Коровин Константин Алексеевич
На Волге

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

На Волге

   Не знаю -- как кто, а я очень люблю рынки и базары. Люблю крики торговцев, предлагающих свой обильный товар.
   Как хороши рынки в Париже: чего только нет! Дары обильные земли. Хлеб наш насущный. И какая красота: среди зелени лежат рядом блестящие рыбы -- дары моря. Какие яркие краски!.. Фрукты, ягоды, помидоры, лук, салат, дичь, фазаны, куропатки...
   Люблю я проходить базаром по утрам. Какое оживление -- и душа моя уносится к воспоминаниям, туда, на родину. И там я восхищался рынками и базарами. Разнообразны были базары в России. Я их видел от Архангельска и по Волге и базары Кавказа, Крыма и дальней Азии, вплоть до Гималаев. И все люди на базарах мне представлялись -- положительными, солидными и нужными в жизни.
   Вспоминаю один базар на Волге, туда, к Астрахани. Уж не помню города -- кажется, Царицын. В жаркий день, у самой Волги, у затора барок, пристаней и пароходов, в пароходном дыму,-- бесконечные склады хлеба, рогожных мешков, всяческая снедь, цветная толпа народа. Трактиры с раскрашенными ставнями, горы сухих судаков и воблы, кучи стерлядей, вертящихся в корзинах из зеленых прутьев, и поразившая меня огромная белуга. Она еще была жива -- и, задыхаясь, открывала огромный рот.
   С другой стороны пристани -- горы камышинских арбузов; на досках, ящиках сидят какие-то татары, крючники, богомольцы в белых сермягах, едят эти арбузы. Купцы у прилавков, увидя меня, предлагают "свежей, зернистой икорки". Тут же разрезают осетра, выкладывают икру в миски, солят щепоткой соли. А рядом тетки-торговки предлагают вам калачи, какие-то мягкие, особые -- пеклеванные... Вы наедаетесь икрой, и радуется торговец, когда вы похвалите его товары: "Скажи-ка адрес, где живешь? Ужо будет белужья, вот я тебе пришлю самой свежей".
   Купец -- в фартуке, и глаза у него тоже как у белуги.
   Пить хочется... камышинский арбуз манит съесть его.
   -- Вот хорош арбуз! Бери,-- говорит молодец. -- Сахарный! Ноне не в меру уродило. Бери: пятачок пара.
   Я говорю:
   -- Я тут его и съем.
   Молодец берет арбуз, разбивает его и кладет на прилавок. Говорит, смеясь:
   -- Велик! Съешь ли?
   Этот базар шел без конца по Волге. Какая-то выставка обилия могучей русской земли... Какие-то сельди, золотые, целый берег завален какой-то серебряной, блестящей рыбой -- "чехонь". Я никогда и не ел этой рыбы: она, кажется, стоила чуть не две копейки пуд!
   И тысячи чаек пожирали эти горы рыбы. А надо всем -- в даль бесконечную стелется светлая матушка-Волга!..

* * *

   На возвышенном берегу стены старого собора. В воротах видны в черных подрясниках и камилавках монахи. На всей пестроте окружающего они какие-то мрачные, черные... Звонят ровно колокола соборов и церквей... Успенский пост!
   Купцы крепко держат посты...
   -- Не едите рыбы-то в посту?-- спросил я лавочника.
   -- Да где ж. Пост держим, да, признаться, и надоела рыба-то. Вот вы, приезжие, до икры-то охочи, а нам-то и глядеть тошно. Ну какой когда севрюжки -- туды-сюды, а то претит рыба. Все в рыбе живем.
   -- А что же вы едите?-- удивился я.
   -- Да ведь как сказать? Хлеб больше! Оладьи с медом, огурцы, капуста, щи с грибами. Грибы-то от вас идут, белые -- сухие. У нас грибов-то мало. Почитай, что и нет. Да ведь в России на каждое место -- свой продукт земля дарит!.. Балыки по осени будут. Это с моря придет. Эх! Балыки хороши! Много всего! Тоже надоедят.
   -- Что же у вас, в городе-то, музыка есть? Театр?
   -- И-и...-- ответил купец. -- Сколько хочешь. От вас приезжают. Актеры, певцы, певицы -- любим мы. Хоша и грех, ну да ведь не удержаться. То ли, сё ли, в театре бываю. За душу берет! Угощение артистам делаем. Народ занятный. И чего только есть! Один так насмешил! Где бы ни был -- пишет: "Пришли корзиночку". И я уж завсегда посылаю. А вот теперь что-то давно не пишет. Знать, помер.
   -- А фамилия-то как?-- спрашиваю я его.
   -- Как фамилия-то? Постой, постой. У его два прозвища: одно-то вроде Вральский, а другое -- Козельский... Чего-то я, кажется, путаю... Но только играл он в театре, вот здорово! Короля Лира... Так весь театр плакал. Даже полицмейстер и брандмайор. А уж они-то к слезам привыкли.
   -- Отчего "привыкли"?-- удивился я.
   -- Да как же!.. Один с жульем, ворами всю жизнь ведет, а другой с пожарами. Тоже горя нахлебались... Сам Шаляпин у нас запрошлый год был. Так весь город чисто как помешался: ничего боле нет, как Шаляпин. Жены что делают! Билеты берут! Театр сломили! Нешто поместишь всех... А он-то, дак тихонько из театра уходит, а то ведь одолеют, раздерут. Шапку ведь отняли! На маленькие лоскутки разодрали! На память, стало быть. А одна у него платок взяла. Так другая-то увидала да оторвала половину. А та-то взяла да эту половину съела, чтобы не давать ей,-- да подавилась. Помирает! А не кто-нибудь: дочь градского головы нашего!
   -- Что же, не померла?-- спросил я.
   -- Нет. Вытащили прямо из нутра. А все же этой-то кусок не отдала нипочем. Говорит: "Помру, а не отдам". Тоже! Вот приезжали актеры: Вишевский, Качалов, Москвин. Тоже было это самое... Так до того их запотчевали, что они и ехать куда -- не знают. Да ведь по Волге нетрудно запутаться. Буфеты везде. Стерляжка -- кольчиком. Ну, и угощенье при этом что надо. А города-то по Волге часто. Ну, домой-то приедешь аль нет -- неизвестно. К тому же женский пол... Это у кого хочешь ум раскорячится. Театры у нас любят... Ну, а в посту уж нет! Все на изюм садятся: надо грехи замолить!

* * *

   Шумят колеса парохода "Самолета". Тихая Волга. Вечер.
   С одной стороны видно: возвышенный берег, покрытый лесом. Вечерняя, розовая зорька. Далеко-далеко легла ширь Волги. Что-то грустное и таинственное есть в вечерней русской заре.
   Сижу на палубе, у столика. На лавочке, впереди, в картузах и поддевках, сидят какие-то солидные торговые люди. Навстречу нам идет небольшой пароход и тянет вереницу пустых барок.
   -- Это керовской,-- заметил один в картузе. -- Сорокина. Чего? Плюнуть стоит пароходишко. У него капиталу-то кот наплакал. Керов-то богатый. Где же Сорокину до его, он третью жену с приданым берет.
   Пароход уже равнялся с нашим "Самолетом". Один, в картузе, встал, подошел к перильцам и, приставив руки ко рту, закричал: "Чей пароход-те? Са-а-рокинский?" С парохода, издалека, отвечали: "Протри бельмы-то, пьяна ро-о-жа. Пароход чей? Ку-упца первой гильдии Ке-е-ро-о-ва. Сорокин-то по-о-мер. В долговой, в рот-те нога".
   Купец в картузе, видимо, рассердился и закричал пароходу:
   -- Керовский -- жулик. С кем говоришь-то? На кого лаешь? Капиталом поравняемся. Небось! Стерва.
   И, обернувшись ко мне, растопырив, руки, сказал: "Прямо шамотон. Озорной народ. И чего лается".
   -- Волен больно,-- сказал другой. -- Это механик Миколка Тихонов. Ему в Сызрани за озорство шибко морду били.
   -- Река -- вольна,-- говорил первый купец. -- Ну, самую эту удаль и вдаряет в нутро. Кажинный о себе думает: "Кто я? Стенька Разин!"
   -- Так ведь вот чего. До чего меня напужал надысь один эдакой. Я в Шишкове, под Ярославлем, в имении, значит, у барина лес покупал, а он на круче живет, прямо на берегу дом его. Ну, говорили, говорили насчет леса. То ли, сё ли... Сошлись... А вечер, поздно. Пристань от него в версте. Попрощались. Я и хотел сократить дорогу да с кручи-то как а-ах. Батюшки. С кручи-то по песку качусь, круча лесная, елкой завалена. Я до самого низу летел. И сел. Очумел. Рад -- жив остался. Смотрю: передо мной человек. Здоровый, молодой. Курчавый, волосы черные. В портках, а у пояса нож... Я думаю: чего это? Что за человек такой? Напужался. И говорю:
   -- Молодец, ты кто будешь?
   А он мне и отвечает:
   -- Стенька Разин.
   Я говорю:
   -- Полно пужать-то.
   А он:
   -- Давай,-- говорит,-- пятерку.
   Я говорю:
   -- На вот, красненькую возьми.
   -- Ну,-- говорит,-- спасибо. Ты,-- говорит,-- упал. Ну, чего сидишь, вставай.
   Я хочу вставать, а у меня в ногах дрожь. Он видит, что я не в себе...
   -- Тебе,-- говорит,-- куда надоть?
   -- На пристань,-- говорю,-- к пароходу.
   А он взял меня, как перышко, на плечи положил, да и понес -- чисто лопату.
   "Ну и сила",-- думаю.
   Пришел на пристань, поставил и говорит:
   -- Спасибо тебе за красненькую...
   А сам смеется. Одет бедно, прямо бродяга. Я говорю:
   -- Я тебе место дам. На сплав возьму.
   -- Нет,-- говорит. -- Я в батраки не гожусь.
   -- Эк ты какой.
   -- Какой такой? Стенька я Разин. Понял? Не дал бы мне коли красненькую, так в праведниках ноне бы был. А теперча прощай.
   Повернулся и ушел.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   На Волге -- Впервые: Возрождение. 1937. 13 августа. Печатается по газетному тексту.
   шаматон -- см. прим. к с. 193 кн. 1 наст. изд.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru