Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Охота на волков
После Нового года, хотя день прибавился на час и солнце повернуло на лето, а зима пошла на мороз,-- стужа большая, крещенские морозы,-- я получил письмо от лесничего. Зовет на охоту. Волки. В Старой Сечи восемь штук, а у Грезина -- шесть.
И сразу я увидел его дом у большого леса, двор за огороженным забором, кругом -- никого, глухо. Хорошо у лесничего.
Читаю приятелям письмо.
-- Помню я Лемешки... -- говорит приятель мой, Василий Сергеевич,-- там такая чащура, не пролезешь.
-- А я что-то не помню,-- говорю я.
-- Как же, там бочаги глубокие. Еще вот он,-- показал он на приятеля моего, Николая Васильевича Курина,-- помните, когда мы окуней ловили, говорил, что он щекотки не боится...
-- Какой щекотки?-- удивился Николай Васильевич.
-- Вот видите,-- сказал Василий Сергеевич,-- забыл. Ты же говорил, Николай, что женская щекотка тебе нипочем и на русалок тебе плевать. А там русалки живут.
-- Какая ерунда. Мало ли что говорится... -- сказал Коля Курин. -- И какие теперь зимой, в такой мороз, русалки... Я бы с удовольствием с вами поехал. Только я не охотник. Возьму ружье... восемь волков... это, брат, разорвут в клочья...
Дали телеграмму псковичу Герасиму, что едем. День и час отъезда назначен на Ярославском вокзале. Павел Александрович Сучков приехал на вокзал с большим длинным ящиком: в нем проверчены дырья. Там сидел поросенок. Это значит -- охота с поросенком...
-- Что же это у тебя, Павел,-- говорю я, смотря в ящик,-- что-то поросенок-то велик. Это целая свинья.
-- Довольно!-- сказал строго Павел Александрович. -- Мне шутки ваши надоели.
-- Какие шутки, не надо его брать, он замерзнет дорогой.
-- Оставь. Довольно. Я одеяло взял для него.
Когда утром приехали на полустанок, встретили нас возчики. Лес покрыт инеем, мороз. Раннее утро. Еще у входа на вокзал горели фонари. Так тихо... Охотники в валенках. Зашли в вокзал. Никого. Буфетчик заспанный, увидал, говорит:
-- С приездом вас...
Пьем чай с пеклеванным, на дорогу выпили коньяку "три звездочки" Шустова.
-- Ах, барин,-- говорит буфетчик Николас Васильевичу Курину,-- я вам башлычок дам в дорогу. А то вы опять ушки отморозите...
Едем. Скрипят полозья розвальней. Едем лесом. Все запушило инеем. Желтые лучи утреннего солнца освещают верхушки елей. Внизу дорога под горку. Показалась мельница, сугробы. Она какая-то бедная, жалкая, не то, что летом. Темнели колеса мельницы среди седых обледенелых глыб. Глухо лаяла собачонка, когда мы проезжали, и слышно было, как на задней подводе, где ехал Караулов, захрюкал наш поросенок.
У дома лесничего встретили нас лесничий, жена его, сестра, Герасим и Козаков. Все рады. Самовар готов. Лежанка топится. Нигде на свете нет таких деревянных домов, с таким теплом и уютом, как в России. И нет такого сердечного, душевного приветствия. Сейчас -- угощение. На стол ставят все, что есть. На кухне выпустили поросенка. Он сейчас же принялся за еду и, хрюкая, подняв мордочку, смотрел на нас.
-- Велик... -- сказал Герасим.
-- Это -- кабан!-- заметил Караулов.
-- Эти остроты ваши... прошу бросить,-- нетерпеливо сказал Павел Александрович.
-- Да ведь это чего?.. Не серчай, Пал Ликсаныч,-- говорит Герасим,-- здесь волки на его не пойдут, на поросенка-то эдакого. Велик... Это он орать-то будет, эдакой-то, на весь лес, и волков отгонит.
-- Я один поеду с ним на охоту. Я знаю.
Хорошо за столом у лесника. В окно виден огромный лес, стеной идет вдаль. У реки, занесенный снегом, мост. У проруби воткнуты ветки елок. Кустарник по берегу. Зима... В окнах между рам на солнышке на вате цветные шерстинки.
Красавица, сестра лесника, Маша,-- нарядная, наливает нам чай. А лесник, еще молодой человек, говорит, улыбаясь:
-- Рад я гостям. Написал вам, значит,-- волки, приезжайте, а вот тут вышло дело похуже волков. Надо ехать мне казенные деньги сдавать, а как их оставить,-- показал он на жену и сестру. -- Жена, сестра, мать-старуха, ребенок... Заметил я, что тут трое похаживают. Кто их знает -- чего они? Как уедешь? Женщины одни -- боязно. А у погоста, в десяти, не боле, верстах отсюда, с неделю, как женщину убили на дороге. Шла в Грезино. Няньку-старуху убили... Чего бы ни было, боишься... Место глухое, лесное, кругом ни души. В деревне Лемешки есть там у меня приятель, да ведь как деньги казенные доверить. Боязно. Приятель... а кто знает -- деньги такое, соблазн...
* * *
Герасим, закусив, оделся. Он и Козаков вынули из мешков большую кучу свернутых веревок с привязанными к ним лоскутами красного кумача. Взвалив их на плечи и захватив ружья, Герасим сказал:
-- Ну, теперь, значит, мы придем сюда в полночь.
И оба ушли. Видно было в окно, как они выехали на розвальнях со двора и, проехав мост, завернули в лес.
Часа в два ночи залаяла собака, и в дом вошли Герасим и Козаков.
-- Ну, пора вставать,-- сказал Герасим,-- самовар сейчас подогреем, погода хороша, тихо.
-- Что же, волков видел?-- спросил Коля Курин.
-- Волков-то?-- засмеялся Герасим. -- Как же, и-их сколько. Глаза прямо горят...
-- Да неужели?.. -- удивился Коля,-- глаза горят... вот так штука.
-- Что ты, Николай Васильевич, нешто их ночью увидишь?..
Когда мы пили чай, услышали -- снова залаяла собака, и на крыльце послышались шаги. В дом вошли крестьяне, поздоровались с нами. Им всем налили по стакану вина и дали капусты, колбасы, калачей. Они сели у стола на лавках и пили чай. Герасим угощал их, посмеивался и был как начальник.
Это были загонщики -- облава.
Павел Александрович написал на бумажках номера: "1", "2" и т.д., завернул их в трубочку, Герасим положил их в шапку, встряхнул и поднес нам. Мы вынимали бумажки; мне попал пятый номер.
Долго мы шли на лыжах по лесу. Пройдя оврагом, поднялись к горке. Едва светало. Лес был осиновый, крупный, по буграм заросль. С ветвей падал снег.
Герасим остановился и вынул из мешка белые балахоны с рукавами. Мы их надели и тихо пошли за ним на лыжах. Герасим приставил палец ко рту. Справа я увидел на снегу в кустах красный кусок кумачу, подальше другой. Недалеко он остановил меня и с другими пошел дальше.
Стою и смотрю: сугробы, глубокий снег, чаща. Вдруг далеко передо мной, в лесу, раздался крик: "А-а-а, э-э-э, уа-ы-ы-ы... у-у-у... э-э-э..." Кричал загон, и стучали палками. Слева раздался выстрел. Вдруг вижу -- недалеко передо мной стоит большая серая собака, держит морду вниз, к снегу, и два круглых глаза смотрят на меня пристально. Цвет волка такой же, как стволы осин. "Ах, ты,-- думаю,-- волк, ты не хочешь жить с человеком..."
-- Волк,-- говорю,-- лесная ты собака... Волк стоял как вкопанный, как видение.
-- Беги ты!-- крикнул я.
Он сразу прыгнул высоко вбок, в сугробах вильнул сильной спиной, взвился у красной тряпки и перемахнул через бечевку.
Слева раздались частые выстрелы. Крики загона смолкали.
-- Схо-ди-и-и-и... -- кричал Герасим.
Убитые волки лежали в снегу. Их было три. Подойти я не мог, так ужасен был от них запах. Далеко слышно было в предутренней заре, где-то далеко, в деревне, выли и лаяли собаки. Павел Александрович убил двух волков, Козаков одного, а Василий Сергеевич убил зайца.
* * *
Едучи со мной на розвальнях, Герасим, смеясь, сказал мне:
-- А ты, Лисеич, что-то сплутовал... Пропустил волка. Я кады тетиву сбирал, то видел -- он был около тебя. Что-то ты согрешил?
-- Смотри-ка,-- говорю я Герасиму,-- что это? Смотри -- у дома лесника народ... солдаты.
-- Да,-- сказал Герасим, всмотревшись,-- и впрямь. Чего это?
Подъезжая к воротам дома лесника, мы увидели: толпится народ. Наши убитые волки лежат в снегу перед окнами дома. Стоят урядник и двое солдат.
Когда мы вошли в горницу, я увидел за столом старика -- белого как лунь, со стриженными бобриком волосами. Исправник. Большой и полный. Стояли урядник и солдаты в черных шинелях. На скамейке сидели два молодых парня, бледные, подавленные, опустив голову. Руки их были прикованы цепью одна к другой.
-- Охотники!-- сказал исправник, когда мы вошли. -- Очень приятно. Из Москвы? Я тоже в молодости баловал охотой. Волков пристрельнули, поздравляю. А вот мы вам тут беспокойство сделали, да... Ваши-то волки что, а вот эти-то молодцы позверее их будут. Вот эти два дурака. Убили няньку-старуху. Шесть гривен денег взяли. Ах, дураки, стервецы!
Исправник выпил чай и, отодвинув стакан, стал что-то писать. На кухне увидел сестру лесничего. Она плакала.
-- Что вы, Маша, вы знаете их?
-- Нет. Это нездешние... Как же жалко старуху... Няня была у священника...
-- Веди!-- крикнул исправник.
Звякнули шашки у солдат, и два парня, оба наклонив головы, вышли из горницы лесничего. От ворот двинулись подводы, окруженные солдатами.
* * *
-- Где же брат?-- спросил я Машу про лесника.
-- Уехал с ними, деньги повез. Эти самые-то, которые ходили тут... Третьего не поймали.
-- Тяжелая история,-- говорю я.
-- Да... Это тоже волки... -- сказала Маша. -- Только те лучше. Ночью я вот сижу тут, мне и видно: месяц светит. Придет волк и сидит у ворот, вот тут. Красивый, глаза так красным огнем горят. Я ему в подворотню-то вынесу, брошу поесть. Он меня знает. Большой. Вы его не убьете... Я ему в окно погрожу пальцем, слушается -- уйдет...
* * *
Павел Александрович готовился ехать ночью, при луне, на охоту с поросенком. Делал репетицию, испытание поросенка -- как он кричит. Вертел ему хвост, и так вертел, что поросенок орал прямо благим матом. Так орал -- что его вытащили на двор. Лошадь, стоявшая у ворот, услыхав поросячий ор, бросилась во всю прыть к реке и опрокинула сани.
-- Никак нельзя,-- сказал Герасим,-- это что ж такое? Поросенок орет, чисто зверь какой.
-- Ты, должно быть, ему хвост сломал,-- сказал Василий Сергеевич. -- Орет -- остановить нельзя.
-- Нет, я ему чуть-чуть повернул хвост,-- удивлялся Павел Александрович. Наступали зимние сумерки. Из края леса показался круглый месяц...
ПРИМЕЧАНИЯ
Охота на волков -- Впервые: Возрождение. 1936. 19 января. Печатается по газетному тексту.
...выпили коньяку "три звездочки" Шустова -- Шустов Николай Леонтьевич (?-1898) -- российский предприниматель, основавший в 1863 г. товарищество, ставшее к началу XX в. одним из крупнейших производителей алкогольной продукции. Самым крупным был коньячный завод, купленный Шустовым в Эривани. Развитие коньячного завода Шустовых шло весьма быстрыми темпами. В 1907 г. на шустовском заводе было выкурено 80% всех армянских коньяков.