Коровин Константин Алексеевич
Старый Спас

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Старый Спас

   На отлогом берегу Клязьмы, где синели, уходя вдаль, муромские леса, на зеленом холме стоял с златой главой белый Старый Спас, древний храм. Какой красотой, приветом и миром веяло от него. Вечером, когда я его увидел, белые стены его освещали последние лучи зари. За ним темнели во мгле дремучие леса, и река Клязьма внизу, проглядывая между холмами, отражала розовый вечер небес.
   Старый Спас, одинокий, оставлен. Один раз в году в нем была служба Спасу Нерукотворному. В тот день Спаса, около него было торжище -- ярмарка. Шла торговля лошадьми, телегами, колесами, сбруей. Были раскинуты палатки со снедью, пряниками, орехами, патокой, ситцем. Крестьяне из соседних сел и деревень приезжали в тот день. Только и видел Спас тогда у себя богомольцев, а потом заштатный храм пустел, и только из бедной сторожки выходил звонарь-сторож и ударял в колокол в вечеру и в полночь.
   Далеко и торжественно разносился по долам и лесам звон Старого Спаса. В звоне его, помню я, было что-то отрадное, как бы напоминание чего-то забытого, такого родного, мирного, чему верила и чего ждала душа. В нем был родной дом, отчизна, что-то самое нужное -- отец, мать, дружба. Румяной зарей светился Старый Спас и замирал в сиянии вечера,-- несказанная красота чудной, таинственной нежности... Там, где-то во мне, я говорил Старому Спасу: "Как забыт ты, одинок... Как чист и торжествен ты в пустыне лесов... В стране моей родной..."
   Медленно ударял колокол, и замирал звук его в сумраке вечера. Усталый, я лег у заросшей дороги. Так глухо, тихо кругом. Померкла над лесом вечерняя заря, и на Спасе погасли розовые лучи солнца. Задремала земля, и во мгле летнего сумрака белел Спас... Так тиха пустыня кругом...
   Чу, на речке крикнул кулик, и опять все смолкло. Я встал, взял ружье, пошел по дороге к Спасу. Собака моя, пойнтер, бежит около. Огромные стены Спаса, вверху темнеют узкие окна старого собора. По лесенке звонницы сходит сторож-звонарь. Остановился, смотрит на меня.
   -- Здравствуй,-- говорю я,-- вот с охоты зашел... Нельзя ли переночевать тут?
   -- У меня мала сторожка-то...-- отвечает звонарь.-- А вот ежели на сене в сарае, чего ж -- можно. А откелева ты?
   -- Из Москвы,-- говорю.-- С Гороховца иду.
   -- По охоте, значит... Ну что ж, пойдем в избу. Я изготовлю испить чаю, рад охотнику.
   -- Вот,-- говорю я.-- Хорошо бы просфорок достать...
   -- Нету,-- отвечает сторож, улыбнувшись.-- Ведь здесь никого не бывает... Место это брошено... Погост был, службы нет, да упокойников-то не везут сюды уж давно... Хоронить далече. Не едут. По месяцу человека не увидишь. Бывает, редко,-- кто веру помнит, придет, ну вот вроде как ты. Помолится другой, ну даст пятак. И все тут. Какие просфоры... Нет... Ну и живешь, покос свой, огород, огурцов посадишь, капуста своя, грибов наберешь... Ну и все тут. Живу хорошо, нече... Привязался к Спасу -- он вроде свой, живой... Вестимо, тоже в горести живет. Забыт, значит... Прежде-то э-э-э... Говорил мне один башковитый такой человек, торговый старик, умник старый. Он, Спас-то, в поче-е-е-те был. Сам царь Иван Васильевич Грозный приезжал сюда. В речке тут, что в Клязьму входит, вот тута, купаться приезжал... Да... И рать кругом его, и воеводы. Вот тут царь молился, в притворе храма, при звоне покаянном взывал: "Верую, прости раба грешнаго, ниспошли священный гнев в сердце рати православной... Спаси Русь, опрокинь, Господи, врага под нози наши..." И все тута падали ниц, вот тут, перед ним... А ноне за штатом... Нету правды... Пойдем в избу, я тебе самовар сготовлю, попьем чайку.

* * *

   В убогой сторожке, с одним окном, низким потолком, сел я на лавочку, у оконца, и сторож поставил на стол самовар. Положил хлеб, картошку в миске, соленых огурцов.
   -- А что ж,-- спросил я.-- Знать, ты не женат?
   Он отпил чай, как-то особенно повернул длинный нос в сторону и, глядя в потолок, ответил протяжно:
   -- Нет, не женился... Он меня на монашество ставит...
   И при этом он показал большим пальцем в сторону Старого Спаса.
   -- Почему ставит? Трудно жить так, одному.
   -- Да... верно... и нет,-- ответил звонарь.-- Я ведь не один, а с им. Как ты его оставишь-то? Вишь, он какой старый... сколько слез он на себя взял... Э-э... как его бросить. Он теперь чисто сирота, дитя старое. Я его и подмету, сор почищу, паутину достану, ну и позвоню... Он и рад... Эвона куда звон-то идет, до Володимера. По лесам, долам стелется. "Помни час твой..." Разбойник слышит -- нож бросает. Сквалыгу -- совесть возьмет, деньгу отдаст, не обманет. Слышит жена -- боится, верность блюдет... В звоне-то его сказ есть, совесть будит, и человеку хорошо. Люди в злобе жить норовят, а звон правду держит. А то бы...
   Вздохнув, он поставил блюдце на стол и сказал:
   -- Верно, хотел я жениться, да не берет душа. Сиротскую долю с им веду. Не могу без его. Жалко мне его... Я ведь и в Москве был. Там это што. И Кремь -- головья золотые... Ан нет. Мой, вот этот, лучше. А уж вот беден... одинок, кругом чистый лес. Его цыгане любят...-- вдруг сказал он.
   -- Как цыгане? -- удивился я.
   -- Да, каждый раз стоят тут. И чего -- на самой заре, только вот чуть свет, стоят вот тут, против, и вот поют... Ему поют... и хорошо поют, до чего хорошо. А то плясать ему зачнут... и пляшут.
   -- Как же это цыгане... плясали ему? Я что-то этого никогда не слыхал...
   -- Ловко плясали,-- ответил сторож.-- Пляшут и потом на землю упадут, все головами к ему, и закроют лицо руками. Полежат так, поплачут, а потом соберутся, поговорят, ну и уедут... Полну корзину ему оставят с хлебом, пряниками, маком, баранками. Ну, простятся со мной, скажут: бери себе... Понимают бедность мою. Я-то один не ем. Странники тоже есть -- делюсь.
   -- Слушаешь ты меня, охотник,-- перебил себя сторож.-- А ничего не ешь. Поешь, чего есть...
   И он молча стал есть со мной картошку и грибы.
   -- Не пьешь вино-то? -- спросил я.
   -- Нет,-- ответил сторож.-- Нешто можно...
   Я хотел покормить собаку. Он достал расколотый горшок, сказал мне:
   -- Постой, я щец полью...
   Я наломал хлеба, он полил его щами. Из ягдташа я достал колбасу, нарезал, угостил сторожа и дал Фебу.

* * *

   После чая я пошел спать в сарай. Сторож проводил меня туда. Ветхий сарай, деревянные толстые столбы держали крышу. Стены -- плетенье из прутьев. Внутри сено. Я забрался на сено и лег.
   -- Слышь... в полночь я ударю в большой,-- сказал звонарь и ушел. Феб, повернувшись несколько раз, лег рядом со мной.
   Тихо. Слышно, как трещат кузнечики в траве. Мне было почему-то так хорошо, так отрадно в сарае. Рассказы сторожа про Спаса, как про какое-то живое существо, убедили меня. И я смотрю в щель на белые высокие стены Спаса при луне и теряющийся в ночи огромный купол.

* * *

   Проснулся. Надо мной гул колокола. Далеко, качаясь, разносилось оно, замирая постепенно в ночи... В душу входила неведомая красота. Звук колокола замирал вдали, замолк...

* * *

   Утром рано проснулся я. Солнце осветило лес и пригорок, как бисером осыпанный цветами. Старый Спас торжественно блистал. Он был прекрасен и одинок. Сколько видел Старый Спас: нашествие татарских орд... И видно было, что на холмах кругом него были селения, а теперь синеет дремучий лес.
   -- Пойдем, искупаемся,-- сказал мне звонарь.-- Покажу тебе речку, тут она недалече, вот за им...
   Спускаюсь по зеленому холму вниз от Спаса. Среди больших дубов блестела речка и помост маленькой мельницы. Звонарь подвел меня к реке, и я увидел дно в мелких камушках, а воды как будто и не было. Она была так прозрачна, что я никогда раньше не видал такой реки. У берега лежали ровно большие камни, спускаясь в самую реку. Это было что-то вроде лестницы.
   Вода была холодна. Плывя, я видел все дно. Хотел встать, но оказалось глубоко. Опустился в воду с головой и открыл глаза, и как будто через стекло увидел песок и камушки, другой мир... Проплыв, я опять нырнул, и большие рыбы, быстро, как стрелы, пронеслись мимо, и их золотая чешуя ослепительно блистала в воде на солнце. Это было волшебно красиво. "Это язи..." -- подумал я. Вода попала в рот, но какая странная вода. Я вздумал выпить -- это не вода, пить нельзя. Похожа на раствор соды.
   -- Какая вода странная...-- сказал я на берегу звонарю, когда мы оделись.
   -- Ее не пьют,-- ответил он,-- она вот недалеко из болота прет. Чай из ее нипочем не выпьешь. А купаться пользительно. Вот, в это самое место царь-то, Иван Васильевич Грозный, купаться приезжал, и князья-бояре купались. И Андрей Боголюбский тута купался, и князья Суздальские. Вода завсегда холодная, и зимой ее льдом не берет нипочем... А теперь никого нет, никто и не едет. Спаса-то все забыли...
   Придя со звонарем к мельнику пить чай, я был поражен: все глубокое дно омута видно, как аквариум. Все водоросли, бодяги, камни, рыбы. Широкие лещи плыли один за другим. Я присел за стол. Я не мог оторвать глаз от чудесной воды.
   -- Вот, барин,-- сказал мне старик-мельник,-- дочь нашла... Белье полоскала тут вот, у моста. В воде вот нашла, гривна, што ль, это?
   И мельник достал из шкафчика и подал мне круглый металлический брусок, шириной в палец. С одной стороны был выбит орел и что-то написано.
   -- Говорят,-- сказал мне мельник,-- что это старый рупь. Татарин давал мне за его рупь. Дочь не отдает.
   -- Не продавай,-- сказал я мельнику,-- он стоит дороже. Я узнаю и приеду, скажу тебе.
   -- Отдам,-- говорит дочь мельника, смеясь,-- ежели ситцу на платье дадут, чтоб только виточки голубые были...
   Я все смотрел в окно на омут, волшебный край!
   И, простившись с мельником и с звонарем, отправился в путь через лес на Гороховец. На повороте я обернулся. И далеко увидел Старого Спаса.
   -- Прощай, забытый Старый Спас!
   И будто он услыхал меня, и протяжный удар колокола пронесся и замер над простором лесов...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Старый Спас -- Впервые: Возрождение. 1935. 17 июля. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru