Коровин Константин Алексеевич
Семейные недоразумения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Семейные недоразумения

   Уже сжаты поля. Снопами ржи завалено гумно. Дымят черные овины. Среди тишины серого осеннего утра слышно, как молотят рожь. Пахнет осенью. Как-то покойно и бодро на душе. В окно, над моховым болотом, за пожелтевшими березами, видна синяя дымка тумана.
   Хорошо утро в деревне. Хочется есть. Чай со сливками и деревенские ржаные лепешки на масле. Замечательные лепешки умела делать тетенька Афросинья. Наверху, для красоты, ножом нарезана клетка.
   Собаки мои, Феб и Польтрон, оба пойнтеры, отец и сын,-- бодрые, веселые, выспались. Вчера на охоте были, на тетеревей. Оба глядят на меня, носы мокрые, холодные.
   Пью чай и даю им лепешку. Вдруг они оба отскочили, убежали в дверь на террасу и залаяли у крыльца. Кто-то приехал.
   Входит в дождевом длинном пальто доктор Иван Иванович. Он весь какой-то серый. Блондин. Большие баки растопырились врозь. Белые заспанные глаза смотрят несколько растерянно.
   -- Ну вот,-- говорит доктор,-- приехал к вам отдохнуть на Покров. От Москвы-то устанешь. Конечно, большой город. Но, сказать правду, рассволочился весь. Хорошо, что к вам на этот раз не приедут эти архаровцы.
   -- Какие архаровцы?-- удивился я. -- Вы что-то, Иван Иванович, не в духе?
   Доктор снял пальто, положил на стол кулек. Достал из дорожной корзины полотенце и ушел умываться в коридор. Умывшись, вернулся и, вытирая себе физиономию шершавым полотенцем, сказал:
   -- Да, расстроишься. Расстроишься.
   И посмотрел на меня белыми глазами. И, вынув из кармана куртки гребешок, причесываясь перед зеркалом, продолжал:
   -- Вот этот архитектор Кузнецов и эта жирная скотина Юрий не имеют права говорить, что жена моя -- ворона. Да-с, не имеют права. Это слишком.
   -- Что такое?-- удивляюсь я.-- Это что ж? Все зря. Должно быть, выпили много.
   -- Нет, трезвые. В том-то и дело, трезвые. Называют ее, мою жену, вороной! Почему?
   Доктор Иван Иванович сел за стол. Я подал ему стакан чаю. Он развернул кулек и вынул из него калачи, выборгские крендели, икру, сардинки, бутылку рябиновой водки, балык. Все клал аккуратно на стол. И подал мне письма.
   -- Вот это письмо от него,-- показал он на верхнее письмо.
   И, налив в стакан чаю сливки, пил, забрав в рот выборгский крендель. Я подошел к окну, читая письмо от Кузнецова.
   -- Ну, чего он пишет?-- спросил доктор. -- Приехать, наверное, собирается. Если он только приедет, я к леснику уеду. Уж как хотите, я больше с ним не знаком. Ворона! Это все ж так нельзя. Про женщину, да еще про чужую жену, так говорить.
   -- Да ведь это все так зря,-- успокаиваю я Ивана Ивановича.
   -- Нет, не зря. А чего он вам пишет про меня?
   -- Ничего не пишет,-- говорю я. -- Пишет он с росчерком. Как-то все так пишут, не разберешь сразу. Пишет вот, на Покров приедет, если освободится. Просит, чтобы побросали у кручи на реке, где глубокая яма, пареной ржи, так как хочет ловить там лещей на удочку. Вот дальше не разберешь. Что за слово?
   -- Дайте-ка мне,-- говорит Иван Иванович. -- Я знаю его руку.
   И, читая письмо, Иван Иванович сказал:
   -- Вот видите, написано, действительно, скверно. "Ванька поехал к вам". Это про меня. "От, от воро-ны, от вороны сво-ей. Спат-ся" -- спасаться. "Вот дура. И-и-нот-товая". Вот видите, что пишет. А, как это вам кажется? Дура енотовая! Это он, архаровец, пишет про жену мою! Но погодите! Дайте мне это письмо. Я ему покажу.
   -- Ну что,-- говорю,-- Иван Иванович, ерунда. Не стоит. Вы же знаете, он это ведь так. Вы приятель. Нельзя же всякое лыко в строку.
   -- Хорошо лыко! Я и говорю его жене, Ольге, говорю ей: "Его ничем не прошибешь. Как он смеет про мою жену так выражаться: ворона!" А она говорит: "Верно, так нельзя. Его,-- говорит,-- не прошибешь. Комодом вот этим нужно по башке". Комод у ней в комнате, пузатый, красного дерева, старинный. Здоров он. Он от бабушки ей достался. Но только обидно то, что вороной жену мою обозвал не он, а Юрий. Вот что. Но погоди. Пей. Пускай пьет. Водяночку получит. Я-то знаю. Я врач. Обязательно получит водянку. Тогда поговорим.

* * *

   Покров день. Чудная погода. Соседний лесной берег речки -- как дивный цветной ковер. Желтые березы, красные, как рубин, осины. Седые ольхи. Темные зеленые ели. И песок обрыва. Тихо. Все опрокинулось в отражении в зеркальной тихой воде. Синее небо глубоко. На берегу речки сидят мои приятели. Видны на воде веселые поплавки заброшенных удочек. Приятель Василий Сергеевич сидит на бережку и посматривает на поплавки. Рядом с ним на корточках рыболов, мой слуга Василий. Подле ольхового куста полулежит композитор Юрий Сергеевич. Рядом с ними -- на листе газеты калач и нарезанный балык. Он наливает рюмку черничной настойки и пьет, закусывая балыком. На соседнем берегу реки, около песочка,-- его враг, доктор Иван Иванович. Тоже удит рыбу. Он ушел от меня, когда приехали Кузнецов и композитор Юрий. Ушел к леснику в дом, за речку. Поссорились друзья. Он с ними не разговаривает. А ловит напротив потому, что со мной не поссорился. И с той стороны речки разговаривает со мной.
   Василий Сергеевич насторожился. Смотрит на удочку. Клюет.
   -- Ишь ты,-- говорит он мне,-- то положит поплавок, то бросит, уж который раз.
   -- Погоди, Вася,-- говорю я,-- это лещ берет.
   Он держит руку на удилище, потом сразу дергает, подсекает. Рыба гнет тонкое удилище.
   -- Подсачек!-- вскрикнул Василий Сергеевич.
   Василий с берегу подхватывает подсачком большого леща. Лещ лежал на берегу и бился на траве.
   -- А, попал, голубчик,-- говорит он, взяв леща, и сажает в сажалку у берега в воду. -- А смотрите-ка, у него глаза белые, вот как у этого клинического врача,-- показал он на соседний берег, где сидел доктор. -- И морда тоже похожа.
   -- А ведь, действительно, что-то есть общее с Ванькой,-- заметил Юрий Сергеевич. -- Тоже ленивое, должно быть, животное.
   Доктор Иван Иванович слышит эти грубости, но не показывает виду, что слышит. Перекидывает удочку и как-то кротко, обиженно достает из кармана портсигар и закуривает папиросу. Сидя на бережку, говорит мне:
   -- Вы ведь вот профессор, это самое, по живописи. Ну, художник. Художники кое-чему учились. Ну, и читают все же. Некоторые самообразование имеют. А вот у вас там, в академии, и архитекторов делают. Конечно, разные это науки. Строительные материалы, цемент, камни, бревна, и больше никаких наук. Они оттого сами как-то вроде из бревен выходят. Подрядчики. Рост здоровый. Рожа тоже такая подходящая. Подрядчик.
   Приятель, архитектор Василий Сергеевич, слышит и говорит, посматривая на удочки:
   -- Знаешь, Юрий, мужья есть. Вот говорят: жену люблю. Она у меня такая и эдакая. Я молод был. Зря женился, не знал. Романс такой поют: "рано молодец женился". Болванов-то ведь женят. Они не виноваты. Оказался характер у жены невозможный. Дура попала. Все ругает жену. Пришел с операции, какую-то кишку из живота вырезал, а пациент проснулся рано. Ну, и дернулся, сукин сын. Он не ту ему кишку-то и отрезал. Жена виновата. Расстроила. Застал ее с Борькой Краскиным, в комнате заперлись. Ну что с дуры спрашивать -- ворона!
   Доктор Иван Иванович на том берегу речки слышит все. Бросил папиросу в воду, делает вид, что не слышит. Хватает удилище и тянет из воды. И говорит мне:
   -- Сорвалась.
   -- Нет,-- говорит Юрий,-- она как-то больше на индюшку смахивает, Вася.
   -- Это бывает,-- вставляет мой слуга, рыболов Василий. -- Вот мой хозяин на Москва-реке говорил: он барку с Волги пригнал с солью в Москву. А я рыбу у его с барки ловил. Их, и угостил он меня, выпили, ну, и на жену он мне жалился. Его-то его товарищ женил, ну, значит, с рук спихнуть хотел. Да ведь что, друг-товарищ был. Он и женился. Ну, и увидал, фрукт какой. И-и, что рассказал! Но выпили мы. Вот-то он ее ругал. Прямо шлюндой. А я ему, его жалеючи, и говорю: "Гони ее, шлюнду, чего тебе от ее еще ждать?" А он осерчал. Я смотрю, чего это? А он так озлился, рожа, как лопата, серьезная такая. Губы сжал. "Никакого,-- говорит,-- ты права не имеешь мою жену шлюндой прозывать". Я ему: "Да ведь вы,-- говорю, это самое, сами ее шлюндой зовете..." -- "Я,-- говорит,-- муж. Я могу. А тебе нельзя". Вот ведь рассердился до чего. И с барки меня прогнал. Вот ведь...
   -- Глядите-ка,-- крикнул Василий. -- Глядите, ишь доктор какую рыбину вытащил. Это голавль, значит.
   -- Это не голавль,-- сказал, услыхав, Иван Иванович. -- А шереспер.
   -- Ишь,-- говорю я,-- молодец Иван Иванович, поздравляю. Его мы сейчас тетеньке Афросинье отдадим, изжарит. Он хорош свежий, вроде как судак.
   -- А вот и тетенька Афросинья идет,-- сказал Василий. Афросинья подошла к нам, и в руках у нее была депеша со станции.
   -- Вот,-- говорит Афросинья,-- сторож Петр со станции принес. Ивану Ивановичу, знать.
   -- Прочтите,-- крикнул мне Иван Иванович с того берега. -- Нет, постойте, я сам перейду реку.
   Он разделся и полез в воду. Потом выскочил назад на берег, холодна вода.
   -- Ишь ты, нет, не пойду.
   Вернулся на берег и оделся опять.
   -- Стойте,-- сказал Василий Сергеевич. -- Я ему ее с камнем переброшу.
   Он нашел камень и привязал к камню телеграмму. Развернулся и бросил ее на другой берег. Но камень не долетел с депешей. Она упала в воду и плыла по реке. Доктор опять разделся, быстро бросился в воду и достал телеграмму. Вылез на берег и читал мокрую телеграмму.
   -- Вот пишет,-- сказал он.-- "Уезжаю к мамаше на месяц".
   -- Кто пишет?-- спросил я доктора.
   -- Жена.
   И он взял в руки платье и удочки, побежал по реке ниже, перешел вброд и бледный, дрожа, подошел к нам.
   -- Где, ну-ка, дайте.
   И взял у Юрия Сергеевича бутылку, опрокинул в рот. Одеваясь, говорил:
   -- Ух, холодна вода. Пронеси, Господи.
   Он хлопал себя ладошками, согреваясь.
   -- Уехала. Ну, я рад. Пусть погостит у мамаши. Мамаша тоже что надо. А я здесь побуду. Эх, хорош шереспер. Фунтов ведь на восемь.
   Кушая шереспера, приятели мои помирились.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Семейные недоразумения -- Впервые: Возрождение. 1936. 22 августа. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru