники, орехи. Однова -- вот оделся, чисто барин! И с ним барыня была -- вот красивая! Куда потом делась -- невесть.
   Наступили сумерки. Я и приятели мои оделись и вышли на крыльцо. Пробовали идти и вязли в снегу. Рыхлый снег, по колено, а под ним вода. Забивался в валенки. За высокими елями моего сада по дороге идет какой-то человек, перегибаясь, едва вытаскивая ноги из снега. Останавливается, глядит на нас, кричит:
   -- На огонек. Господи!.. Ну и замело.
   -- Иди,-- кричим мы,-- иди.
   Человек, падая и карабкаясь в снегу, спешит добраться к нам. Подходит невысокого роста мужичонка и говорит:
   -- Господи... чего, слава Богу.
   -- Горохов,-- говорю я,-- откуда ты?
   -- Да ведь вот, из Никольского. Три часа иду. Мучаюсь, сбился. Казаков за вином послал. А где же, нешто дойдешь. А хрестины у его, жена сына родила. Не лето, нет пути. Тоже родят не по времени.
   -- Заходи, Горохов,-- говорю,-- погрейся, обсушись.
   -- А ведь жестокая это штука -- зима,-- говорил Чичагов. -- Вот вызовут на следствие, так попробуй проехать -- в метель. Было со мной. На убийство ехал. Ни пути, ни дороги. На двенадцатый день только попал. С доктором ехал. Приехали -- а убитого нет, ушел.
   -- Как убитый ушел?-- удивились мы.
   -- Кто ж его знает. Говорят -- выпивши был он, замерши. Прямо говорят -- убиенный, видать. На дороге нашли. Положили в сарай, глядь -- а он ушел. Отрезвел, должно. Вот и возьми их.
   На кухне сидел Горохов. Грелся, пил чай. Дедушка, сторож дома моего, ему перцовки поднес.
   -- Ну как же,-- спрашиваем дедушку,-- Горохов пойдет за вином-то?
   -- Да ведь надоть,-- говорит Горохов. -- Ведь у кого служит -- у самого Казакова. А кто он-то, Казаков? Мы-то знаем -- плутня, ворованного жеребца купил у цыгана. Эх, жеребец! Сивый! Так боялся Казаков, не узнали бы. Хозяин найдет. Меня окрасить заставил. В сарае перекрасил ваксой в вороного. Да и поехал Казаков на ём в Петров, на базар. А дождик -- краска-то и сходит. Глядят -- чего это? А прямо под жеребцом лужа черная. Вот смеху что было! То, пятое-десятое. А исправник видит. "Кто,-- говорит,-- хозяин?" Нет хозяина. А Казаков-то в трактире сидит. Я не я -- и лошадь не моя. А хозяин-то жеребца тут. Он жене Казакова родной брат. Чай пьют вместе. Дело-то какое... Рад шурин, что жеребца-то свово нашел. А Казаков молчит. "Какой плут его перекрасил?-- говорит шурин. -- Не я буду, ничего не пожалею, а в тюрьму посажу". Пятое-десятое... Дальше -- больше... Казаков-то и говорит шурину: "Вот что. Цыган Оська мне жеребца продал". Сознался. "Я,-- говорит,-- его окрасил".
   Шурин и говорит:
   -- Неужто это ты купил? Ведь ты его видал у меня. Ведь это плутня. Ведь ты мне родной. На сестре женат. Пойдем,-- говорит,-- в собор. Надо с тебя грех снять.
   Ну, помолились в соборе. А потом, по тому случаю, выпили. А жена-то Казакова все молчала да вдруг и говорит мужу: "Что ты наделал!.." А Казаков не сознается.
   -- Я,-- говорит,-- не признал.
   -- Врешь ты,-- отвечает жена,-- Оську-цыгана научил. Каково,-- говорит,-- мне от тебя носить теперь, ежели сын родится? Ведь плутня, жулик, значит. Жулика ношу...
   Ныне сына родила. Казаков и рад и не рад. Вот за вином-то меня и послал. "Ведро водки купи,-- говорит. -- А то моркотно мне. Ум у меня раскорячился. Неужто я впрямь мошенник?" Стыдно ему жены-то, совесть мучает.
   -- По такому снегу,-- говорит дедушка Горохову,-- тебе ведро не донесть. И так-то не пройдешь. Пошли Павла Киселева -- тот молодчага, молодой -- живо сработает.
   -- Верно,-- говорит Горохов.
   Позвали Киселева. Отдал ему деньги Горохов на ведро водки. Поздно вечером сидим мы, думаем, что в таком снегу делать. Не пойдешь на охоту, лыжи тонут. И слышим, в деревне, в отдалении, поют песни. Приходят дедушка и Горохов.
   -- Вот ведь что вышло,-- говорит дедушка. -- Киселев-то принес в деревню ведро, а у него и отняли мужики. Говорят: "Все равно тебе не донести вина до Никольского к Казакову. Вишь, опять метель метет. Не пропадать же тебе из-за Казакова. Мы,-- говорят,-- выпьем. Казаков -- плутня, за дрова еще нам не заплатил. Шут с ним!" Ну, значит, и пьют всем миром.
   -- Ох, прогонит меня Казаков,-- тужит Горохов. -- Да все одно -- один ответ. Пойдем, дедушка, на деревню, не допили бы без нас, стаканчик-другой хватим. Чего в эдаком снегу жисть вести, выпьем! Без водки никак не возможно.
   Мы легли спать. В окно видно, как метет метель. В трубы завывает ветер. Входит к нам дедушка.
   -- Сдел милость,-- говорит,-- Горохов выпил, на деревню ходил, не вели ему,-- на Никольское он собирается. Метель метет, где ж пройти. Пошел я на кухню, говорю:
   -- Что ты, Горохов, куда пойдешь -- затонешь.
   -- Выпил я малость. Лисеич, эх, хорошо. Нет лучше жисти, метель занесет,-- кто знает, может, это самое-то и надо. На что Господь снег на нас сыпет -- штоб помереть в эдаком разе, забыть кручину, саму покрючину нашу...
   И Горохов, уходя, запел:
   
   Пеленали вся поля,
   Одно поля не покрыли,
   Горя лютого мово...

* * *

   Летом, в июле, шел я по охоте на тетеревей. Мелкий перелесок близ Никольского. Вижу, впереди, осматривая по сторонам, собирая грибы в большую корзину, идет Горохов. Увидав меня -- остановился, снял шапку, сказал:
   -- Здравствуй, Лисеич,-- вот рад. Заходил к тебе, да нету, не застанешь. Все ты в отъезде.
   Я сел у куста орешника, присел и Горохов. Я налил ему из фляжки коньячку, достал хлеб, копченой колбаски. Перекрестившись, он выпил и, крякнув, сказал: "Эх, хорошо". Его серые глаза слезились, и он вытирал их руками.
   -- Ну, как Казаков поживает?-- спросил я Горохова.
   -- Э-э-э... брат,-- ухмыльнулся Горохов. -- Казаков -- прощай, и не узнать теперь. Стариком сразу стал, поседел, нос книзу держит, пьет. Дело бросил, хозяйство,-- все. К попу все ходит. Жена-то его к брату своему уехала, и сына взяла. "Не хочу,-- говорит,-- с ним жить, а то он еще со мной детев приспит, жулики будут. Не хочу я жуликов родить". Вот ведь что! Баба такая серьезная, беда. Ничем ее не сломаешь. А причиной всему -- жеребец вышел. Не ваксой бы красить-то!..
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В снегах -- Впервые: Возрождение. 1937. 20 февраля. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru