Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Московские чудаки
Я москвич, и мне частенько вспоминается Москва.
Замечательные люди были москвичи: гостеприимные, приветливые. Любили театр, музыку, искусства. Были среди них и, так сказать, люди с причудью.
Вспоминаю знаменитого купца Абрама Михайловича Морозова -- особняк в Москве, прекрасные залы и комнаты в разных стилях, много картин в доме -- старинных, коричневых, темных.
Хозяин, показывая картину, обычно разводил руками:
-- Говорят, Рафаэль или Мурильо, а кто знает. Или вот -- Тициан, но фигура справа -- младенца -- говорят, не его, а Корреджио. Вот тут и разберись...
Младший брат Абрама Михайловича любил и понимал живопись: он создал галерею -- собрание прекрасных французских импрессионистов: Моне, Сизеле, Ренуара...
Старший брат, Абрам Михайлович, собирал по преимуществу старые картины иностранцев, не признавал собрания младшего брата и всегда огорчался.
Помню, он жаловался:
-- Я люблю барбизонцев. Приобрел как-то Коро, обед устроил. Только расстроил меня один художник до невозможности. Сказал: ненастоящий у меня Коро. Так расстроил, что я захворал. Сам профессор Захарьин лечил. Его высокопревосходительство. Пить запретил. Ни шампанского, ни коньяку, ни-ни... Благодарю покорно... Сахар у вас, говорит... Какой там сахар!.. Коро доехал!..
Он помолчал и с сокрушением продолжал:
-- Поехал я как-то в Париж -- читаю в газетах: посмертная выставка Гогена. Поехал он на острова Таити, это черт его знает где. Замечательные женщины, сложены, как Венеры, цвета бронзы. Небо розовое, деревья синие, ананасы, белые апельсины... И сделался он дикарем. И писать стал, как дикарь. Естественно -- насмотрелся. Выставка открыта -- не помню уже, в каком месте. Думаю -- постой! Сейчас же поехал. И ахнул! До того чудно, что думаю -- эге!.. Покажу брату и Москву удивлю! Куплю картины, повешу в столовой, пусть и Захарьин посмотрит. Покажу я ему -- какой у меня сахар! Можно ли мне пить или нельзя!..
Выбрал четыре больших картины и приценился. Дешево. Пятьсот франков штука. Купил. Картины такие, что сразу не поймешь. Думаю: потом рассмотрю.
* * *
Привез Абрам Михайлович картины в Москву. Обед закатил. Чуть не все именитое купечество созвал.
Картины Гогена висят на стене в столовой. Хозяин, сияя, показывает их гостям, объясняет -- вот, мол, художник какой: для искусства уехал на край света. Кругом огнедышащие горы, народ гольем ходит... Жара...
-- Это вам не березы!.. Люди там как бронза...
-- Что ж,-- заметил один из гостей,-- смотреть, конечно, чудно, но на нашу березу тоже обижаться грех. Чем же березовая настойка у нас плоха? Скажу правду, после таких картин как кого -- а меня на березовую тянет...
-- Скажите на милость!-- вскинулся Абрам Михайлович. -- Мне и Олимпыч, метрдотель, говорил: "Как вы повесили эти картины, вина втрое выходит". Вот ведь какая история! Искусство-то действует...
Он подмигнул глазом и с гордостью присовокупил:
-- Брату показывал. На-кось!.. Он смотрел, смотрел и сказал: "Что-то есть..." Явно -- есть! Это тебе -- не импрессионисты!..
* * *
Года через полтора уехал я в Париж. Была у меня маленькая мастерская на рю де Дельта, бульвар Рошешуар. Однажды утром слышу звонок, отворяю дверь. На пороге стоит, в цилиндре, полный, высокого роста, Абрам Михайлович. С ним тоже толстый человек с лицом русского ямщика -- адвокат Дережинский. Черные глаза Морозова вертелись как-то колесом...
-- Едем завтракать,-- сказал Морозов,-- едем к Паяру. Ну, брат, и история вышла. Вот он тебе расскажет,-- сказал он, показывая на Дережинского. -- Опять -- незадача! Опять Захарьин пить запретил. Услышишь -- какая история...
* * *
Как оказалось, Абрам Михайлович приехал в Париж уже назад две недели. В первый же день по приезде заехали в галерею, где купил он Гогена около двух лет назад. Там его вспомнили. Один из владельцев сказал: "А дешево вы у нас Гогена купили". А Абрам Михайлович, как человек деловой, не задумываясь, спросил: "Не хотите ли, я вам их уступлю?" Те говорят: "Отчего же, уступите". -- "Пожалуйста. Дадите тридцать тысяч за четыре картины?" -- "Что же, можно,-- согласились владельцы,-- они у вас здесь?" -- "Да,-- говорит Морозов,-- через четыре дня будут здесь, приходите". Оставил свою карточку и адрес.
Из гостиницы Абрам Михайлович тотчас же послал телеграмму в Москву с приказом управляющему Прохору Михайловичу немедленно привезти картины в Париж.
Через четыре дня картины были доставлены.
В назначенный час в гостиницу пришли прежние владельцы. Оба в цилиндрах, элегантно одетые, со строгими лицами.
Посмотрели мельком на картины, один из них любезно попросил чернил, написал чек на тридцать тысяч и передал хозяину.
Тот думает: "Что такое?" Усомнился.
-- Да, но это чек, а не деньги...
Гость, подписавший чек, извинился. И вежливо сказал, что через шесть минут будут деньги.
Взяв чек, он передал его своему компаньону и остался с Морозовым дожидаться его возвращения.
Через шесть минут вернувшийся вручил деньги Абраму Михайловичу, и оба, быстро взяв картины, улыбнувшись, ушли.
Морозов огорчился: больно легко нажил двадцать восемь тысяч.
Приехал адвокат Дережинский -- пошли вместе завтракать. Но Морозову было как-то не по себе.
После обеда поехали в кафе "Каскад" в Буа де Булонь, потом в театр, потом в "Казино де Пари",-- гложет Абрама Михайловича что-то внутри, да и только.
Ночь спал плохо.
Утром пошел в галерею, куда продал картины. Идет по залам и смотрит -- не выставлены ли его полотна.
В последней комнате увидел их прислоненными к стене. И с напускной небрежностью спросил у заведующего: "Что стоит эта картина?"
-- Пятьдесят тысяч,-- последовал ответ.
Абрам Михайлович ахнул и опрометью кинулся вон. Сел в карету и помчался к Дережинскому.
-- Поезжай сейчас же, купи назад мои картины. Что просят -- плати.
Он в отчаянии упал в кресло. Опять без Захарьина не обойтись!
* * *
Как-то в Москве, работая декорации в мастерской Большого Императорского театра, в час дня пошел я через Театральную площадь в "Метрополь" завтракать.
Сел за маленький столик. Невдалеке от себя увидел сидящих за большим столом -- он назывался "морозовским" -- разных москвичей.
Видно было, что там хорошо выпили,-- в хрустальных графинах стояла водка, жареный поросенок, гусь.
Один из пировавших за столом, Постников, увидав меня, подошел. Глаза у него были осоловелые, нос покраснел. Он был пьян. Поклонившись, он сказал мне:
-- Видишь, сидит?.. Кто сидит! Звезда Европы! Профессор Лейден. Да, брат, это не наши... Захарьин!.. "Сахар,-- говорит,-- у вас". Пить запрещал. А я-то, лошадь, слушал, шесть лет капли не видал. А он, профессор Лейден, звезда, "диабет?-- спрашивает,-- сахар? Пейте!". Поросенка ем. А? Вот она -- Европа!
-- А Абрам Михайлович где?-- спросил я.
-- Абраша? Выпил, что надо, и спать поехал. Худо ему стало. Гогена, должно быть, вспомнил -- огорчился... Картины, картины губят его...