Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Мораль
Утро. В окно моей деревенской мастерской я увидел, что на больших березах сада появились желтые листья, и грусть вошла в душу. Август -- август. Скоро осень. Пролетело лето незаметно. Наступят дни ненастные. Улетят скворцы, малиновки из сада моего, улетит и иволга. И гнездо горлинки на террасе дома моего уже пусто.
Как грустно расставаться со всем тем, что любил, чему радовалась душа!
Приятели мои, охотники, понемножку встают: устали вчера на охоте. Идут к речке умываться. Вернулись, все на террасе, стол, самовар, горячие оладьи, пирожки с капустой, грибами. Говорю им:
-- Вот гнездо горлинки в углу. Вывела детей и улетела. А как, бывало, курлыкала ласково. Грустно вспоминать.
-- У меня, брат, не горлинка, а бабы все разлетелись. Уж вот курлыкали до чего! Я им сдуру всем верил,-- сказал приятель Коля Курин, кушая пирожок и запивая чаем.
-- А я вот не верил им ни одной, и они мне не верили, а все целы, не разлетаются. А я сам с утра думаю -- куда бы сегодня улететь,-- смеясь, говорил другой приятель мой, Василий Сергеевич.
-- А странно все же,-- сказал, медленно наливая сливки из молочника в стакан, доктор Иван Иванович. -- С утра вы какую-то аморальщину несете. Вроде как турки какие-то. Что же у вас, гаремы, что ли? Ведь это что же такое? Понять трудно.
-- Ишь ты, смотрите, Ванька-то себя каким показывает! Кто я?! Моралист! А ты вот скажи -- отчего у тебя левая бака короче стала?
Доктор Иван Иванович смотрел белыми глазами как-то в пространство -- потом сказал:
-- Да, странно. У одного все разбежались, у другого все целы. Это что ж -- хлыстовщина какая-то? А баки короче, вы думаете, что жена укоротила? Нет! простите. Я спиртовку разводил, и она вспыхнула, только и всего.
-- Вот и врешь,-- засмеялся приятель Вася. -- Сам рассказывал, что тебе какая-то истеричка вцепилась в баку и тебе наскоро отрезать пришлось. Забыл?
-- Эк, хватил! Это было когда? Запрошлый год. И совсем не истеричка, а одна пациентка была влюблена в меня, а я не желал. Так вот она со зла, было это самое. Я уж тут ни при чем. И все оттого, что я на нее не с вожделением смотрел. И смотри я с вожделением, этого бы не было.
-- Вы послушайте,-- говорит мне, смеясь, Василий Сергеевич. -- Слышите? Ванька знает, как с вожделением смотреть. А? И что только врет! Это он -- с вожделением: глаза белые, как у галки. Вожделение! Это вот Николай -- у него глаза черные, пенсне. Он и всегда с вожделением смотрит на них на всех: думает -- не поддудит ли?
-- Ух, брат,-- перебил его, оживясь, Коля. -- На днях я брюнетку видел в кружке -- певица. Вот брюнетка! Закачаешься! Косища -- вот как это бревно.
-- Я знаю -- кто. Да у нее рука в плече вдвое толще тебя. Она на тебя и не посмотрит.
-- Ну нет, позволь! Извиняюсь,-- протестовал Коля. -- Она меня в Крым звала. Да-с! Извиняюсь.
-- "Звала, звала",-- передразнил его Вася,-- а сам говоришь -- все твои эти самые разлетались?
-- Да,-- сказал грустно Коля. -- Очень, брат, они легкомысленны: морали, брат, мало. Это верно. Иван Иванович говорит: "морали нет" -- пропала мораль!
-- Вы подумайте, что делается,-- сказал приятель Вася. -- Колька о морали говорит! А? А что такое мораль? Ну, скажи-ка!
-- То есть позволь! Я-то университет кончил, ты бы мог и не спрашивать меня: я-то знаю, что такое мораль. Я диссертацию, брат...
-- Постой,-- перебил его Вася. -- Ну вот кончил университет, а что такое мораль, не знаешь!
-- То есть как это -- не знаю! Позвольте! Мораль -- это, прежде всего, субъективное понятие, а во-вторых -- априори,-- понятие относительное.
-- Вот видите, не знает! Начинает завираться. Разные это штуки ученые: "относительное понятие, априори...". А что такое мораль -- ни в зуб не знает!
-- Позвольте, позвольте,-- горячился Коля.
-- Да что "позвольте",-- перебивал Вася.-- У вас, в университете, и науки такой нет. Вот профессора сюда приезжали на охоту, к нему,-- показал Вася на меня. -- Так они его модель, Куликову, чуть на части не разодрали.
-- Это верно,-- процедил медленно мой слуга Ленька, снимая со стола самовар. -- Она их "шамотонами" назвала.
-- Вот, слышишь? Ленька правду говорит,-- радовался Василий Сергеевич.
-- Позвольте, ведь они -- это историко-филологический, а мы -- юридический. У нас вся философия права на морали построена.
-- Ну ладно,-- сказал доктор Иван Иванович. -- Отчего же вы говорите -- от вас все бабы разлетелись?
-- Вот оттого, что, если им мораль показать, им скучно становится. Они тут же в сторону -- какая куда. Бабы у нас такие!
-- Это правда,-- согласился доктор Иван Иванович. -- Действительно, у нас как посмотришь в Москве, так прямо многоженство! И шут его знает -- отчего это?!
-- Ну что это вы все утро спорите?-- сказал все время молчавший охотник Караулов. -- Как это вам не надоест? Все о женщинах. Все что-то неприличное. Пойдемте лучше на речку! Наловим к обеду уху. На речке хорошо. И эта ваша разная "мораль" на ум не пойдет.
-- Это верно,-- согласился Василий Сергеевич.
-- И я пойду с вами. Дайте мне удочку, пожалуйста,-- сказал Иван Иванович. -- Я поймаю рыбу и отвезу Раисе в подарок.
Я выбирал доктору удочку и подумал: "Как странно! Он эту самую Раису, свою жену, ругательски мне недавно ругал".
На речке, когда мы пришли, было тихо. Зеленые кусты ольхи отражались в воде. На бережку сидят приятели и посматривают на поплавки. Доктор Иван Иванович, в стороне сидя, положил удилище рядом с собой на бережок и закурил папироску. Вдруг удилище его с берега поехало в воду. Большая рыба, попав, тянула удилище.
-- Смотри-ка, чего ты! Удилище! Рыба тащит,-- кричит ему Василий Сергеевич. Доктор вскочил. Но поздно. Большая рыба тянула удилище, удалялась по заводи реки.
-- Ах ты черт!-- растерялся доктор. -- Ну и рыба попала! А я на Раису закинул.
Доктор торопился, раздеваясь, и бросился в воду. Схватив удилище, он плыл с ним к берегу. Все приятели помогали ему вылезти, и большой пойманный линь лежал в подсачке на берегу.
Доктор одевался, с радостью говорил: "Вот Раиса будет рада!"
-- Заладил -- Раиса, Раиса,-- сказал приятель Вася,-- а сам говорил -- "Раиса дура"?!
-- Когда я говорил? Что ты, очумел?-- надевая штаны, сердился доктор. -- Вот тоже! Я-то муж! Имею право сгоряча и сказать про жену, а тебе-то что? Ты не имеешь права говорить про нее "дура".
-- Да ну ее к черту! Смотри, линь-то фунтов на восемь. Вот здоров!
-- Не имеешь права мою жену к черту посылать!
-- А ты-то? Сам ее при мне к черту посылаешь!
-- Мало ли что? Я -- муж! А ты не имеешь права.
-- Сам ты говорил, что тебя на дуре женили.
-- Мало ли что я говорил...
-- Линь хорош! Таких и не видал,-- восхищался охотник Караулов. -- Его надо свежего есть, теперь! А если в Москву везти -- сонного привезешь. Уж это не то!
-- Да!.. И везти кому? Дуре?!-- прибавил Василий Сергеевич.
Доктор, вытирая баки платком, молча смотрел на приятеля своего Васю и на лежащего на траве линя. И, подумав, сказал:
-- Верно! Надо его теперь жарить. Да и озяб я -- вода холодна!
К обеду была уха. Жареного линя уложили в корзинку, постановив, что есть его без супруги доктора Раисы Михайловны -- неморально.
И Иван Иванович повез его в Москву, сказав: "Повезу жене эту трофею!"