Коровин Константин Алексеевич
Вечер весны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Вечер весны

   Красой зеленой покрывает солнце землю, посыпает ее цветами, но в вечернем сумраке весны, в заре вечерней, есть весной какая-то тайная печаль. Я всегда чувствовал в вечере весны грусть глубокую.
   Среди серого мелколесья, у склона к ручью, где за сучьями обнаженной ольхи потухала вечерняя заря, где в тишине леса замирают звуки соловьиной песни, я стоял на тяге в ожидании, когда появится, коркая, вальдшнеп.
   Я чувствую грусть и одиночество. Помню, рядом со мной стояла на тяге знакомая милая женщина, и я чувствовал от нее еще большую тревогу в сердце, одинокую.
   С тяги я шел домой по талой потемневшей в сумраке вечера земле. Передо мной, далеко за мелколесьем, темнела среди больших берез и лип крыша моего дома, и дом мой сливался с печалью вечера. Все кругом было в тишине вечерней. Я вижу, как из дому идет мой дед-сторож, несет крынку молока, и корова стоит у сарая, и все как-то тихо, печально. И глухо в доме у меня.
   Я вхожу с моей спутницей по ступеням крыльца в темную комнату, зажигаю лампу, и около -- она, такая чужая, временная моя гостья.
   Над моховым болотом, за которым далеко расстилались рядами леса, взошел круглый месяц, как розовый кружок на лиловой мгле ночного неба. Весенняя ночь пахла сыростью земли, и я почувствовал: в далях лесов и в месяце -- была та же тайная печаль. И дом мой, освещенный лампой, был тих и сиротлив. И почувствовал я, что эта женщина -- не что иное, как молчащее любопытство, что жизнь окутывает меня какой-то тревогой людского базара, где оболыценье называется любовью, где честь почитают за глупость, а обман за ум, где плутовство и выгода -- бытие.
   Ярко горит хворост в камине. Огонь веселит освещенные стены моей деревенской мастерской, и как красиво блестят золотые с синим фарфоровые вазы, стоящие на окне, за которым видны темные силуэты высоких елей. Все кругом -- одна симфония весенней ночи: вазы на окне, темные ели, фигура молодой чужой женщины,-- все сливается в одно: ночь. И краски, которые я кладу на холст, звучат в разнообразии, и сущность живет в моем очаровании от окружающего молчания ночи.
   Какая во мне жажда восхваления всего, что вижу я. И в картине -- в молчании поет весенняя ночь. А душа все чает небывалой жизни, которая там... где-то там... Призрак счастья. И так будет до могилы, над которой ввечеру поет соловей,-- очарование зорь весенних.

* * *

   А рано утром все было другое. Было радостно.
   Я умывался у колодца, где на березах, в скворечнике, заливался соловей хвалой ясному утру. Ко мне с головой, обернутой полотенцем, подошла моя гостья. Ее темно-карие глаза пронизывало солнце; они смеялись.
   -- Как хорошо у вас... Слышите, как кричит иволга, какое лето в ее свисте. Отчего вы говорили вчера, что в весеннем вечере есть грусть кладбища?
   -- Я сам удивляюсь. Сейчас все другое, чем вчера... Какая синяя даль. По небу, рядами, в белых перьях блестят облака. Посмотрите ввысь: как там весело.
   Я из большого ковша лью светлую воду в руки женщины. Она брызжет в лицо себе воду, темные волосы ее заплетены на шее в пучок. Смеясь, глядя на меня, она вытирает лицо мохнатым полотенцем, кладет мыло в блестящую мыльницу и уходит в крыльцо моего дома.
   Сегодня приедет ее муж. Это мои новые знакомые. Он ученый, но, в сущности, я совсем не знаю, чему он учит и что пишет. Он охотник, так же как я. "Надо скорей собрать краски,-- думаю я,-- писать эту голубую даль, эти розовые ветви кустов у загородки, березы, за которыми так потонула в весенних ветвях калитка сада".
   -- Вы целый день рисуете ваши картины?-- говорит мне гостья.
   -- А как же, теперь такая красота.
   -- Я не знала, что художники так много работают. Вы и жизни не видите. "А правда,-- подумал я вдруг,-- верно, жизни я как-то не вижу".
   -- Знаете,-- говорю я,-- я люблю писать красками и все никак не могу написать так, чтобы мне нравилось самому, совсем нравилось... Я все хочу еще лучше.
   -- А вы думаете, за это найдете награду в жизни?
   -- Я об этом не думал... Какую награду? Деньги?
   -- Нет. Ну... допустим -- любовь.
   -- Нет, я еще не видал никого, кто бы любил во мне мои создания. Они как-то отдельно от меня... Есть такие, которые мои картины любят. Ну, а меня самого за мои работы никто никогда не любил. Напротив, я чувствую, что я какой-то не такой, как надо... Я художник, так сказать, немного отверженный... Я всегда не то, что бы хотелось окружающим. Я даже привык быть как-то всегда в чем-то виноватым. Странно. Вот хотя бы то, что я пишу картины. И при встрече мне всегда говорят: "Отчего вы не напишете, я вам расскажу..." И я слушаю, что рассказывают мне. И почему-то они считают гораздо значительнее то, что рассказывают они, чем то, что я пишу. Часто, когда смотрят мою картину, говорят: "Вот если бы вы с нами были в Швейцарии, я бы вам показал ландшафт, вы бы написали. А то -- и у меня в Орловской губернии, в имении... Был у меня там вид, батюшка, с балкона -- вы бы ахнули". Я уже привык, что я не такой, как нужно. И никаких наград и любвей не жду...
   Она ответила недовольно:
   -- У вас есть какая-то душевная сложность... Отчего не смотреть на жизнь просто и брать от нее то, что она дает...
   "Верно. Отчего?" -- подумал я.
   В это время тарантас подъехал к подъезду дома. Двое вылезли у крыльца. Она побежала встречать мужа.
   В комнату вошел блондин и жгучий брюнет; один худой и бледный, ее муж, другой плотный, толстенький, как кубарь, его знакомый. Оба были с ружьями, в высоких сапогах. Люди были возвышенных чувств и мыслей и говорили громко, уверенно:
   -- Какой восторг здесь... Леса... Какая прекрасная местность.
   -- Феноменально...
   Мы расположились за чаем. Пасха, кулич, ветчина. Моя собака, пойнтер Польтрон,-- ласковая -- тоже была рада гостям. Она положила одному лапы на колени. Тот оттолкнул Польтрона и сказал, отряхивая колени:
   -- А вы его плохо учите арапником...
   -- Я не могу бить собаку.
   Оба гостя с удивлением посмотрели на меня, дама весело засмеялась.
   -- Вы никогда не били собак?-- спросил гость-блондин. -- Это странно...
   -- По-моему, собаку бить нельзя,-- ответил я.
   -- Почему?
   -- Потому, что собака -- самое тактичное и верное, благороднейшее существо на земле.
   -- Да-а? Вот как? Ну, я без арапника на охоту не иду... Ваш пес, наверно, гоняет, как хочет, за ним и не уследишь. Он кладет лапы и портит брюки...
   -- Петя у меня,-- сказала жена,-- так любит платье, что однажды, когда разорвал брюки на лестнице, даже заплакал...
   -- Но, знаете,-- сказал гость-брюнет, смеясь. -- Для чего же существуют плетки, арапники... Для собак же?
   -- Да,-- соглашаюсь я,-- это верно.
   А сам думаю: "Какие они другие люди".
   К вечеру мы собрались на тягу, и, когда солнце опускалось над лесом, мы шли краем мохового болота около опушки леса, который поднимался на холмы, где была, по вырубке, заросль мелколесья. Кой-где высоко поднимались отдельные тонкие ели; на их верхушках сидели кукушки и куковали, перекликаясь. Далеко расстилалось мелколесье.
   -- А сегодня другое настроение,-- сказала моя гостья. -- Какие отрадные дали.
   -- Раздольные места,-- отвечаю я.
   И говорю гостям:
   -- Вот здесь надо стать на тягу. Внизу ручей и ольховый лес; тут будут тянуть вальдшнепы. А я пойду туда, немного ниже, к краю.
   -- Я пойду с вами,-- сказала моя гостья. -- Как хорошо здесь. Какой мягкий мох. Садитесь.
   Она села на землю. Я сел рядом с ней. Польтрон подошел ко мне близко и смотрел пристально на меня желтыми глазами.
   -- Зачем вы взяли собаку?-- сказала гостья.
   -- Как же?-- ответил я. -- Она же Польтрон, охотник. Убьешь вальдшнепа, не найдешь без него.
   Она сидит на мху прямо и неподвижно смотрит на меня.
   -- Вы таинственный человек...
   Слышу: "Кра... кра... ци... ци..." -- тянет вальдшнеп.
   Вскочив, я выстрелил. Вальдшнеп упал прямо к ногам моей гостьи. Она вскрикнула. Вдруг внизу, в лесу, раздался невероятный, чудовищный крик...
   -- Что это? медведь?!.. -- вскрикивает она и в ужасе хватает меня за руку.
   -- Не знаю,-- говорю я,-- не знаю... Что-то странное... Слышу -- к нам бегут мои гости.
   -- Что это такое?-- испуганно говорят они. -- Смотрите, собака не лает...
   Возвратись домой, мои знакомые долго говорили потом о страшном и непонятном зверином крике.
   Да я и сам до сих пор не знаю, что это был за крик. Говорили, что это орал лось, другие, что барсук--тоже кричит весной. А охотник Герасим, крестьянин, мой приятель, хитро улыбаясь, сказал:
   -- Это тебя волк стращал... Не будешь больше с чужой барынькой на тягу-то ходить...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Вечер весны -- Впервые: Возрождение. 1936. 19 апреля. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru