Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Дурак
Грязной дорогой, поздней осенью, ехал я со станции с приятелем своим -- драматическим артистом. Телега возчика кренилась дорогой из колеи в колею по проселкам. Колеса вязли в лужах. Далеко над лесами светилась узкая полоска осенней зари. Такая грусть...
Вез нас молча, закутанный в армяк, крестьянин -- попутчик из соседней деревни.
-- Ы-ы-ы... ну...-- помыкал он лошаденку.-- Трогай... Лошадь стала.
-- Вот, чего тут...-- сказал возчик,-- кака лошадь... старуха. Хорошу лошадь на войну взяли... сына тоже угнали... На кой ляд эта война-то пошла...-- И он дергал вожжи.-- Царь-то нешто не видит, как мужик живет. Поругались цари-то: отдай, говорит, твое царство. А нашему: отдай, говорит, твое... Ну, и пошло! Ну, значит, теперь силком пошло -- кто у кого отымет царство-то... А я осину спилил в казеннике, так меня лесничий застал, да три с полтиной штрафу... Вот тебе што. Три-то с полтиной у меня нету. А он, вот, лесничий-то, так и так меня. Чего, говорит, у самой дороги пилишь... А ведь вот не знает, как я ее -- ежели из лесу -- до дороги-то допру, с эдакой-то вот животиной...-- показал он на лошадь.-- Она и с дороги-то возьмет ли еще, не знаю...
-- Ну, что же, штраф-то уплатил? -- спросил я у мужика.
-- Нет, у меня нету, пущай сажает. Тольки не посадит, попугает, помучает -- боле ничего.
И опять мы ехали молча. Уж зорька потухала за далекими лесами.
-- Да... эх, мать честная...-- сказал крестьянин, спускаясь с пригорка,-- ы-ы-ы... ну... сердешная, чего... От сына-то нет вести... Помер он аль жив, невесть... У меня было двенадцать рублев, так ему, когда пошел на войну, отдал десять, сахару на дорогу купили, чаю, чайник жестяной, иголки, нитку, пуговиц... А то как же, надо все... А три с полтиной теперя нету, как хошь. Ну, сажай, пусть сажает, отсижу... Я уж сидел, черт с ним, с анафемой. Да это не наш лесник-то, я на объездчика попал... Старается, себя показывает перед начальством... Анафема... Осину-то жалко, она сгниет -- боле ничего. Эх, трогай, грех неровный...-- понукал он лошаденку.
-- Я тебе дам три с полтиной,-- сказал я возчику.
Он как-то сразу повернулся весь, откинулся и посмотрел на меня серыми глазами с удивлением.
-- Да ну? -- сказал он,-- вре... Правду дашь? -- Он снял обеими рукавицами большую рваную шапку и поклонился. Помолчав, сказал: -- Отдам, значит, теперь им, анафемам... Только осину мне не отдадут. А я уж лучше отсижу, пущай... Я на трешницу куплю опосля пяток эдаких-то. Надо мне -- и печь подпереть, да и сзади кренит избу -- не упала бы, вот что... Да я уж думал -- пущай падает: сына угнали... Вот одно -- внук есть. Старуха тоже... Жена сыновья ушла в работницы, внука жаль... Эх, ну, трогай, грех неровный... Скоро вот за мостом... дотягивай... Живот тоже -- в чем душа держится... Отслужила, знать, службу, сердяга, едва идет...
У крыльца дома моего я отдал три с полтиной крестьянину и еще рублевку за подводу. Он пристально смотрел на деньги. Сначала прятал их в дырявую шапку, потом вынул, думал -- куда спрятать. Запихал за голенище грязного сапога.
-- Ну, ладно...-- сказал он как-то тихо.-- Вот што: я тебе, барин, возка три хворосту привезу. Оно немного -- я знаю, но вот уж живот-то у меня...-- показал он на лошадь,-- плох... Вот кады снег подет, тады привезу, легче будет... Ты потерпи, недолго... сдел милость. Я-то пойду отсижу. А деньги... то-се надо... Внуку портки, лапотки, сахарку надо, чего-ничего, то-сё... Спасибо тебе, барин.
* * *
Вечером за чаем сидели у меня сосед мой, крестьянин, Феоктист Андреевич, приехавший со мной артист и слуга мой, Ленька. Феоктист сказал мне, что крестьянин, который привез меня,-- Кузьма из Никольского.
-- Версты четыре отселе... из деревни, бедный он, все сам через себя. Потому -- с дурью он. Почитай, что полгода по каталажкам сидит. От дури... То за лес -- ворует, ума эстолько нет. Рубит у дороги, не хоронясь... Через лошадь свою все. Дерево выберет ядреное, а ей не свезти... Сидит. Пилит, рубит дуром. В непогоду надо, в ночь, когда ветер воет. А он прямо вот... тихо, кругом слыхать. Прямо на виду. Дурак, значит, выходит,-- куда ему! Ну и сидит... На станции жандару,-- смеясь, говорил Феоктист,-- жандару сказал: "Во,-- говорит,-- што. Царя, когда увидишь ежели, скажи,-- говорит,-- ему -- полно воевать-то, на кой она ляд, война-то..." Ну что ж, его земской вызвал -- ну, сидел в тюрьме, с месяц сидел. Видют -- дурак, ну и отпустили.
-- Ну что за охота говорить о дураках? Вот я приехал на охоту,-- сказал мой приятель, артист,-- хорошо бы узнать, где здесь водопой.
-- Водопой? -- переспросил Ленька,-- какой водопой?
-- Ну, какой водопой, ну, где лоси и олени здесь воду пьют.
-- Ну, это неизвестно,-- сказал я,-- река здесь кругом и болота, ручьи... Много воды, кто ж их знает, где они пьют, где их водопой...
-- Хороши охотники,-- заметил, огорчась, артист.-- А я был уверен, что на водопое возьму лося.
-- Да ведь есть такое место,-- сказал Феоктист.
-- А где же? -- спросил я.
-- Да вот,-- уверял Феоктист,-- есть. Много про то я слыхал. Тут недалече, на Ремже, повыше мельницы, с версту отседа, не боле. Там, под кручей, видали лосев -- по ночам пьют воду, мельник сказывал. Там лоси завсегда держутся... Глухо место, и днем нипочем не пролезешь, заросль такая и топь... беда. Там, в версте, лесник этот самый, что поймал Кузьму, живет. Вы знаете его, Кинстинтин Лисеич, вы у него картину списывали.
-- Как же, знаю,-- ответил я.-- Андрей Иванович человек хороший.
-- Пойдемте к нему,-- предложил артист.
-- Ночь тихая,-- говорю я,-- что ж, пойдемте.
* * *
Было еще не поздно. Мутная осенняя ночь, тишь кругом. Пахло сырым листом, землей, когда мы шли краем леса у речки. Сапоги вязли в разрыхленной тропинке. Темнели леса, потеряв покров листьев. Серое небо светилось в тучах, за которыми прятался месяц. За ветхим мостом через речку показался стеной большой темный лес. Широкий проселок поворачивал кверху, и лес все становился больше и больше. С краю его мы увидели огонек в доме лесничего.
Приветливо нас встретил Андрей Иванович, захлопотала жена ставить самовар. К столу подали меду, лепешки, грибы.
-- Вот рад! -- говорил лесник.
-- Мы к вам ночью норовили,-- сказал артист,-- слышал я, что здесь недалеко водопой, лоси пить приходят.
-- Есть, есть...-- сказал лесник,-- это точно. Только где ж -- пройти туда невозможно. Топь. Пытали. Вот Казаков со станции тоже хотел лося стрельнуть. Нет, не подойдешь... он сам едва из топи живой ушел. Ведь там глубь какая... А вот лосям можно, они знают, как где прыгнуть. А где ж человеку до их... Я ведь видал, он чисто стрела махает; глядеть красиво: рога-то на спину кладет и летит -- чисто птица. Ну, и краса...
-- А я надеюсь пройти,-- сказал актер.-- Опасность -- это моя стихия... Люблю жить на краю гибели.
Лесник посмотрел на него пристально и заметил:
-- Барин, видать, что вы франтовой. Только нет, не пройтить и вам. Прямо нипочем -- утянет. Там ступил -- ну, и прощай, и нет тебя. Глубина...
-- Андрей Иванович,-- спросил я,-- а что, Кузьма Никольский осину, говорят, свистнул у тебя в лесу. А теперь, говорят, ему штраф.
-- Э-э... кто тебе сказал? -- удивился лесник.
-- Да он сам,-- говорю я.
-- Эка дура, ах, ты Господи. Это ведь я его пужаю... Что с него взять? Завтра велю ему ее увезти. Чуден мужик... Да он и не мужик. Кровь-то его чья -- невесть, он ведь из шпитального дома. Раздают оттеле детев-то по деревне... Незаконный. Чуден... У него и надела нет, все купи, арендуй, где ж справиться... А еще язык у него прямо вот вредный. Ведь это чего: пришел в Караш к попу: "Вот,-- говорит,-- ты, батюшка, грамотей, напиши письмо царю". А поп ему: "Что ты, царю писать?.. кто ты такой?.. нешто знатный..." А тот говорит: "Нет, я никакой, а вот, пиши, потому я,-- говорит,-- человек тожа его подданный, пиши ему -- нешто войну вдет, потому што его обманывают все... Пущай,-- говорит,-- сюды приезжает, дак я ему покажу -- сколько земли порожней, и... счету нет. На кой ему чужая земля нужна, когда со своей не управишься... вот на етой-то животине, што у меня. Што, напишешь?.. У меня сын был, а таперь,-- говорит,-- чужу землю забирать пошел..." Ну, вот, этакий человек, возьми его. Ну, опять сажали. Посидит -- отпустят. Тут свидетели говорят тоже, что лес тащит. Не за лес ему влетает -- язык больно долгий, вот что.
После чаю и беседы, взяв ружья, мы пошли с лесничим посмотреть то место, которое придумал мой приятель-артист,-- водопой, где лоси. Ласково проглядывала сквозь облака полная луна. Какой-то печалью далекого края, обещанием и зама-ном тайным манила к себе дорога в темном лесу, в таинственных лучах сияния луны. Мы шли и в тихой ночи слышали шаги друг друга.
Лесничий остановился. Ниже под нами был сплошной и далеко идущий мутный лес, пропадающий во мгле дали. Тихо кругом. Мы стояли и слушали.
-- Вот...-- сказал тихо лесничий,-- во-о-н, подале, где светится маленько... это и есть место...
-- Пойдемте...-- сказал артист.
Мы спускались с пригорка, между кустов и чащей зарослей и подошли к краю. Виден был кочкарник и кривые деревья ольхи. Шагнув вперед, артист упал на бок, поднялся. Я попробовал ногой -- нога тонула между кочек.
-- Не пройти...-- сказал артист.
Мой слуга Ленька тоже пошел и свалился на кочку.
-- Нет, не пройти,-- сказал Ленька громко.
Вдали послышался треск... что-то шумело по воде, уносясь дальше и дальше.
-- Слышь...-- тихо сказал лесничий,-- были... Слышь, лоси...
Мы слышали вдали треск сучьев. Настала тишина...
-- Ушли...-- сказал лесничий.-- Ну-ка, вот ты и возьми их. Они тоже знают...
шпитальный дом -- императорский Воспитательный дом в Москве. Заложен в 1764 г. по инициативе просветителя И.И. Бецкого как благотворительное закрытое учебно-воспитательное учреждение для сирот, подкидышей и беспризорников. Крупнейшее здание Москвы дореволюционного периода, состоящее из нескольких корпусов. Ныне в зданиях Воспитательного дома расположена Военная академия Ракетных войск стратегического назначения и Российская академия медицинских наук.