Коровин Константин Алексеевич
Осенней порой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Осенней порой

   Рано разбудили меня приехавшие приятели. Как-то весь дом мой деревенский сразу оживился. А сегодня праздник Покров. Солнце, такое веселое утро. По стенам комнаты блистают золотые его лучи.
   -- Вставай! -- кричат приятели.-- Какой день, красота, тепло!
   Дед-сторож моего дома тащит мне высокие охотничьи сапоги, вымазанные салом. Собака в радости прыгнула ко мне на постель и урчит носом.
   -- Ну и денек ныне, чисто лето,-- говорит дедушка.-- Глянь-ка, видать далече. Лес-то голый. Эвона светит Всех Скорбящих Радость.
   Я смотрю в окно. За обнаженными лесами далеко светится точка церкви. Говорю:
   -- А я там, кажется, и не был.
   -- Да ведь это далече, у Котрости,-- говорит дед.-- Летом-то ее не видать. А вот теперь опал лист, и видно. Вона вправо-то Святой Ключ, а под горкой -- Сеча. А вона лес высокий -- это Могилки.
   -- На Могилках-то я был,-- говорю.
   -- Какие еще Могилки? Вставай, скорей,-- говорил Павел Александрович, входя ко мне в комнату.-- Знаешь, до чего у тебя хорошо. Неизвестно, почему. Но есть что-то -- простота, глушь, далекий край. Если бы я был свободен, я бы жил именно так, как ты.
   -- Чем же ты несвободный человек? -- удивляюсь я.
   -- Ну, брось, довольно, не будем говорить.
   Приятели мои, охотники, умываются с дороги. Рожи у всех веселые, красные.
   По случаю праздника Покрова тетенька Афросинья нарядилась как пава. Новый желтый платок в цветах, синий казакин, зеленый фартук. И видно мне в окно, как она выходит из погреба, и рядом -- ее муж Феоктист в новом тулупе, на шее туго повязан красный шарф.
   Бревна сарая и опавший сад, серые сучки крыжовника за частоколом под солнцем -- такая красота осени! Я забываю о приехавших приятелях, пристраиваю холст на мольберте у дома и торопливо выжимаю краски на палитру.
   -- Постой, прошу, тетенька Афросинья, и ты, Феоктист,-- постойте немножко тут, я попишу с вас, недолго.
   С неохотой смотрит на меня тетка Афросинья и говорит:
   -- Сейчас приду, вот к чаю-то я им сливок поставлю. Приду сейчас.
   Приятели мои недовольны, что я пишу. Но не протестуют, молчат. Только Караулов подходит ко мне и говорит:
   -- Не помешаю ли я, если на ворота сарая прибью картоны, вот эти -- цель. Пристреляться нам из ружей. Я привез новое английское ружье "ланкастер". Узнать надо бой.
   -- Стреляйте,-- говорю.
   На ворота сарая прибили большой лист. Посередине черные круги. Приятели ходят от сарая, отсчитывая шаги. Слышу смутно -- что-то говорят, смеются.
   -- Ленька,-- говорю я слуге,-- вон идет Дарья. Попроси, пускай мне попозирует. Возьми платок у Афросиньи, пусть Дарья наденет. Она свободна.
   Но тетенька Афросинья платка не отдала Дарье.
   -- Ничего, уж -- я постою,-- сказала она.-- Пущай меня списывает.
   Тороплюсь писать. Чувствую, что нарушаю праздник. Приятели на меня никакого внимания. Стреляют в ворота сарая. Только слышу зычный бас Василия Сергеевича.
   -- Вашему "ланкастеру" до моего "туляка" далеко.
   "До чего труден цвет старых бревен сарая! -- думаю я, составляя тон.-- Какой сухой рисунок. Красный шарф Феоктиста и скворешник блестят на солнце сильнее всего, горят. Нет в красках силы такой".
   Подходит Василий Сергеевич и говорит мне на ухо, смеясь:
   -- Знаете, у Павла-то ружье Пэрдэ, двадцать шесть дробин на восемьдесят шагов в кружке. У Караулова "ланкастер", двадцать две дробины. А у меня шестьдесят одну дробину принесло в кружок. Что, выкусили! Тульское ружье, мое-то, русское! Не очень им теперь нравится. Молчат, расстроились.
   -- Молодец, Вася,-- говорю я рассеянно.
   -- Не скажете? -- шепчет на ухо Василий Сергеевич.
   -- Нет,-- говорю.-- А что?
   -- Честное слово, не скажете?
   -- Честное слово.
   -- Я два заряда дроби всыпал.
   И Василий Сергеевич важно отходит от меня к сараю, где охотники смотрят на пробитые дробью мишени.
   В комнате, когда я принес картину, она как-то была другая. Темен сарай, солнца нет. Я опять иду писать и все ищу солнца, радости, усиливаю тени. Но уж нельзя писать больше: все как-то изменилось. Бревна уже не те и не горят сучья березы.
   Долго смотрю я в мастерской начатую работу.
   -- Эх, Лисеич,-- говорит мне Герасим.-- Завтра тоже вёдро будет. Этакий же день. Завтра наладишь. А теперь на охоту пора.
   -- Это ерунда,-- говорит, входя, Караулов.-- Дробь оттого не доносит, что я свой "ланкастер" жирно намазал. А вот, погоди-ка, я его вытру,-- обращается он к Василию Сергеевичу.
   -- У него ружье тульской работы, и, представьте, бой отличный,-- подняв высоко брови, удивляется Павел Александрович.
   -- Да-с, тульское, на заказ сработано. Инженером Фуфоновым. Главный инженер был. Да-с. Ах, у него жена-a была -- черная коса, во-о! -- показал руками Василий Сергеевич.-- Вот красавица! Я был в Туле. Покупаю самовар в магазине и вижу -- вот женщина-красавица. А он, Фуфонов, рядом, тоже в магазине. Я этот самовар-то покупаю, а все на нее гляжу. Загляделся. Тут познакомились. Он мне ружье-то и продал. Другого такого нет нигде. Только у меня. Когда умирал, вызвал меня телеграммой. "Вот,-- говорит мне,-- умираю, бери себе ружье. Мне стоило полтораста, бери за сто рублей. Только для тебя отдаю. Помру -- не оставь жену мою". Вот какой человек!
   Приятели мои и Герасим смеялись.
   -- Ничего я не вижу смешного,-- обиделся Василий Сергеевич.
   -- Не серчай, Василий Сергеевич,-- говорит Герасим.-- Чудно больно. Что же это он перед смертью торговался?
   -- Вася,-- спросил я,-- что же, Фуфонов-то умер?
   -- Тут же вскоре умер.
   -- А с женой-то что же было? Где же она-то? -- спросили друзья Василия Сергеевича.
   -- А с какой стати я все обязан вам объяснять?
   -- Это верно,-- сказал Герасим.-- Погода какая! Чего тут! Всего не переговоришь. Пойдемте, вот по мелочам, по моховому болоту, вон туды,-- показывает Герасим в окно.-- По краю пойдем. Тетеревье бывает. С утра по клюкву прилетают.

* * *

   Синеет грязная дорога проселка. По краям желтая осенняя травка и стебли дикой рябины. Стелется мелколесье осинником и липняком. А далеко видна, радостно светится церковь. Какое-то особое чувство мирного и родного покоя входит в душу.
   Герасим, подняв руку, тихонько машет нам. Охотники остановились. Сбоку от него, в кустах у кочек, стоит собака, подняв переднюю лапу. С треском, растопыря крылья, вылетели белые куропатки. И после выстрелов далеко веером летят над мелколесьем. Пойнтера, Феб и Польтрон, ходят около охотников, держа во рту больших птиц, не сразу как-то отдавая их. Герасим гладит собак и кладет дичь в ягдташ.
   На пригорке, у зеленой елки, среди зарослей мелкого ольшаника, сидят охотники на привале. Радостно светит весеннее солнце. Коричневый армяк Герасима, зеленые и белые куртки охотников весело выделяются на сучьях деревьев. На мелких веточках, как серьги, висят ягоды, красные с черным. Волчья ягода. А далеко на горизонте светится церковь Всех Скорбящих Радости.
   Смеясь, пьем из рюмок, наливая из фляжек водочку, закусываем колбасой с пеклеванным хлебом. Хорошо. Собаки сидят около, и им бросают кусочки колбасы и хлеб.
   -- Вот теперь пойдем прямо по мелочам. Прямо на церковь Скорбящих,-- говорит Герасим.-- Может, на глухарей попадем.
   -- Вот будет радость,-- говорил Караулов.-- Есть в охоте -- радость. Все забудешь. Лес, болото, река -- всему рад. Все бы обнял... Воля -- свобода. А в городе -- гляди в оба: деньги с утра в голову лезут, все вроде как-то виноват в чем, виноватым ходишь.
   -- Верно говоришь,-- сказал Павел Александрович,-- я тоже на охоте другим становлюсь. Странно. Там у меня все то, да не то кажется. Говорят не то кругом, думают не то.
   -- Ха-ха,-- говорит Василий Сергеевич,-- верно. У меня дома одна ерунда. Вот моя Ольга, я ей говорю: нельзя так, денег много выходит, я в долги залезаю, расстроен, а она смеется. Терпишь, терпишь и не выдержишь -- рассердишься. Ну, тогда Ольга говорит: тебе на охоту пора. Знает, что у меня на охоте все пройдет. И опять неделя-две, месяц -- не жизнь, а радость. Совсем другой.
   -- И вот верно это...-- сказал Герасим,-- это вот до чего правильно. Когда в голове закисает: и то не то, и это... ну, иди на охоту -- все как рукой сымет. Заметь: вот поругался, а на охоте вспомнишь -- чудно! И сразу видать, что зря ругался. Кто знает -- ветром, что ли, раздувает, только легче жить становится. Горе-то охота отводит от человека.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Осенней порой -- Впервые: Возрождение. 1935. 20 октября. Печатается по газетному тексту.
   "ланкастер" -- английское ружье Чарльза Уильяма Ланкастера, потомственного английского оружейника. В 1845 г. он унаследовал заведение своего отца и вскоре стал одним из лучших мастеров не только в Англии, но и во всем мире. В 1852 г. он создал переломное ружье с затвором нового образца, долгое время считавшимся самым надежным и прочным. Недостатком системы Ланкастера были сложность изготовления (его двустволки делались только на заказ) и дороговизна самих ружей. Так, в России за ружье Ланкастера платили в конце XIX в. до тысячи рублей.
   "туляк" -- ружье тульской работы; такие ружья (тульские бескурковки) выпускались на Тульском оружейном заводе в течение нескольких десятилетий начиная с 1905 г. под наименованием модели "А". Они были хорошо исполнены и стоили значительно дешевле аналогичных западных образцов.
   ружье Пэрдэ -- Джеймс Пёрде (Purdey), известный оружейник, в 1860 г. выпустил переломное ружье, стволы которого запирались специальной рамкой, двигавшейся в колодке ружья и заходившей в два подствольных крюка.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru