Коровин Константин Алексеевич
Мадьяры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 2. Рассказы (1936-1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
   М.: Русский путь, 2010.
   

Мадьяры

   Среди житейского волненья, в грезах, вспоминаются мне берега далекой отчизны, вечерние облака над рожью спелой, где темный лес дремлет в тиши лета, где пахнет сеном и малиной, где в саду у меня жила иволга. Ничего мне не было отрадней родины моей... Краса ее была для меня -- все.
   И там, где был мой деревянный дом, у глухого леса, в котором я часто бывал, куда ко мне приезжали мои друзья, там было все так просто и так ясно -- благая жизнь. Когда я вспоминал Европу -- я восхищался ее жизнью, искусством и нравами. Но я не сказал бы никому, что мой жалкий кусок земли-песку, сад над рекой, деревянный дом, беседка в саду -- хуже для меня чем-то...
   Грянула война... И в душу вошли тревога и ужас. И уже не так радостно казалось мне все кругом, огорчилась душа.
   Летом я с приятелями сидел на террасе у дома моего. Были сумерки. За большим бором садилось солнце, и розовая заря потухала вдали. Думал я, что там, далеко, за этим лесом, за зарей печального вечера -- война... Люди убивают друг друга...
   Неслышно к нам на террасу вошел сторож моего дома -- дедушка, и тихо сказал:
   -- Слышь, к нам мадьяры пришли...
   Мы удивились:
   -- Какие мадьяры?
   -- В болоте они... Тут... Их пригнали. Дак говорят: "Давай, давай"... А чего "давай" -- не поймешь.
   Приятели мои вытаращили глаза, а дедушка говорит:
   -- Они вороги... Их пригнали в моховое болото торф копать. Пленные! У Анки Хрущевой они мужа на войне убили... Вот она воет, вот воет -- двое детев осталось. А сама, дура, вижу, к ним в болото, в барак, масло несет. Я ей говорю: "Чего несешь масло-то, они мужа твово убили, ворогу несешь масло-то..." А она: "Вороги... они што и наши -- подневольненькие... Велят -- вот и убивают". На-ка, вот и возьми ее! Дура!
   Я вышел на крыльцо. У крыльца стояли высокие стройные люди в синей военной форме, на голове маленькие шапочки. Они быстро вытянулись, отдали честь и попросили лекарства -- болен их товарищ: марганцевого калия. Я пошел в дом и отдал им домашнюю аптечку. Они опять сделали под козырек и пошли к калитке.
   Я вернулся на террасу.
   -- Боязно ведь... -- говорил дедушка. -- Ишь, они какие, здоровые. Кто их знает, кто они?.. Убьют одним махом.
   -- Тебя-то за что им убивать, что ты?-- говорю я деду. -- Поставь самовар, Герасим хотел прийти.
   Дед пошел, качая седой головой и бормоча про себя: "Басурмане они, нехристи, вот кто..."

* * *

   В большой комнате, моей мастерской, я зажег лампу. На мольбертах стояли холсты моей работы. Думаю: вот я пишу, радуюсь природе, прекрасному миру, божественной красоте, жизни... А там -- война...
   Входит мой приятель -- охотник, крестьянин Герасим Дементьевич. Я обрадовался ему, говорю:
   -- Герасим, вот ко мне мадьяры сейчас приходили -- пленные, лекарство просили.
   -- Мне дед сказывал. Да, австрияки. У нас, у Букова, они тоже на работы пригнаны -- казенник рубить. Вот один на скрипке играет хорошо!.. Он по-русски малость калякает, говорит: "У вас,-- говорит,-- милей всего жить. Мы,-- говорит,-- останемся тута, домой не пойдем. У нас,-- говорит,-- хуже..." А чтобы это самое, чтобы за бабами бегать али воровать -- этого у них нету.

* * *

   За чаем Герасим рассказывает:
   -- В Лемишках, так чего: один пленный женился. Авдотья вдова была. Ну, и мастер--столяр, а огород разбил, вот работать мастак!.. Только вот, значит, ей сплел из соломы шляпу и себе, перчатки купил -- ей и себе, белые. Деньжонки есть у его, скопил. Вечером-то с ей и пошел гулять, да под ручку ее держит. Все глядя-ат, вот ржу-ут... Закатываются от смеху. А он хоть бы што! Она вырвалась, убежала в дом и платок надела. А народ не унимается -- хохочет.
   -- Чего ж смешного?-- говорю я. -- Ну, шляпа, что ж такого?
   -- Нет, Лисеич, не говори, чудно глядеть. Чего чудно -- не поймешь, а есть... В смех ударяет -- не удержишься.
   -- Ну, дак я тоже в шляпе хожу, тоже соломенная.
   -- Да, верно. Да ежели и я его шляпу бы надел,-- говорит Герасим,-- ничего. А вот он с ей в шляпе под ручку идет... -- нельзя глядеть, со смеху помрешь. Что тут? На-ка, возьми, ничего не сделаешь...
   -- А ведь есть что-то в жизни такое... -- сказал Юрий.
   -- А вот чего есть,-- продолжал Герасим,-- у нас в Букове черный такой из себя жил -- цыган, что ли, ну, и жулик: прямо в глаза кажинного обманет. А ведь любезный -- глядеть, прямо друг твой. Наши не раз его по морде били, и он в Петров уехал. Бьют -- потому. А Петрове он что -- перьвый богач стал. Вот все у нас дивились. Наши-то знают, что жулик он, а вот в Петрове все за его... Медаль получил на шею. Церькву покрасил.
   -- Ну и что же, хорошо он живет и сейчас?
   -- Нет. В острог попал, засудили. А вот у меня охотник -- барин из Москвы приезжал. Так вот ндрав какой, послушайте-ка... Ко мне другой приезжал, тоже охотник. Вот ругал его, вот руга-ал... И чего только про его говорил. Когда приехал тот-то, я и говорю ему: "Вот как вас мне ругали, и чего только не говорили". А он хохочет, веселый такой стал, и рад:
   -- Спасибо,-- говорит,-- Герасим, что сказал, я так рад. Давай выпьем. Ведь ежели бы он меня хвалил, я бы,-- говорит,-- до чего огорчился!.. Подумал бы: "Эко горе, что эдакая сволоча меня жалует. Спаси, Господи..." И вот до чего развеселился. Вот и пойми, как что.
   -- Как странно... -- сказал Юрий Сергеевич,-- мне Кашкин говорил, который знал Мусоргского, что тот бывал доволен, когда его музыку ругали, и терпеть не мог, когда его превозносили. Он Серова не любил -- тот хвалил его. Знаешь, тут что-то есть... не поймешь.
   -- Как -- не поймешь?-- говорю я. -- Ты же Скрябина ругал, помнишь?
   Юрий покраснел и заорал:
   -- Да ты думаешь, ты что-нибудь понимаешь в музыке? Ни бельмеса.
   -- Верно. Но я люблю и думаю, что я люблю хорошее.
   -- Хороших двух нет,-- горячился Юрий.
   -- Вот и война,-- засмеялся Герасим. -- Так вот, заметьте, что есть в нутре у человека. Я помню, к нам сюда, в казенные леса, народу нагнали. Ну, значит, от казны,-- народ здоровый. Русский народ. Только дальний. Дак вот они с нами за стол не садятся -- не хотят с нами чай пить и есть. "Чего это?" -- думал я. Ну, и сказал мне их старшой: "Они не станут с вами знаться. Вы,-- говорит,-- народ больно жигулястый, наших противность берет. Есть-то вместе не охота..." Вот! Что ты сделаешь? А ведь русский народ, не мадьяры.
   -- Слышите, что дедушка и Афросинья говорят,-- сказал, входя, Василий Сергеевич. -- Эти мадьяры здесь без конвоя...
   -- Так чего ж?-- ответил Герасим. -- Они, глядеть,-- суровы, в плену ведь... А так ничего...
   -- А вы знаете, что такое мадьяры?-- горячился Коля Курин. -- Нет, вы, Константин Алексеевич, ничего не знаете. Им все равно, кого резать, они, как наши черкесы,-- раз, и готово...
   -- Послушайте-ка, что Афросинья и дедушка говорят,-- снова вступил в разговор Василий Сергеевич. -- Они говорят, что мадьяры только на болото пришли вчера -- сейчас же к вам. Лекарство нужно? Нет!.. Они смотреть пришли -- кто-что тут. И вот ждите ночью...
   -- Да полно, Василий Сергеич, чего ты?-- смеясь, успокаивал моего друга Герасим.
   -- Да ты чего еще понимаешь?-- горячился Василий Сергеевич. -- Они без конвоя, пришли ночью...
   -- Это верно... -- подтвердил испуганно Коля Курин.
   -- Постой, Василь Сергеич, они у Покрова лес рубили -- пленные они. Чего ты? Они в праздник Покрова в нашу церькву ходили, тоже молиться.
   -- Да, молиться? А потом ее взорвут!
   -- Да полно... -- уговаривал Герасим Василия Сергеевича.
   -- Полно, полно... -- передразнил Герасима Василий Сергеевич. -- Вот что -- как вам угодно, а я -- уезжаю.
   -- Дорогою-то хуже, поймают... -- сказал я.
   Василий Сергеевич остановился и несколько времени глядел на меня, мигая. Потом сказал:
   -- Так едем все. Настаиваю в последний раз. Потом я не отвечаю ни за что, потом не говорите, что я вас не предупредил...
   -- Кому же говорить-то тогда, когда перерезаны все будем?..
   Василий Сергеевич не удостоит нас ответом и, взяв свой чемодан, стал деловито совать в него патронташ, туфли, ночную рубашку... Вошел дедушка и сказал:
   -- Мадьяр пришел... Вот принес вам...
   Дедушка поставил на стол большую мою аптечку и высокую корзину, искусно сплетенную из зеленых прутьев ивняка. Корзина была полна брусники.
   Мы все вышли в кухню. В дверях стоял высокого роста красивый солдат-мадьяр. Вытянувшись, он поднял руку и приложился к козырьку. Юрий принес стакан самогона и поднес мадьяру. Тот взял стакан, залпом выпил водку, что-то сказал по-немецки, повернулся и вышел.
   -- Видали?-- спросил Василий Сергеевич.
   -- Постой, Вася,-- сказал Коля Курин,-- он, брат, по-немецки сказал: "Пленные просят передать благодарность господину за помощь, оказанную их больному товарищу, которому лучше. Одно лекарство еще оставили у себя".
   -- А вы верьте больше. Вот попробуйте-ка поесть эту брусничку -- тогда узнаете! Ну, ладно: я останусь, не поеду. Но только знай, Юрий,-- ты отвечаешь.
   -- Я-то при чем? За что я отвечаю?
   -- Как -- за что? Ты отлично знаешь, что нас могут зарезать, а молчишь...
   -- Да ты что, обалдел совсем?-- возмутился Юрий Сергеевич. -- С какой стати мадьярам нас резать? Мы не военные. Не идиоты же они -- резать мирных граждан.
   -- Ну, как хотите... Сказал -- остаюсь... Одно хорошо: водку он пьет ловко -- разом, как наши... Когда он дернул стакан, у меня как-то с души сошло. Не может же быть, что человек, который так пьет водку, может зарезать человека... хотя бы и Кольку...
   -- Верно,-- смеясь, сказал Герасим. -- Чего в ём резать?.. Николай Васильич чисто шкелет. Ежели резать, так Юрия Сергеича -- есть резать чего.
   -- Афросинья!-- крикнул Василий Сергеевич.
   Пришла Афросинья и стала в дверях.
   -- Ты видела, как мадьяр самогону дернул?
   -- Видала. Правильно выпил. Нече говорить...
   -- Дак с чего же ты и дедушка тоже -- "вороги... убьют... зарежут...".
   -- Верно, вороги, только видать теперь, что сжалются. Мадьяр хоша -- а пьет чисто... Вот как мой Феоктист...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Мадьяры -- Впервые: Возрождение. 1936. 12 декабря. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru