Коровин Константин Алексеевич
Первая любовь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Первая любовь

   Москва. Давно то было. В воздухе пахло весной. Солнце. Блестели купола старой церкви Харитония в Огородниках. Рядом с церковью были небольшие деревянные дома с двориками, крыльцами, у которых густо насажена сирень. Двор кой-где мощен булыжником, гнилой забор соседнего сада, бузина выпустила маленькие, как бисер, листочки. Весна. Синее небо. Летят белые облака.
   У крыльца дома, где я жил,-- большая бочка, полная капельной воды. Я и Тата, девочка из соседнего дома лет десяти, смотрим в бочку. Замечательно. Видно небо, как бегут облака. Я вижу себя и Тату. Когда пальцем взволновать воду, все делается смешно, так забавно прыгают глаза, нос, наши лица.
   У Таты на голове маленькая шапочка пирожком и белый воротничок на жакетке. У Таты матовое лицо, темные, как слива, глаза, большие ресницы. И когда она смотрит на меня, то часто мигает ими.
   Тата так нравится мне, что выразить нельзя.
   Мне одиннадцать лет. У Таты сестра Аня, старше ее. Тата меня зовет "Костю", а я ее -- "Тата".
   Тата такая хорошенькая, и я близко смотрю на нее, потом опять в бочку и говорю ей:
   -- Тата, можно вас поцеловать?..
   Тата посмотрела на меня, часто замигала ресницами и сказала:
   -- Не знаю, я спрошу маму...
   Я подумал: "Ну, вот, мама наверно скажет, что нельзя".

* * *

   Через лазейку в заборе мы попадали в соседний двор, где был сад и где жила Тата. Очень хорошо в доме у Таты, так чисто. Какие-то пузатые комоды, столики, горка с фарфоровыми куколками, занавески на окнах и всюду салфеточки вязаные, часы высокие, и тихо ходит большой маятник.
   С Татой мы читали книги, стихи, смотрели альбом с портретами.
   Мать Таты была высокая, серьезная и добрая женщина. Увидав меня, она всегда старалась угостить: то рахат-лукум, то чернослив, то орехи. У Таты не было отца -- он умер, но она показывала мне его портрет в военном мундире. Это был человек с выпуклыми глазами и с баками. Тата говорила, что папа был такой хороший-хороший...

* * *

   Я был один на дворе, где больше еще распустилась бузина и сирень была зеленая. Весело грохотали по мостовым извозчики, и блестела церковь Харитония в Огородниках.
   Вдруг я вижу -- Тата подъехала на извозчике со своей матерью к воротам, нарядная, в шляпе с лентами, и картонки в руках. Она кивала мне головой.
   После обеда Тата пришла ко мне и спросила мою мать:
   -- Дома Костю?
   -- Он там,-- сказала мать.
   У нас в квартире было хуже, чем у Таты, бедней. Не такая мебель, не было этих салфеток и горки с фарфоровыми куколками за стеклами. Я обрадовался Тате. Она взяла меня за руку, подвела к окну, где видны были зеленые листья сирени и где солнце острыми лучами светило на нее, и вкрадчиво и серьезно сказала мне:
   -- Костю, мама -- когда я спросила, можно ли тебя поцеловать, сказала: "Нельзя: ты будешь его целовать тогда, когда у него вырастут усы. А если ты будешь его целовать сейчас, то на носу сделаются пупыри, такие гадкие... Нос сделается большой, и выпадут ресницы".
   "Это ужасно",-- подумал я.
   Я был очень взволнован и, когда ушла Тата, я поискал зеркальце -- не нашел. Подошел к большому зеркалу и смотрел на себя. Усов -- никаких. Чуть-чуть какой-то пушок есть, но он в другом месте -- на щеках. Нет усов. Невозможно...
   "Все это верно,-- подумал я.-- Но как же на Пасхе-то, когда красное яйцо, ведь христосуются. Я помню, в прошлом году со мной христосовались и Аня, и ее мама, и Тата -- и никаких пупырей. Как все странно".

* * *

   Распустилась сирень. У подъезда нашего крыльца стояли ломовые, вытаскивали мебель, матрасы, стулья, и я узнал, что это переезд на дачу.
   Я ехал с отцом отдельно в пролетке на извозчике. Брат Сережа с матерью. В руках у меня была наша собачка Мулька. Это была маленькая черненькая собачка, которая страшно беспокоилась -- куда-то ее увозят. Но когда мы приехали в лес от Крестовской заставы, то отец остановился, я пустил Мульку, и мы пошли пешком. До чего было прекрасно. Дорожки, зеленая трава, распустившиеся березки. Замечательно. И я совершенно был поражен, когда подошли к мосту и я с него увидел речку, бегущую воду, зеленые луга и у столбов моста стайку маленьких белых рыбок.
   Боже, до чего хорошо! До чего хороша эта деревянная дача с террасой, синие старые бревна. Ломовые стаскивают с воза мебель, ставят стол. А уж на стол принесли молоко, мать поставила стаканы, плюшки, пеклеванный хлеб.
   Я взял стакан молока, хлеб и вышел. Передо мной лужок, я ем хлеб, пью молоко и иду по этому лугу... Вот речка. Она извивается -- ольховые кусты низко нависли над самой водой, зеленые, яркие, и отражаются в воде. Какая радость!.. Я никогда и не видал раньше такой речки. И так недалеко от Москвы.
   Утром проснулся, бревна, маленькая комната, в окно блестит солнце и зеленый, зеленый сад... А кругом какие места! Кривая сосна на лугу, старая, гнилая, а за ней голубая даль. Вот там, должно быть, думаю я, там и есть мыс Доброй Надежды. Я непременно поеду туда.
   -- Ты не ходи далеко,-- говорит мне мать,-- а то заблудишься.
   Но все же я пошел.
   У самой сосны, старой, уже засохшей, такой чистый лужок, сухая земля. Я лег у сосны и подумал: "А Тата осталась там, в Москве... Отчего она не приехала сюда, я бы с ней пошел туда, где эта даль, мыс Доброй Надежды... Она все видит тот же двор, мостовую. Разве это можно сравнить -- Москву. Там скучно. Бедная Тата... Я напишу ей письмо, напишу: "Попросите маму, чтоб она вас отпустила к нам. Я не буду вас целовать -- никогда. Но только приезжайте, пожалуйста, с мамой. Я люблю вас, Тата"".
   Я встал и пошел. Все иду, какие-то пашни, опять луг, а туда уже книзу я спускаюсь и в кустах вижу, как идет маленький ручей. Я подошел к нему. Видно все дно и цветные камешки, трава, осыпанный бугор. Такой узенький ручей, что, если разбежаться, можно перепрыгнуть. Я снял сапоги и перешел вброд. Вода холодная, но так приятно ногам в воде.
   Я остановился в воде и вдруг увидел, как к ногам моим стайкой подошли по дну серые рыбки -- пескари.
   Возвратясь домой, я просил отца купить мне удочку. Отец обещал.

* * *

   Я послал письмо. Прошло несколько дней -- и вдруг, только что сойдя с террасы, я увидел, как через мост по речке едет пролетка, в ней сидит отец и Тата с матерью... Я так обрадовался, что побежал навстречу через луг и кричал: "Тата! Тата!"
   Я показал Тате сухую сосну и повел ее в голубую даль, к мысу Доброй Надежды. Она собирала цветы -- большой букет -- и подносила их к своему лицу.
   -- Костю, какие чудные цветы! Я их нарву побольше, привезу домой, поставлю в банку и буду думать о вас... А вы?
   А я говорю:
   -- Я не знаю... Тата, а ведь усы у меня не скоро вырастут, как вы думаете?
   -- Это ничего. Но вырастут непременно, Костю.

* * *

   Когда со мной бывала Тата, на даче, в Медведкове, мы вместе ходили много и бегали по лугу босиком, по воде ручья, на песочке. Сидя за столом на даче, ели сухари, пили молоко. Все время было особенное чувство красоты и радости. Все кругом преображало волшебное очарование. Веселье и радость.
   Когда уезжала Тата, пропадало дорогое, бесценное, родное...
   Я получил письмо: Тата прощалась со мной. Она уезжала с матерью далеко и надолго в Саратовскую губернию к родным. Загрустил я и опечалился.
   А осенью с отцом мать и я переехали из Москвы в Мытищи. Это неподалеку от Москвы, где отец получил какую-то службу поблизости Мытищ.
   Новая жизнь в деревне, дружба с товарищами, крестьянскими мальчиками, охота, школа захватили меня. Я реже и реже стал вспоминать Тату.

* * *

   Прошло много лет. Как-то летом, идя из мастерской Малого театра и проходя в ворота на Красную площадь, я вошел в часовню Иверской Божьей Матери, залитую огнями свечей.
   Сбоку от меня стояла довольно высокая женщина. Я взглянул на нее и узнал: Тата! Женщина опустилась на колени и, встав, повернулась и пошла из часовни. Я пошел за ней и на ступенях лестницы, выходя из часовни, сказал:
   -- Тата!..
   Она остановилась и остро смотрела на меня.
   -- Костю! -- вскрикнула она.-- Костю, я не узнала вас!..
   Она взяла меня под руку и пошла от часовни. Идя со мной по тротуару, говорила, все так же остро смотря мне в глаза:
   -- Вы, Костю, теперь знаменитый художник. Так давно не видала вас. Про вас пишут газеты, вы уж теперь, наверно, не такой, наверное, загордились, зазнались, ухаживаете в театре за актрисами. Да, да... Наверно?
   Я смотрел на нее.
   -- А я вышла замуж. Мой муж служит в городском ломбарде, и я там тоже служу. Он старше меня, но он очень хороший человек. А вы, Костю, сколько получаете жалованья?
   Я как-то промолчал и спросил:
   -- Тата, помните луг в Медведкове, старую сосну, ручей? Я не раз был там и видел этот луг в цветах и вас -- улетевшее, светлое видение: призрак любви моей...
   -- Вы всегда и раньше были такой -- странный...
   -- Какой? -- спросил я.
   -- Костю! Вы всегда можете бывать в театре?
   -- Могу,-- ответил я,-- но не бываю.
   -- Как странно... А вы можете достать абонемент, амфитеатр партера, третий ряд? Вы, наверно, можете достать контрамарки. Да? А вы знаете, мама ведь умерла моя, вот уж скоро год.
   У подъезда, на Балчуге, где была моя мастерская, я остановился.
   -- Тата... Я достану вам абонемент. Дайте ваш адрес. Я непременно пришлю вам билеты в театр...
   И простился с Татой...
   Мастерская моя показалась мне мрачной и ненужной. И я вновь вышел на улицу. Крикнул проезжавшему извозчику -- и поехал в Медведково.
   В Медведкове у ручья была лесная тишина. Лето, жаркий день... Стоя в ручье босиком, я смотрел на воду... Тихо журчал ручей -- и светлое журчание его напоминало мне о прошедшем прекрасном, о мысе Доброй Надежды...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Первая любовь -- Впервые: Возрождение. 1935. 24 февраля. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru