Коровин Константин Алексеевич
Утенок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Утенок

   Москва. Уж ноябрь месяц. Скучно. Облетели все сады. Короче день. Открылись театры. Едут в пролетках дамы, туго обвязанные капорами. Едут в театр.
   Поздно: уж ночь. Сижу я у себя на Мясницкой улице, рисую костюмы для оперы "Садко" и к балету "Спящая красавица". Вижу перед собой то Ильмень-озеро, то прекрасную Францию: Версаль. Так непохоже одно на другое. Поморы, Архангельск, синие волны Ледовитого океана, берега озер, седые ели, сарафаны поморок, туеса, причудливые, дивные деревянные церкви Севера, башни Соловецкого монастыря -- и узоры версальских садов.
   Ночь. На часах пробило четыре. Все рисую. А в окно бьет дождь. Скучно: осень. "Боже, сколько рисунков!" Часы бьют пять... В звуке часов старинных есть какой-то далекий край... Раздеваюсь, ложусь спать, а в глазах все костюмы, узоры...
   Утром проснулся -- в окне опять дождливое небо. Вдали видна Сухарева башня. Одеваюсь. Сегодня надо работать декорации. Смотрю рисунки, пишу на них названия действующих лиц, из какого материала их делать. Сегодня, думаю, заеду в контору и отдам. Считаю: сорок два. А надо двести.

* * *

   В театральной конторе чиновники сидят, пишут, уткнув носы в бумаги, сердитые.
   Вхожу к управляющему Конторы московских театров. Подаю ему рисунки костюмов для "Садко". Он скучный такой сидит. Передаю ему рисунок за рисунком. Он кладет сбоку рисунка штемпель. Я говорю: "Волхова", "Индийский гость", "Варяжский гость", "Венецианский гость". Наконец -- "Царь". Он останавливается и смотрит на меня сквозь очки и говорит: "Морской?" -- "Ну да,-- говорю я,-- конечно, морской. Это видно: зеленый, чудовище". -- "Ну да,-- говорит он. -- А у вас тут сверху написано "царь". Нельзя же". Он берет перо и пишет на моем рисунке, перед словом "царь" -- "морской".
   -- Послушайте,-- говорю я ему. -- Ведь на каждом рисунке у меня написано: "Опера Садко".
   -- Да,-- говорит начальник,-- конечно, но все же лучше пояснить.

* * *

   Вышел из конторы. Тоска. На улице серо, дождь. Иду пешком до Трубной площади -- решил позавтракать в "Эрмитаже". Вижу: сидит за столиком Михаил Провыч Садовский. Я сажусь с ним.
   -- Селянка хороша сегодня,-- говорит мне Михаил Провыч. -- Погода -- тощища, ноябрь!.. До спектакля буду сидеть здесь. Играю сегодня. Знаешь, мой младший сын верхом, вот уже неделя, уехал из Москвы. Ау!..
   -- Куда же?-- спрашиваю я.
   -- Да в Крым... Что с ним сделаешь: молодость. И ни телеграммы, ни письма. Как они не понимают -- беспокоюсь и я, и мать. Да что? Сердца мало. Такая теперь молодежь. Главное -- какой ездок? В первый раз поехал. И далеко ведь -- Крым...
   -- Ничего,-- говорю я отцу. -- Он -- ловкий, молодой!
   -- Да ведь я ничего не говорю. Пусть едет. Ничего не запрещаю, делай что хочешь. Новые люди... На днях артистка одна была у меня. Молодая. Так говорила мне, что в "Горе от ума" она хочет реабилитировать Молчалина, так как Молчалин гораздо лучше дурака Чацкого. "Что ж,-- говорю ей. -- Валяйте, дорогая: теперь ведь все по-новому норовят. Мы уже в сторону, не нужны, стары".
   -- Ну, какая ерунда,-- говорю я.
   -- Да, вздор, говоришь? Нет, не вздор! Скучно, брат, жить становится...
   -- Герой!-- крикнул он вдруг половому.
   К Садовскому подбежал маленького роста белобрысый половой. Почему он называл его "герой"?
   -- Принеси-ка порционную,-- сказал ему Садовский,-- да селедку.
   Половой живо принес рюмку ему.
   -- Вот и живу,-- продолжал Садовский. -- Играю. Не знаю хорошо -- помогает ли театр-то людям? Резон, понимаешь ли, резона мало в жизни. А жизнь -- хороша! Как хороша!.. Вот, зима скоро... Люблю я зиму. Душевная зима у нас в Москве. Едешь на санках, в шубе... Хорошо! В окнах -- огоньки светятся. Так приветливо. Думаешь: в каждом окне там жизнь. Любовь. А войди -- ерунда все. Резону нет. Не понимают театра. Театр истину говорит. А от него хотят развлеченья... "Весели меня, сукин сын, ты -- актер..."
   Садовский выпил рюмку водки.
   -- Вот я люблю, когда галки летают. Кучей кружатся, садятся на кресты церквей... Хорошо живут!.. Вот ведь галка не полетит в Крым? Не надо. Ей и здесь хорошо. Чего лучше Москвы? А вот молодежь, новое искусство... Молчалина реабилитируют! Пойми. Эхма!.. Был я за границей, нет там снегу. Вот как у нас теперь: дождик и галок нет. Так я соскучился по Москве -- ужас! Уехал... Когда станцию пограничную Эйдкунен переехал, вот до чего обрадовался!..
   -- Герой,-- снова крикнул Садовский,-- ну-ка, принеси мне поросеночка холодного.
   -- От погоды,-- говорю,-- Михаил Провыч, настроение у вас мрачное.
   -- Нет, брат, что погода? Я погоду всякую люблю... Сын уехал очертя голову. Ни телеграммы, ни письма. Все равно, что отец страдает. Горя мало... Новые люди!.. Ты -- тоже молод. Охотник! Уйдешь на охоту -- а мать дожидайся, в окно смотри... А знаешь, и я ведь охотник был. Как-то в Петров день на охоту поехал. Знаешь Большие Мытищи? Молод был, как и ты. Приехал в Мытищи и пошел к Лосиному острову по речке Яузе. Болотце. Уток там на бочагах много. Заросль, осока. И собака у меня -- пойнтер. Веста звали -- сука. Она, это, по осоке причуяла и выгнала -- крякву. Вылетела кряква, кричит, летит и падает по бережку, падает,-- понимаешь? Я думаю: что такое? Раз!-- и убил... крякву-матку. Тут я понял, что она это падала по берегу, чтобы мою собаку Весту отвести от выводка, от своих детей. Сел я на берегу бочага, на травку, а близко от меня Веста бегает, в осоке, по воде, и утят ищет. Вдруг вижу -- из осоки ко мне на травку выглядывает большой утенок, кряковый. Ее утенок. И, увидав меня, прямо ко мне идет. Я притаился -- прямо не дышу. А утка убитая лежит около меня -- прямо около. Он подошел ко мне вплотную и сел около меня, около матери своей -- утки-то убитой, сел и на меня глядит. Я тоже гляжу на него, и вдруг мне сделалось, понимаешь ли, так жалко его, так противно и подло. Что я наделал?.. убил его мать. А она так хотела увести собаку, спасти детей... Понимаешь ли -- когда вот написано в меню: "утка", всегда я вспоминаю это подлое мое преступление... С тех пор, брат, не ем утки. Я так ревел, когда этот дикий утенок глядел на меня: глазенки у него были жалкие, печальные!.. Ты, наверное, думаешь про меня: "Дурак, сентиментальный старик..."? Как хочешь. А я не могу. Бросил, брат, я охоту... Как вспомню утенка, у меня сейчас слезы подходят. Поверь мне: я не притворяюсь... Ушел я с охоты и утку оставил, не взял. А утенок так и остался сидеть около нее. Думаю: как быть? Тяжело мне... что я наделал? Зашел в Мытищах к Гавриле, мужику, он по охоте был там сторожем, с господами-охотниками ходил. "Вот,-- говорю ему,-- какая штука со мной случилась". А он смеется. Потом видит, я плачу. "Стой,-- говорит,-- барин,-- я дело поправлю. У меня утки есть дикие, приученные. По весне беру утку, на кружок сажаю, на болоте, на воде. Она кричит, к ней селезни летят, женихи, понимаешь, а их из куста охотник и щелкает. Так вот, я возьму ее и к нему, к утенку, и пущу. Только покажи мне место, где у тебя утка убитая лежит..."
   Взял Гаврила утку в корзину, и мы пошли скорее с ним туда, на болото. Подвел я его, глядим из кустика -- утка лежит, а около нее, прижавшись... утенок. У меня опять схватило... плачу. Ты не подумай, что я пьян был. Я тогда ничего не пил... Гаврила говорит мне тихонько: "Садись". А сам вынул из корзинки свою крякву да и пополз вниз, к болоту. Подполз к самой крякве, утку свою подпустил к утенку, а убитую мигом за пазуху. Его-то утка обрадовалась, прямо в осоку на воду да орет,-- утенок за ней. А у меня прямо будто сняло все... "Ну, Гаврила, вот спасибо!" Целовал я его. А он смеется. И говорит мне: "Ну и барин ты, чуден. Этакого,-- говорит,-- первый раз вижу".
   Дома у него мы выпили -- угостил я его... Приезжал в Москву ко мне, смеется всегда надо мной. В театре был. Слушал меня. Советовал мне это дело бросить. "Пустое,-- говорит,-- дело. Барин ты молодой, добрый, займись другим. Ну торговлей, что ль. А то что это -- преставлять? Людев передразнивать?" На охоту звал меня. "Пойдем,-- говорит,-- носатиков стрелять, дупелей. Тех,-- говорит,-- не жалко: она -- дичь прилетная, а скусна".
   Нет, не пошел на охоту... Вот с Костей Рыбаковым, у него на даче, у Листвян, так в речке там лещей ловили на удочку. Он любитель. Целый день на реке живет: все ловит рыбу. Интересная штука. Тоже и я поймал лещей. Ну, жарят их -- и увидал я, это, понимаешь, на грех -- как они на сковородке чищеные лежат, жарятся. Смотрю -- а один еще дышит... Я опять расстроился -- не мог есть. Вот какая штука со мной... Потом прошло...
   -- Герой,-- крикнул Садовский.
   Подбежал половой.
   -- Ну-ка, дай мне белужки. Знаешь: с жирком. Да рюмку -- порционную. Живо.
   Половой принес и налил из графина большую рюмку водки.
   Садовский взял на вилку кусок белуги, положил хрену, опрокинул рюмку водки в рот и закусил.
   -- А знаешь,-- продолжал он рассказ,-- наш полицмейстер Александр Петрович Огарев: человек -- сажень росту, смотреть -- страх берет, а и вот -- курицы не ест. "Подло,-- говорит,-- потому что у курицы -- яйцо едят, цыпленка ее,-- и ее едят..." Так вот он кур не ест, а яйцо вкрутую ест. Разрежет яйцо, а наверх килечку. Понимаешь? Закуска -- настоящая.
   Садовский лукаво прищурился и снова крикнул:
   -- Герой.
   Подбежал половой.
   -- Ну-ка, дай яйцо мне вкрутую. Скажи Егору Ивановичу, чтобы анчоус. Понял?
   -- Слушаю-с.
   -- И порционную не забудь.
   Сам Егор Иванович Мочалов несет на блюде закуску: нарезанные крутые яйца, майонез и анчоусы.
   -- Видишь?-- говорит Садовский. -- Ем. И рыбу, и яйца -- не жаль. А утки не могу... Как меня утенок-то шаркнул, по совести самой... Э, брат, есть штучки: "Мстят сильно иногда бессильные враги... Тому примеров много знаем..."
   -- Я был у Гималаев,-- улыбаясь, говорю Садовскому. -- Индусы не бьют ни птицы, ни рыбы. Может быть, мы оттуда пришли?.. Индусского происхождения. Вы, Михаил Провыч, немного похожи на индуса.
   -- Ну, что ты?-- удивился Садовский. -- Это еще что? Какой же, батюшка, я индус? Подумай, Егор Иванович, ну что он говорит?
   -- Все может быть,-- ответил Мочалов.
   -- Ну, это вы бросьте... Я -- русский. Вы еще скажете кому. Вот меня индусом и прозовут. Вы знаете театр -- им только скажи!.. И чего ты только выдумаешь. Какой же, батюшка, я индус?.. Садовский? Само название-то говорит: садовники были. Тогда бы у меня было имя другое. Какое-нибудь "Махмед", а не Михайло.
   Он махнул рукой и обратился к Мочалову:
   -- Вот что, Егор Иванович, отведи-ка мне кабинет. Я посплю на диванчике. А то ведь мне сегодня играть... Островского. Лицедействовать.
   Михаил Провыч встал и сказал:
   -- Чудак ты, право. Конечно -- художник... Фантазия! Только ты в театре не говори... Индус... Актеры сейчас подцепят.
   Он простился со мной и пошел по коридору -- "поспать на диванчике".
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Утенок -- Впервые: Возрождение. 1936. 7 ноября. Рассказ имеет подзаголовок: М. А. Садовский. Печатается по газетному тексту.
   ...рисую костюмы для оперы "Садко" и к балету "Спящая красавица" -- опера Н.А. Римского-Корсакова "Садко" по эскизам К.А. Коровина была поставлена в Большом театре в 1906 г. Балет П.И. Чайковского "Спящая красавица" в декорациях К.А. Коровина был возобновлен там же в 1914 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru