Коровин Константин Алексеевич
В деревне Грезино

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

В деревне Грезино

   Был у меня приятель, крестьянин Владимирской губернии, села Боголюбова, Абраша Баранов. Молоды были мы оба и учились живописи в Москве, в Училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой улице. Я, помимо Школы, рисовал и писал больше с натуры, разные виды. Ездил за Москву в окрестности, любил природу, проводил много времени с ружьем. На охоту тоже всегда брал с собой небольшой ящик с красками и дощечками, на которых писал небольшие этюды. Но нигде я не был дальше Останкина, Мытищ, Кузьминок, Кунцева, Перова и Перерв. Все -- поблизости Москвы. Левитан привез этюды с Волги,-- мне они казались каким-то чудесным, далеким краем, недоступным для меня. Поехать так далеко казалось невозможным. Да и дорого.
   Абраша Баранов, рассказывая мне про свои края, про леса муромские, про реку Клязьму, уговаривал меня уехать на лето в деревню Грезино, поблизости от его села.
   -- Деревня,-- говорил он,-- всего шесть домов. А недалеко -- большие луга, поймы, там течет Клязьма, широкая река, с красивыми берегами.
   И весной, после экзаменов, я в первый раз поехал с Абрашей Барановым так далеко от Москвы.
   Приехали к нему в Боголюбово -- мне как-то не понравилось: большое село, в ровном поле, внизу по лугу шла река в скучных берегах. И мы тут же уехали верст за восемь, переехали большую Владимирскую дорогу и потом, среди деревьев, увидели на возвышенной полянке одиноко стоявшие избы крестьян, с высокими сарайчиками.
   Мы подъехали к крайнему дому крестьянина Гавриила Ивановича. Сам Гавриил Иванович -- седой старик небольшого роста -- принял нас радушно, кланялся, говорил: "Пожалуйте, вот рад, вот рад..." Мы сказали ему, что хотим поселиться тут, в деревне. Он предложил нам всю его просторную горницу, которая называлась "холодная",-- летнюю, так как зимой они жили в другой избе -- рядом, с большой печью.
   Гаврила Иванович был стар, а тетенька Афросинья, жена его, помоложе.
   Нигде я никогда не видал такого радушия, как у русских крестьян. Гаврила Иванович хорошо помнил крепостное право и любил говорить про барышень, госпож своих.
   -- Вот тута оне жили. И дом был -- это место,-- показал он к лесу,-- но сгорел дом-то... А это самое, где я живу теперь, то завсегда жил тута. Это кухонная изба прозывалась, моя, значит. Я-то повар был у них, у барышень-то.
   -- Ну что, Гаврила Иванович,-- спросил я как-то вечером за чаем,-- а барышни-то, поди, секли мужиков, ежели что не так?
   -- Не-е-е... что вы! -- ответил Гаврила Иванович и замотал головой,-- не-е-е... нешто можно? Оне ведь девы чистые были... Сироты бедные. Отца их убили на войне, пенсия была -- осемь рублей в месяц. Я ходил в Володимер -- получал. Одна -- утонула через молодца, и он-то тоже утоп. А другая -- померла. Вот красива была -- чистый херувим! Когда помирала, мы все смотрели на ее, а она на небо глядела, будто что там видела. Все вверх, вверх глядела. Вздохнула и закрыла глаза... Я ей и ручки на груди сложил. Секли!., и что скажете, право!.. Оне что ни на есть госпожи были и играли на арфе -- вот до чего хорошо... и пели -- чисто ангелы...
   -- Что ж, они разве всё здесь жили? Зимой, поди, в Москву ездили?
   -- Нет. Почитай с самого измальства тут были. Только езжали во Володимер на праздник, к губернатору, али в гости -- играть на музыке. Ну, и приедут назад, книжки разные привезут -- читают. Всё тут жили. В детстве, верно, во Володимере учились.
   -- Что же замуж-то не вышли? Красивые, говоришь, были? -- просил Абраша Баранов.
   -- Красивые,-- сказала тетенька Афросинья.-- Я тоже маненько помню. Только кто возьмет? Бедность... Они тоже гордые были: кого примут, приедет ежели, а то скажут -- дома нет...
   -- Приезжали к ним, значит?
   -- Приезжали... редко... Посидят, да уедут. Приглашали их играть в город. Ну, ездили. Платья белые тюлевые, кринолины широкие, ленты, цветы белые...
   -- А деньги-то брали за игру, за музыку?
   -- Кто знает. Ежели деньги были когда малые, то мужикам отдавали: кому корову, кому лошадь, али што. А то лекарство -- лечили тоже нас. Однова вот барин приехал -- што ты...-- сказал, поглядев на меня, Гаврила Иванович,-- тоже охотник. Дак вот какая беда -- утоп... Вот тут, к большому лесу заводина есть -- Погана Лужа прозывается, омут. Допрежь, в старину, мельница там была. Место... ух--жуткое!.. Русалка там по вечеру поет. Ну-у... што было. Барышня-то, моя, Надеждой ее звали, его спасти хотела, да тоже и утопла. И узнала другая-то, Аня звали другую,-- што крепко, значит, сестра-то его любила... Вот и все.

* * *

   Когда мы с Абрашей приходили с охоты, приносили дичь, уток, тетеревов, дупелей, Гаврила Иванович радовался и готовил нам поразительные обеды.
   Гаврила Иванович и тетенька Афросинья пили водочку маленькой рюмкой,-- это уж полагалось,-- и когда уходили спать, то всегда говорили:
   -- Ну уж што... благодарны вам, ничего... Спокойной ночи.
   Всегда Гаврила Иванович и тетенька Афросинья обедали и пили чай с нами, и Гаврила Иванович придумывал, что приготовить из дичи. Солил грибы, огурцы, рыбу жарил в муке, клал сметану, ходил со мной на Клязьму -- ловить рыбу, показывал, где что ловить надо, и главное -- где судака поймать. Это первая рыба. Еще стерлядь, но ту поймать трудно, она на уду не идет.
   Гаврила Иванович кормил нас так, что я нигде так и не ел. Утки делал с груздями, разварной судак с огурчиками, с острогоном, и все в деревне выучились от него готовить. Все женщины крестьянки были поварихи в этой небольшой деревне.

* * *

   Как-то вечером, под осень, мне Гаврила Иванович принес рукописную поваренную книгу. Старая осталась у него от прежних времен. И там было сказано, как приготовлять квас, напитки -- из крыжовника, гонобобеля, брусники, смородины.
   -- А где ж сад-то? -- спросил я.
   -- Вот тут был. Разорили... Ребятишки разорили... Сад был хороший, яблоки, клубника, ягод што... Да ведь не удержал, воля пришла! Ну, да ведь все уж и померли... Всё разобрали.
   В книжке сбоку было написано:
   
   Она одна лишь разумела
   Стихи неясные мои...
   
   Как странно и как красиво прозвучали во мне слова, написанные уж выцветшими чернилами. Читая их, я как-то взглянул в окно, где под горкой луговины стояли старые липы сада и шел густой лес у мелкого ручья. Серебряный месяц белел на вечернем небе. Как тени, мелькали передо мной Надя и Аня -- эти барышни в кринолинах, в локонах... Я воображением рисовал их с арфами. А за арфами видел этот лес и тон вечернего неба, где светил белый месяц. Как все миновалось, кануло в небытие... Прошел день, и грустно догорает вечерняя заря. Кукушка кукует, и в душе печаль. Все уходит, отлетает... Того, что было, уж нет и не будет. Пролетает время, и за ним -- след печали, воспоминаний и надежд. Обманом сладостным ласкает воспоминание угасших дней...
   Я рад был всегда слушать Гаврилу Ивановича про умерших барышень. Мечтами юности я летел к ним, как к живым... Я их сравнивал с теми, которых я знал, которые учились в Школе, где они занимались живописью. Но рассказы Гаврилы Ивановича про его пречистых барышень, которые жили здесь давно,-- были другие.

* * *

   -- Гаврила Иванович,-- говорит как-то раз приятель Абраша вечером за чаем,-- вот крепостное право ты помнишь. Ну, ладно. Вот я крестьянин, но вот барину не понравился или барышням твоим этим. Ну, вот хоть волосы у меня долгие, не стриг давно... Вот они меня за это на конюшню и пошлют драть. Какое же это право? А ведь было это. Ну, а ты хвалишь господ.
   -- Мои барышни ничего за это не сказали бы. Что ж, волосы, верно, у тебя обросли. Ежели б я барин был, то верно -- сказал бы тебе: постригись. Вот тетка Афросинья у нас хорошо стрижет. Пускай пострижет.
   -- А я не хочу. Хочу вот длинные волосы носить.
   -- Да ты что, дьячок, что ли? -- сказал Гаврила Иванович.
   -- Все равно, не хочу волосы стричь.
   -- Ну, на какого барина бы попал... А то бы он тебя поучил плетью,-- неожиданно сказал Гаврила Иванович.
   -- Какое же это право? -- спросил Абраша в удивленье.
   -- Так неужто ты так в город поедешь, эдакий-то, в космах... Засмеют ведь.
   -- Не понимаешь ты, что я говорю... Права такого не должно быть! Понимаешь ты?
   Гаврила Иванович смотрел на него и мигал.
   -- Вот если ты своим барышням, госпожам, обед не сготовил,-- они велели тебя выдрать на конюшне, а то и продать... Продавали тогда крепостных-то, слыхал? Право было, понимаешь?
   -- Как же не сготовлю. Пошто? -- ответил Гаврила Иванович.-- Я ведь повар. Вот когда хворал, то верно,-- шибко хворал... Так они готовили и меня кормили, прямо вот из ручек своих, и лечили, доктора привезли. Я ведь вот вам -- все пожарю, кушайте на здоровье... Я ведь повар. Чего же?
   -- Ничего не понимает! -- горячился Абраша.-- Слыхал ты, продавали людей? Корову продают и человека продают -- крепостного! Повара продадут!.. Ты ведь раб был! Понял?
   -- Да, да, верно. Чего ж еще?.. Вот на праздник, приход недалеча, пойдешь помолиться к Успенью, ну и помолишься: "Прости, Господи, раба грешного..." -- и домой пойдешь. Радость, будто что свалилось... Вот радость!
   -- Вот ты и растолкуй ему! -- с сердцем говорит Абраша.
   -- Ты чего серчаешь, Абрам Ефимыч? Полно... Ведь барышни-то, они эти, мои, покойницы-то,-- они господа были... Понял? Господа-то тоже обормоты бывают. Только мои-то барышни -- господа были, боле ничего...

* * *

   Каждый вечер мой приятель Абраша Баранов затевал разговоры с Гаврилой Ивановичем. Однажды спросил Гаврилу Ивановича, рад ли он был свободе, когда пало крепостное право.
   -- И-и-и!..-- ответил Гаврила Иванович,-- рады!.. все рады были... Барышни-то померли раньше, наши-то. Ну, приехали начальники, писали, писали, переписывали, два дня жили, я-то пироги пеку им, курей. Ну, вино пили... Давай еще! -- "Нету больше..." Вот они меня как по зубам хватят: давай, более ничего. Ну, я убег, на мельнице схоронился. Вот что, думаю...
   -- Невозможно! -- перебил его Абраша,-- ничего не понимает. Засели в нем эти барышни!.. Стар...
   -- Вот что, Абрам Ефимыч, ежели совести нету, то все одно -- какое право ни заводи, одна чертова будет!..-- сказал дед, махнул рукой и ушел из комнаты.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   В деревне Грезино -- Впервые: Возрождение. 1935. 1 сентября. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru