Коровин Константин Алексеевич
Май

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Май

   Как много красоты в жизни. Как много чувств, непостижимых чувств, радости и огорчений. Прекрасна весна, восхитителен месяц май. Согретая солнцем земля оживает и горит улыбкой обновления. Забываешь тяготы и мрак, холод и суровые бури.
   На кладбище, у погоста -- и то как-то веселее. Распустились березки, ярким бисером блестят зеленые листья. И весело бегут розовые облака, далеко спускаясь за леса и долины. Задумывается душа и отлетает горе. Май. Прекрасный месяц май.

* * *

   У террасы дома моего распустилась сирень. Поздно. Над темным лесом догорает зеленый отблеск зари. Тихая ночь. Так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце. Пахнет весенним цветом деревьев и сирени. За садом, к реке, звонко льется песнь соловья. Но почему печаль в звуках песни его? И какая дивная тайна в красоте песни соловья ночью весной? Сам соловей -- простой и серый: в его облике небольшой птички, в его глазах, небольшой изящной голове есть какая-то изящная робость. Какой-то птичий волшебник.
   Заключенный в клетку и закрытый в темноте, он поет свои песни про мир счастья, и слушает человек, и соловей знает, что его слушают... Что за странность, какая тайна? Может быть, его слышат живой и мертвый?
   Песнь соловья -- тайна неразгаданной любви, непонятой и вечной... Льет аромат распустившаяся сирень, и ночной воздух, и деревья, весь очарованный мир внимает соловью... неизъяснимо прекрасна жизнь. И плачет душа человека слезами восторга... Что в этом, какая тайна жизни? Что за симфония в природе, возвышенная и прекрасная?
   Серая птичка -- соловей, своим маленьким голосом как много ты даришь и как много говоришь истины. И сам ты -- истина... И влажные глаза Аполлона задумчиво смотрели вдаль, когда ты пел, соловей.
   В каждой озабоченной душе человека ты вызываешь тревогу, позабытую тайну любви.

* * *

   Майская ночь... В бесконечном своде небес мерцают далеко и радостно звезды. Темным силуэтом спит дом мой. В стеклах окон мутно отражается поздняя потухающая заря. Тихо. Ни души кругом. Я слышу, в коридоре стучит лапками, идет мой приятель ёж. Он подходит ко мне, подняв свою свиную мордочку, и нюхает воздух. Я погладил его колючую щетинку; он зафыркал и ушел. По дорожке у сарая слышу шаги -- кто-то идет. Это сторож дома моего, старик, несет крынку молока. Вбегает собака Феб и кладет мне лапы на колени.
   -- Уйди, ты мокрый,-- говорю я ему.-- Где ты шлялся?
   -- Вот ты што хочешь,-- говорит мне старик,-- надо ему в воду лезть! Иду по мосту, а он нет, через речку вплавь... Воду любит, водяная собака, значит...
   И дед смотрит на меня.
   -- Неужто тебе, Кинстинтин Лисеич, не скушно одному-то, а? Я вот, когда один, так скучаю шибко. Ну, и рад, когда придет кто. А то в деревню сам иду. Повадней с людьми-то.
   -- Хорошо,-- говорю,-- дедушка, соловей поет тут у нас.
   -- Э... э... да вот он завсегда здесь, по весне-то, в черемухе бьется. Заметь, вот спать пойдешь. Так к утру он тут, у окошка, поет. Прилетит. Знает, што ли, он, что ты его любишь, или у них так Богом положено, штоб людям петь? А тут вот поет. Не боится, што пымают.

* * *

   Я слышу, у крыльца дома тихо говорит со стариком-сторожем женщина:
   -- Куда мне теперь... сироты мал-мала...-- и плачет, как-то всхлипывая.-- Убили, чего ж...
   Я подхожу и спрашиваю:
   -- Кого убили?
   -- Да вот, Серегу Уткина, мужа ее, на войне убили... Письмо оттелева пришло. На штыках его враг поднял. Пишут товарищи. Чего тут -- война...-- говорит дедушка. Помолчав, женщина опять сквозь слезы причитает:
   -- Трое детев-то, куда деть, мал-мала... Кольке-то девятый пойдет, смышленыш он, спрашивает -- пошто отца убили? Говорю ему: война, а он: пошто война? Вот и скажи ему, ничего и не скажешь...
   И женщина, плача, уходит:
   -- Прощайте.
   А в глубине небес радостно мерцали звезды, и был торжествен свод небесный в ночи весенней. Под обрывом к реке светлыми пятнами нежно дремлет черемуха, и в ветвях ее, там, где-то в глубине, поет соловей. Другой мир... И в нем -- иной призыв...
   Какой контраст со страданием жизни человека!..

* * *

   Правду сказал дед. Рано утром, чуть свет, проснулся я и слышу, как у открытого окна, рядом с моей мастерской, защелкал соловей. Я тихо подкрался к окну и вижу -- он на ветке сирени, у самого окна. Подняв свою изящную головку, заливается трелью, наполняя все кругом радостным звуком. Его маленькая шейка немножко дрожит, и гимн утру отличается от ночной песни, в которой была тайная печаль, неразгаданная...
   Я спросил у своего приятеля -- что, соловей поет, желая нравиться самке?
   -- Нет,-- ответил приятель,-- он поет для себя.
   А другой приятель уверенно сказал: "Для своей подруги жизни".
   -- А знаете, вы...-- говорил мне приятель, Вася Кузнецов.-- Вы все так возвышенно на все смотрите... А дело гораздо проще. Все ерунда. Вот и петух поет ночью в 12 часов, все они поют. Это для кур или как? Для чего? Как, по-вашему?
   Он прищурил один глаз и смотрел на меня, ожидая ответа.
   -- Не знаю,-- ответил.
   -- Вот не знаете, а вот поют: "Камаринский мужик, заголя... бежит" -- это вам как, нравится?
   -- Не очень...-- говорю я.
   -- Да-с? А вот, вы знаете, в Москву приехала Люся. Кто она -- не знаю. Певица-шансонетка, говорят. И вот, юбка у ней на аршин ниже ног, она ее в руках держит, а как отпустит, то запутывается в ней ногами. Падает и визжит... Так вот все в Москве с ума и посходили -- нравится! За ней прямо стаями ходят. Она как в юбке запутается, взвизгивает,-- они бросаются поднимать. А она хохочет... А один, банкир, говорят, ей миллион подарил. Вот вам. А она только визжит. Вот вам и соловей. Вот тут и разберись, кто как поет... Да-с...
   Приятель Вася меня озадачил, и я не знал, что ответить.

* * *

   А вечером поздно опять на черемухе у реки пел соловей. И чувства тайной красоты наполняли душу.
   Приятели мои сидели молча на террасе у дома моего и как-то задумались. Доктор Иван Иванович разглаживал баки рукой, глядел в темный сад и сказал медленно:
   -- Д-а-а-с... Соловей поет... А вот, заметьте, поет у реки, в кустах. Сырость, туман... голосовые связки каковы -- не охрипнет... Ларингита не получит. Не осипнет... А вот я ехал сегодня к вам, в буфете на железной дороге стакан пива выпил. И вот, чувствую,-- уже охрип. Как это все в природе розно.
   -- Да-а, докторов нет у них...-- согласился приятель Вася,-- за визиты вам не платят... А вот, если бы мы в перьях были, вы бы не получали за визиты-то... И университетов не было бы и клинических докторов... Тогда бы ты как? -- сказал он Ивану Ивановичу.
   -- Хорош бы ты в перьях был, орал бы петухом...
   -- А что ж, петух плох, по-вашему, да? Соловей поет, конечно, хорошо, но только вот его песенки где у меня сидят...-- сказал он, похлопав себя по затылку.-- Я хорошо помню эти его штучки... Лиза меня водила слушать соловья, а я дурак был, молод еще... Так до того дослушались соловья-то вашего, что женился сдуру. Вот песенки-то его до чего доводят...
   Все смеялись.
   -- Петух, по-вашему, не соловей,-- продолжал Вася,-- петь не умеет? А яйца красные вот на столе чьи? Ну-ка, без петуха были бы они? А? Чем христосоваться стали бы?
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Май -- Впервые: Возрождение. 1935. 12 мая. Печатается по газетному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru