Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Антонов огонь
Осень. Поздно иду я из деревни Буково, от охотника, приятеля своего, Герасима Дементьевича. Сбоку, у ягдташа, висит убитый заяц. Сумрачные осенние тучи грустно нависли над обнаженными лесами. Темнеет овин у сжатого поля, показался край деревни, горит в окне избы тусклый огонек. Дорога грязная -- лужи. Все как-то бедно, сиротливо. В природе затаенная тоска, печаль.
Против меня по дороге, вижу, идет в полушубке кто-то. Поравнявшись со мной, говорит мне:
-- Это ты, Лисеич? Здравствуй.
-- Ульян? -- говорю я.-- Куда идешь?
-- Да в Никольское, в баню к Моторину: поясница болит, не разогнешься. Попарюсь в бане -- мож, пройдет... А к тебе, Лисеич, в полдень гости приехали -- русый, здоровый, доктор, што ли, он?
-- Иван Иваныч?
-- Ну вот, он самый, а с ним то-о-олстый, поп, знать, што ли? "Кто,-- думаю,-- толстый? Это, должно быть, Юрий Сергеевич".
-- Ты бы,-- говорю я Ульяну,-- пошел бы к Ивану Иванычу -- он доктор, он бы полечил тебя.
-- Не-е...-- говорит Ульян,-- баня верней. Постегаю веником спину, ну и пройдет. А то я однова был в Петрове у доктора-то, ну чего... Говорю, голова болит шибко, а он мне -- покажи, говорит, язык, высунь. Ну, я ему высунул язык, а он мне -- скверный у тебя, говорит, язык, дрянь. Ну, лекарство дал. Иду домой и думаю, с чего язык мой дрянь, я и не матершинник и не знаю, пошто так он язык мой. Это вот Сережка Кольцов, у него язык, верно,-- на кого хошь наплетет... И ругаться... вот на все лады. А я? Ругаться не горазд... Ишь, русака какого стрельнул!.. Ну, здоров. Прощай, Лисеич.
И Ульян пошел. Кричит мне вдогонку:
-- Я тебе завтра утром рыбки достану, принесу-у-у.
-- Ладно...-- кричу я ему,-- приноси-и-и...
* * *
Хорошо, когда есть дом, приятели. Когда в природе так уныло, в душу входит неразгаданная печаль. Радостно войти к себе в теплый дом, собака тоже рада, бросилась -- виляет хвостом, ласкаясь к гостям. А приятели сидят за столом, горит лампа, теплится камин, самовар на столе.
-- Где ты пропал? -- говорят.-- Ну и дорога, ехали! Нас на Некрасихе под горку вывалило. Вот об сучок я себе руку содрал. Видишь, распухла,-- показывает мне руку Юрий Сергеевич.
-- До свадьбы заживет,-- смеется доктор Иван Иванович.
-- Ты не доктор, а енот,-- сердится Юрий Сергеевич.-- Говорю ему -- посмотри руку, поищи лекарства -- у него, вон, в шкапу. Я ведь пианист, понимаешь, рука... Видишь, ободрано, и кругом красное... А он никакого внимания...
-- Ничего нет...-- говорит лениво Иван Иванович.-- Ну, ободрал, царапинка, кожу ободрал, только и всего...
-- А красное кругом -- почему? -- спрашивает Юрий.
-- Красное хорошо. Если б синее было, тогда бы другое дело.
-- А что, если б синее?
-- Ну, тогда -- гангрена.
-- Недурно. Это, значит, антонов огонь?
-- Да, антонов огонь.
-- Так предупреди же! -- волнуется Юрий Сергеевич.
-- Предупредить невозможно.
-- То есть как же это?..
-- Ну скажи, не скотина ли Ванька, а? Доктор! Нет, правда, может начаться антонов огонь?..
-- Если у тебя есть сахар, диабет,-- я ведь не знаю,-- то может быть антонов огонь.
И Юрий Сергеевич, налив в чай коньяк, посмотрел в мою комнату, где я снимал охотничьи сапоги.
-- Нет, ты слышишь, что он говорит?
-- Слышу, Юрий, слышу,-- отвечал я из соседней комнаты.-- Диабет -- это не шутки.
-- И я говорю. А ему хоть бы что. Хорош клинический врач!
Выйдя к приятелям, я старался помирить их.
-- Пустяки,-- говорю,-- лицо у тебя, Юрочка, круглое, веселое. Живот, действительно, велик... Я, конечно, не знаю, но у кого сахар -- диабет, те всегда раздраженные, нервные, ты же человек жизнерадостный, веселый.
-- Ну, простите,-- сказал Иван Иванович,-- и у жизнерадостных бывает. И главным образом вот у таких, вот с таким брюхом.
-- Ну вот! Видишь! Приятный доктор? А? Хорош? -- сердится Юрий Сергеевич.-- Это называется милый друг!
-- А ты думаешь, приятно постоянно возиться с больными? Я приехал сюда, к нему, отдохнуть дня два, а тут... новый пациент! Ручку себе изволили оцарапать, и как истеричка испугался.
-- Постой, постой,-- обиделся Юрий Сергеевич,-- постой! Да ты что? Я тебя спрашиваю как доктора -- посмотри мою руку, серьезно это или нет, ведь болит! А ты не смотришь, да еще издеваешься...
В это время тетенька Афросинья накрывала на стол -- обедать. Принесла горячий пирог с капустой, пирожки с маком, с вареньем... Поставила на стол маринованные грибы.
-- Вот, Юрий Сергеич, для вас грибки-то у меня. Вот опяты, валуи, красны головы, белые -- гриб к грибу, вот закуска...-- говорила тетенька Афросинья.
-- Тебе этого ничего нельзя! -- строго сказал Иван Иванович.-- Бульон без хлеба, ветчины вот немного с жиром. Сладкого ничего, пирог -- нельзя.
Юрий сел за стол, на который ставили закуски, переяславские сельди, а Феоктист -- настойки разные, брагу в кувшине, моченые яблоки.
-- Это все тебе яд! Нельзя! -- сказал доктор, налив себе большую рюмку анисовой и положив на тарелку маринованных грибов и пирога.
Юрий смотрел на него, мигая, и молчал. Потом тоже налил себе рюмку анисовой и, глядя на Ивана Ивановича, разом выпил и сказал:
-- Раз! Вот тебе антонов огонь! -- опрокинул вторую,-- два! Вот тебе антонов огонь. Три. Вот тебе, скотина, антонов огонь...
И ел пирог, гневно смотря на Ивана Ивановича.
-- Я не отвечаю,-- сказал Иван Иванович.
-- Не отвечаешь? -- передразнил его Юрий.
-- Пей... ну что ж, ты сокращаешь себе жизнь...
-- А на сколько?
-- Ну, на сколько? Вынь да положь...
-- Почему же? Наука-то, значит, ваша, медицина, ни к черту не доехала. Доктор должен знать: рюмка водки сокращает, положим, жизнь на двадцать пять минут, или на час... Не можете проверить, сосчитать у вас там, в клинике?.. Медицина-то, значит, не наука...
-- Ну, поехал...-- сказал, махнув рукой, Иван Иванович.
-- Не можете?..-- горячился Юрий.-- Не знаете? Ничего не знаете! Хороша наука!..
-- Постой... А у вас это наука -- музыка? Тра-ля-ля-ля-ля... тра-та-та.
-- Слышишь, а?!. Ты -- енот! Да ведь это искусство -- музыка. Небесное искусство. А ты же -- доктор, мятные капли, касторка, аспирин... Пора бы знать!..
Друзья ссорились и пили с горя.
* * *
Проснувшись утром, приятели мои были мрачны. Умываясь, голову мочили водой. Молча сели за стол.
Тетенька Афросинья подала к чаю горячие оладьи.
-- Кушайте, пока не остыли,-- угощала она друзей.
-- Чижало,-- глядя на оладьи, сказал Юрий Сергеевич.-- Что-то я себя чувствую скверно.
-- Ну, довольно, довольно,-- заметил Иван Иванович.-- Опять начнет про антонов огонь, про медицину. Надоело.
-- Какой там к черту антонов огонь! Внутри -- горит, в душе. И какой мрак. И оладьи, вот оладьи -- все равно, есть они или нет.
-- Не в душе, а пониже -- в брюхе! Перцовка, полынная, коньяк, пироги. Ведь ты назло мне все пил,-- сказал доктор Иван Иванович.-- Вот тебе возмездие.
-- Неужели от полынной?
-- И от перцовки, и от коньяку, и от пирогов,-- подтвердил доктор.-- Это, брат, называется чревоугодие.
-- Да неужели? -- притворно удивился Юрий Сергеевич.-- А я-то и не думал. Черт! Какой минор в душе!
-- Брось, и у меня тоже. Не иначе, как придется выпить по рюмке. Авось, на мажор пойдет.
* * *
Утро осеннее было ясно. Сад у дома моего блестел ветвями берез и липы. Синели далекие леса, и среди прозрачных небес в лазоревом свете высоко летели стаи журавлей. Приятели мои сидели на лестнице террасы.
-- Хорошо им,-- сказал Юрий Сергеевич.-- Вон летят. А я вот какой толстый. Нет у них перцовки, нет у них Антона и его огня и всей этой нашей ерунды...
ПРИМЕЧАНИЯ
Антонов огонь -- Впервые: Возрождение. 1935. 13 октября. Печатается по газетному тексту.