Коровин Константин Алексеевич
Осенней порой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Осенней порой

   Моросит мелкий дождь. Сумрачно. Упавшими листьями покрыто крыльцо моего дома. Зажигаю лампу. Комната моя осветилась. В окна видны темные ели и тоскливые дали лесов. Окутанная платком, в больших сапогах, пришла из деревни соседка моя, тетушка Афросинья. Принесла крынку молока.
   -- Один ты, Лисеич, скушно, поди, тебе. Ненастье... И-и дорога... ноги ползут. Вот когда морозом-то прихватит -- туды-сюды. А то чего... мокрехонько.
   -- Ну, как Феоктист? -- спрашиваю про ее мужа.
   -- На печке лежит. Поясница болит. Это к погоде у его. Да ведь смолоду сломан был, в пильщиках жил. Да.
   -- Спасибо,-- говорю,-- тетенька Афросинья, груздей вы мне насолили бочонок да капусты кочанной. Гости приедут: есть -- будет, чем угостить.
   -- Чего еще... Вот валуев да белянок наготовлю, да рыжиков. Сейчас только засолила тебе, рыжиков-то, бочонок. А Каморова говорит: "Не надо,-- говорит,-- рыжиков, не солю". А то муж-то ее, как рыжика увидит -- пить вино зачинает. "Скажи,-- говорит,-- ему, не уродились ныне. А то пьет". Вот оно что... Гриб такой -- на вино зовет. И Феоктист тоже такое: как рыжик увидит -- ну, давай стакан. А валуй, ну, тоже гриб... Никто не удержится. Уж кто не пьет -- так выпьет. Солить надо крупной солью да анису-травы положить. Кто хошь выпьет, не удержится нипочем. А груздь, белый, опенок -- ничто, не зовет на вино ничуть. Это постный гриб.
   -- Мастерица вы, тетушка Афросинья. Пироги тоже хороши. Руки у вас золотые.
   -- Ну, что... И то сказать, верно. Вот и ваши гости, тоже другой и то и это ест, не разбирает, а вот Юрь Сергеич с понятием, и любо глядеть. Тихо, скромно нальет рюмочку, положит грибок, поглядит, выпьет,-- ну и закусит. Видно, не зря; понимает. Такому барину и служить много приятности есть. Видать, что с понятием барин кушает. А то, ну...
   И тетушка Афросинья поморщилась и сказала:
   -- Ну, что я, ничего... Подам сейчас вам пирог да куру холодную. Сейчас накрою. Дедушка хворосту принесет, затопит вашу печь, камин. Повеселее станет... Самовар согреет...
   И Афросинья ушла. Повернувшись в дверях, сказала:
   -- А Леньку-то отправили, знать?..
   -- Да, в Москву послал с письмом да купить кое-что.
   -- Ну, ну, он смирный. Ничего не пьет. Только говорит про вас, что все, говорит, у его в голове пустяки. Рыбу ловит, охота, деньги зря бросает...
   -- Да неужели?
   -- Вот, вот. И гости у его все такие... В голове у них тоже... все пустое.
   -- Да неужели?..
   -- Вот, вот. Да Бог с ним. Он-то ничего -- смирный.
   -- Смирный,-- говорю,-- только дурковат малость.
   -- Что делать...
   И тетка Афросинья ушла.
   Сторож-дедушка принес большую охапку хвороста для камина. С ним пришла собака моя Польтрон. Весь мокрый, подбежав ко мне, Польтрон мокрые лапы положил мне на колени.
   -- Пошел, ты мокрый. Где ты шлялся? -- говорю я. Собака пойнтер ходила кругом, вертя хвостом.
   -- На реку бегает,-- сказал дедушка.-- Болотная собака. Погода, не погода -- ему все одно. Гоняет по воде за утками. Хоть бы что...
   -- А заяц-то где? -- спросил я.
   -- Заяц у печки в дровах с бараном спит. Вот, заметь, дружно живут, но баран зайца боится. Кочерыжку дал -- баран тоже кочерыжку любит. Погрызть кочерыжку охота... Куда тут... заяц не даст. Прямо по морде ему лапами бьет. Вот часто!.. Нипочем барану кочерыжку укусить не даст. Сам ест -- боле ничего. Не велит -- чисто хозяин. Баран его слушает. Меня бодает -- зайца нет... Боится. Ну, вот, что это?.. Ну, заяц озорной. Сапоги новые, а он их грызть норовит. "Э-э,-- думаю,-- постой". Взял за уши, хворостиной его драть. "Вот тебе сапоги, вот тебе сапоги. Сапоги -- восемь целковеньких. А ты что?" Понял. Ничуть -- больше. Наука нужна кажинному.
   -- А барана-то ты, дедушка, не учил, не порол его?
   -- Порол,-- ответил дед.-- Как же, не однова, порол. Ничего. Без понятиев... Разума в баране ничуть нету. Хоть что. Возьмите, это что же такое? Иконы поднимают, водосвятие, Дарья и Прасковья, Григорьева дочь, икону большую несут, а он их с разбегу рогами сзади -- раз!.. А они -- чуприк -- обе упали. Ну, тут его Феоктист прямо поленом по лбу огрел. Убьет, думаю. Нет, хоть бы что. Не отучишь. Голова чисто камень. Да и то сказать: он себя опоганил. Его теперь и резать нельзя. Куда он?.. Ведь он змею съел. Все видели... Вот у елки поймал и съел. Вот что. А после этого кто его есть станет... Ну, вот вы хоша, ежели котлеты из его... Хоша какой повар сготовит -- станете есть.
   -- Нет,-- говорю я,-- невозможно.
   -- Ну, вот ума в нем нет ничего. Баран и баран, сам себе портит.
   В кухне залаяла собака.
   -- Знать, идет к нам кто-то.
   -- Герасим пришел,-- говорит тетушка Афросинья, ставя на стол самовар.-- Нитки живой нет, мокрехонек...
   -- Дай ему валенки, переодеться что.
   -- С ним еще лесничий с Шахи.
   -- Ну, вот я рад,-- говорю,-- приятели. Тетушка, достаньте в шкафу перцовочки.
   Оба мои приятели входят. Герасим смеется.
   -- Эх, ну и погода. С утра вышел, думаю, достану глухаря, зайду к Лисеичу. Ну, вот поди...
   Лесничий высокого роста, Андрей Иванович, сказал, здороваясь:
   -- Давно я к вам собирался. Хотел звать к нам, приехать хотели. Списать пустыню нашу, говорили.
   -- Помню,-- говорю.-- До чего хорошо у вас там. Никуда бы и не уехал. Какой лес, речка. Кругом никого. Волки воют... Помню... Садитесь... Вот перцовка. Озябли, поди?
   Рад я был друзьям.
   -- Тетенька Афросинья, позови Феоктиста. Чай чтоб приходил пить. У вас сапоги мокрые,-- говорю лесничему,-- переоденьтесь. Скидавайте скорей. Дедушка,-- кричу,-- тащи валенки, давай пальто...
   Больше уж не будет таких вечеров никогда, да и мало, где они есть.
   -- До чего хорошо у вас в лесу,-- говорю я,-- красота... Я бы никогда не уехал оттуда. Только бы картины писал.
   -- Да,-- согласился лесничий,-- верно, хорошо летом. Раздолье. Рядом речка, вода чистая, все дно видно, песок. Рыба ходит. Встанешь, искупаешься, дом рядом. А лес какой, воздух, жизнь -- воля...
   -- Рай,-- говорю я.
   -- Да, вот одно только, что все начеку надо быть. А к ночи пуще. Убьют -- вот и рай.
   -- Да что вы? -- удивился я,-- кто же?
   -- Как кто -- люди. Я ведь лесничий. Сторожу лес. Ну, еще то, думают, деньги есть. Да и бывают деньги, казенные. Вот оно в этом-то все и дело. Как бы деньги отнять.
   -- Это верно,-- сказал Герасим.-- Вот, Лисеич, говорят и про тебя -- богатый. А не воруют у тебя. Я раз пришел -- никого нет. Летом было, все ушли. Смотрю -- а у тебя в саду, на террасе, самовар, ложки серебряные. А в доме и одежа хорошая... и все. И часы у тебя золотые, на руке кольцо дорогое. И вот ничего. Слыхал я -- на станции говорили: его, говорят, не тронут. Всегда стакан поднесет. Полтину даст. Значит, его не трожь.
   -- Что ты, Герасим, я что-то не слыхал. Неужели здесь грабят? Не слыхал. И не думал. Действительно, живу я здесь в лесу тоже, глухое место. Деревня далеко. И ничего что-то.
   -- Да, все знают. Вот постой. Спросим дедушку.
   Дед-сторож, белый как лунь, сидел в сторонке за столом, пил чай и слушал.
   -- Ну, сторож, скажи-ка: что, ходят к Лисеичу эдакие-то, что украсть или вроде?
   -- Как же, ходят. Ко мне приходят. Вот зимой больше. Всё вроде за лекарством. Ну, вот им поднесешь, покормишь и двугривенный дашь; папиросы тоже... Да кто знает? Иной бродяга, конечно. Но ничего... Да вот и сейчас в сарае двое спят. А то и в беседке, бывает.
   Я удивился.
   -- Что ты, дедушка. А ты мне ничего и не говоришь.
   -- Да ведь почто... Это знамо дело: они тоже сторожат. Ведь вас нипочем не обидят. И неча... Велено, значит. Такой указ у них на вас: его не трожь. У нас в сарае-то пять пудов, почитай, судака сухого. Даем... Ну, и для болести настойки: перцовка, полынная. Ну, и болести! -- сказал он, покачав головой.-- Выпить охота -- ну, и говорят: "Вот живот болит, до ужасти",-- говорят. Ну, им подносишь стакан. "Хорошо?" -- спросишь. "Лучше,-- говорят,-- ну, дай еще". Вот как...
   Герасим, лесничий, Афросинья -- все смеются.
   -- Чудно,-- говорю я,-- а кто же в сарае-то спит?
   -- Да кто знает -- прохожие. Они сами не знают, кто они, не помнят родства. Они ничего -- тихие. Кто что, а наш заяц покажет: ночью начнет лапами стучать. Будит меня. Ну, значит, кто-то есть, ворог близко. Не то волк, а не то кто ходит. Ну, я выйду с ружьем. Хоронит Бог.
   -- В первый раз слышу,-- удивлялся я.
   -- Сбруя висит у нас хорошая в сарае, не заперта... Не берут, не воруют...
   -- Как не воруют. А сыр у меня в лукошке висел -- украли.
   -- Да ведь это свои... парни деревенские. Девок угощали. Ну, и морды им били... И-их ты: все синие стали. Боялись, что сыр-то украли: приезжать не станет. А без его скучно. Ну и доход тоже, и лечить бросит. Тогды где выпьешь. Вот...
   -- Ну и леченье,-- сказал Герасим и засмеялся.
   -- На леченье,-- говорит дедушка,-- ровно четверть в день выходит. Я-то знаю. Я сам настой веду, справляю: перцовку, полынную, анис, мятная... Вот они там стоят, готовые. Я готовлю,-- говорил дед серьезно и деловито.
   Приятели мои, посмотрев на меня, все смеялись. "Чудно",-- подумал я и сказал:
   -- Дураком я выхожу, вот что.
   Смеются.
   -- Да нет,-- сказал Герасим.-- Чудно, это верно. Но заметь, Лисеич, не дают тебя в обиду. Вот что. "Что делает,-- про тебя говорят.-- Чего-то списывает... красками. А то записывает". Ну, и глядят... понять нельзя -- что такое. А глядеть хорошо. То костер спишет, месяц глядит, ночь. То воду, то щук списал. Как живые. Антересно. Ну, и говорят: "Пущай живет". Начальник станции сказал Казакову: он, говорит, жисть славит. Вот и поди. От его, говорит, вреда нет.
   -- Да,-- сказал лесничий,-- это совсем часть другая. А наше дело -- совсем наоборот. Лес, лесничий. Не даю леса воровать. Кому надо -- знаю. Бедность, не гляжу: бери. А вот другой: и не надо, норовит. Значит, я враг его выхожу. Я пугаю. Живу в стороне. Деревня далеко. Глухо. Собака хороша. Травили... Умная собака, не ест с отравой. Вот недавно. Гляжу -- все трое ходят. Ночью стучат в окно: "Пусти ночевать".-- "Не могу. Идите в деревню". Сам не сплю. Значит, чучело у меня, человеком одето вроде: рубаха, рожа -- маска, волосы, картуз. Повесил его на двери у конюшни на веревку. Вроде как удавленник. Собаку в дом взял, а сам на чердак залез с ружьем. Гляжу: ночью лезут сзади через забор во двор, значит. Крадутся... В руках дубье... Увидали: висит удавленник. Остановились. А у меня веревочка в чучеле. Я дернул. Он рукой махнул. Вот они бежать, на забор... Я раз из ружья, другой. Холостым. Вот они бежать!.. Я другой стеганул дробью далеко, по ногам. Вреда нет. Вот что. Только ночью не спим. По череде сторожим: жена, сестра, мать, я. А то сожгут. Ну, теперь легче много. Придумала сестра. В Переяславле купил старую шинель, фуражку. После покойного исправника. Ну и сделал чучело. Маску, фуражку надел. И у окошка сажаю. Видать снаружи: сидит вроде у меня, чай пьет становой. Прежде, кто ни едет -- обязательно лезут ко мне: нет ли вина, и то давай, и это. А теперь увидят -- и дальше скорей, никто не идет. Кто ежели по делу -- я в другой горнице приму.
   -- Верно,-- сказал Герасим.-- Я сегодня видал. Прямо гляжу: что, думаю, исправник у его сидит? Я сначала увидал, тоже уйти хотел. Поедем, Лисеич, завтра, если разгуляется ненастье, к нему. Картину напишешь.
   -- Поедемте,-- говорит лесничий.-- Теперь хорошо... Щука, налим на омуте берет. Половим.
   -- Очень рад,-- говорю. А сам думаю: "Какая красота -- жизнь".
   -- Надо картечи взять,-- говорит Герасим.-- Гусей там садится много, к озеру повыше.
   Мы стали готовиться к отъезду. Герасим заряжал патроны. Я собирал краски, кисти, холсты, удочки. Вышел на крыльцо: темный сад. Тихо... Пахнет павшим листом и землей. Заяц прыгает около меня. Я сошел с террасы. Заяц сел и водил ушами. С другой стороны, где моховое болото, виден просвет неба, и печально светит серп месяца среди оголенных ветвей. В темной выси слышится шум: улетают от нас, от холодной зимы, птицы в теплые страны. Заяц бьет меня лапами по ногам.
   -- Что ты, толстый? Побегай немножко...
   И я хлопнул в ладоши. Заяц прижался к земле и положил уши на спину. Я пошел через лужок к елям. Подошел к изгородке сада. Мутной полосой лежали туманы, и что-то тайное было в них, особенное, родное.
   Повернувшись, увидел темным силуэтом мой дом, и свет в окнах оживил мрак ночи. Туман, и свет окна, и ночь, и месяц -- все как-то поет душе чувством родной печали, тайны несказанной, красоты неразгаданной доли.
   -- Ишь ты, гулять ходил,-- говорит дед, посмотрев на зайца.-- Со мной тоже ходит. А в деревню нипочем не идет: от ворот назад лупит, к сараю, и забьется в хворост. А вот к реке, в лес -- любит, идет, ничего не боится. А в деревню -- нет.
   -- Герасим,-- говорю,-- отчего это наш заяц не белеет, октябрь ведь?
   -- Снег, значит, не скоро. А то сразу... Завтра, знать, погода на ясное выйдет: видать, туман лег в болото.
   В моей большой комнате-мастерской ложимся спать. Ушли Афросинья и Феоктист, теплится камин. Лесничий Андрей Иванович говорит:
   -- В такие ночи лес объезжаю -- привык. Вот еду раз и слышу, кто-то плачет. Слышу, плачет женщина. Я ближе. Слышу, плачет дальше. Я туда, вот рядом. Гляжу -- никого нет. Думаю: "Это бывает, дерево о дерево скрипит". Только отъехал -- слышу, кто-то бежит по лесу, кричит: "Убили, убили". Кто это?.. Я на голос еду. Никого. "Что такое",-- думаю. Вдруг лошадь бросилась в сторону и понесла меня. Не удержу. Вынесла на дорогу. Вижу, на дороге человек стоит. Я к нему. "Куда,-- говорю,-- идешь?" -- "На Ловцы. А вот чего-то в лесу не ладно; пугает, бегает, плачет. Я с тобой пойду. Что-то неладно в лесу". Я ему и говорю: "Я тоже слышал. Не поймешь, что такое". Идет рядом. Вдруг он в сторону, в чащу ударился. Бегом. Лес-то густой. Понять нельзя. Подъехал к дому. Рассказал. Жена мне говорит: "Должно быть, убили кого-нибудь". И что ж, правда: в Ловцах жил вдовец, еще не старый, с достатком. И женился. Взял молодую, красивую из Выселок. Бедная она была. Вышла замуж, а другого на уме держала. Ну, родные выдали, конечно. Вот она пошла на Выселки к матери, а он не пускает -- "часто ходишь!". Она на своем поставила, пошла. А он проследил. Видит, она в лес с дороги свернула. Он по лесу за ней и видит, к ней парень подошел... Он за ней, значит, да ножом ее в спину. Парень убег... И она бежать. Гонял за ней по лесу, нагнал да и кончил. Этого-то парня на дороге я и встретил. А жена пропала -- не нашли. Два года прошло... И парень тот тоже ушел и пропал. Мужа сослали в Сибирь. Прошло шесть лет... Больше... Только что ж -- муж вернулся, а парень-то тот в Астрахани на Волге богатейший стал и женился на ней, которая будто убита была, и так жил. Двое детей у него, сыновей. Узналось дело. Муж-то прощает, а закон нет. Ее в тюрьму, судили. Оправдали. Он подал прошение Государю: просит разрешения поставить монастырь в лесу, у нас-то, у реки; дает пятьсот тысяч. Нет, не разрешили, и денег от него не взяли. Так он деньги-то фельшару дает, который ее рану вылечил. Отдал. А фельшар взял из них десять рублей, а остальные не берет. Характерный тоже. В казну -- казна не берет: царь не велел, боятся. Куда деньги деть? Отдает мужу ейному -- муж не берет. Тоже характерный. Нашел начальника: тот деньги взял на богоугодное заведение. Начальника выгнали со службы, а деньги ему назад... Так-то -- любовь и туда и сюда поворачивает, а закон свое велит. Не выдержал человек -- запил с горя и помер...

* * *

   Наутро было солнце. Дали лесов синели, ярко блистали желтые мелколесья. Красные осины горели рубинами. Стога сена, как сторожа, чередами стояли в лугах, и дымили черные овины.

* * *

   Весело было ехать по кривым дорожкам проселка, заезжая в леса у сжатых полей. Собака моя Польтрон бежала впереди и возвращалась, поглядывая на меня.
   -- Постой, Лисеич,-- сказал Герасим.
   Мы стали.
   -- Ну-ка, возьми ружье. Чего-то тут, погоди... собака-то, я вижу, прихватывает...
   Я слез с тарантаса и пошел за Герасимом. Собака шла впереди, вдруг остановилась и опять пошла.
   Порубь, мелкий лес. Собака, крадучись, шла вперед и стала. С треском вылетели, как темные шары, глухари. Герасим и я выстрелили. Глухарь падает вблизи, и Польтрон несет во рту огромную птицу. Глаза собаки как-то особенно растопырились, и Польтрон ходит кругом меня важно.
   -- Давай, давай, молодец,-- говорит Герасим и берет глухаря.-- Вот и охота, Лисеич, выводок. Эк, здоровые...
   -- Стой...
   Герасим бежит, я слышу выстрел. И собака несет глухаря.
   Дорогой Герасим говорит:
   -- Летом бывал я здесь. Не было глухарей, ничуть. Это из бора переселились, на ягоду. Здесь брусники много...
   Спускаемся к речке. Мост гнилой, старый. Остановились.
   -- Это мост нешто,-- говорит дедушка,-- не переедешь нипочем.
   -- Как же теперь?
   -- Пониже брать надо. Ишь, река-то как напухла, полная... не переехать...
   Едем ниже.
   -- Может, брод тут есть?
   Едем краем, справа лес идет в гору.
   -- Это, от видать, переезжали здесь. Ну, Господи, благослови...
   И дедушка хлопнул вожжами. Лошадь идет по реке, и наш тарантас опускается в воду.
   -- Выноси, милый...
   Вижу, ноги мои в воде.
   -- Стой! -- кричу я.
   -- Ну, ну, и-и-и...
   Вода по колени. Лошадь сильно тянет. Видна только ее спина, потом стало мельче.
   -- Слава Те...-- говорит старик.
   -- Утки, утки,-- кричат сзади.
   Низко над нами пронеслись утки, шумя крыльями. Чувствую, у меня в сапогах вода. Выехали из реки, слезли на бережку и стали разуваться. Лесничий снял сапог и выливает воду. Обертывая портянками, надевает опять -- не лезет.
   -- Затопим тепленку.
   Собираем хворост.
   -- Давай можжухи, а то сырость одна.

* * *

   Костер горит, дымит можжуха. Греем портянки, чулки.
   -- Тепло...-- говорит Герасим,-- нече сапоги надевать.
   -- Надо водкой натереть ноги,-- советую я лесничему.
   -- Чего натирать...-- смеется Герасим,-- надо в нутро пустить, а бутылки три опосля, тогда помогает...
   -- Ну, тогда не доедем до завтра...-- сказал дедушка.
   -- А ты что ж, промокли ноги? -- спрашивают его.
   -- Не-е... Я-то ноги поднимал.
   Костер трещит. Так хорошо у реки. Кругом лес. Темными кучами стоят зеленые ели среди серых, опавших ольх. Около нас частые кусты. Среди синих ветвей, на кустике висят ягоды, как сережки -- розовые, черные: волчья ягода.
   -- Ишь, гляди, уж плывет...
   Большой уж, подняв голову, плыл у берега. Извиваясь, пополз по песку бережка. Я подошел. Уж свернулся и зашипел, гордо подняв голову. Синие глаза его горели.
   -- Смотри, Лисеич, не трожь его, грех... Они тоже знают... это не змея.
   -- Что знают, дедушка?
   -- То знают.
   -- А что?
   -- А то, ежели он около дому живет, все хорошо, и пожара не будет... Ушел... ну, знай,-- быть беде. Вот что.
   -- А вот у нас нет у дома...
   -- Как нет? Под домом живут четыре, здоровые... Там, где печь. Не кажут, барана боятся -- сожрет. Я им молоко ставлю -- молоко любят.
   -- А вот ты мне не сказал.
   -- Не надоть... и ты не говори, не надоть. Горохов убил ужа, ну вот -- в тот год и помер... Это верно... Вот ёж змею загрыз, а ужа ничуть не трогает.
   -- Пора ехать,-- говорю я.

* * *

   Лесничий с дедом впереди. Герасим, беря вожжи, обернулся ко мне:
   -- Лисеич, здесь волки... следы я глядел у реки, на песку... Их четверо, свежий след... Возьмем собаку, а то они тут близко.
   Мокрый Польтрон сидел в тарантасе, в ногах, и нюхал воздух, скуля. Я держал его за ошейник.
   -- Польтрон не поддастся,-- сказал я.
   -- Летом да, а осенью волки смелы.

* * *

   Темный лес стоит впереди нас стеной. Когда въехали в него, стало свежей. Дорога грязная, в лужах, и тарантас стучит, прыгая по оголенным корням деревьев. Проехали маленький мостик, сбоку межевая яма. Около -- столб. На нем, на белом фоне, черный орел.
   -- Казенник...-- сказал Герасим.-- Тут ток по весне глухариный. Туда-то, ниже, болото большое.
   Навстречу едет телега, сидят четверо татар в тюбетейках, лежат в возу большие кули с товарами. Парнишка-возчик хлестал пару лошадей. Поравнявшись с нами, татары поклонились, поднеся пальцы ко лбу.
   -- Крепко веру держат,-- сказал Герасим.-- Вина не пьют. Правильный народ... Честный, не плут. Заметь, Лисеич, есть с тобой нипочем не станет.
   -- Да неужели?
   -- Да. У меня стоял один целый месяц. Нипочем не ест. И вот, станет на колени, подымет руки и час молитву держит. Как глухой... ни на кого не глядит.
   -- Скоро приедем,-- кричит лесничий.
   Мы взяли вправо, по мелкой поросли в колдобинах пиленого леса. Спускаясь с горки, увидали огромный сосновый бор. Внизу стоял дом лесничего. Двор огорожен большим деревянным забором, а перед домом -- речка и мост. Спускаемся к мосту.
   -- Смотри,-- говорит Герасим,-- вон, в окно, видишь, становой сидит.

* * *

   У дома нас встретили жена и сестра лесничего, видимо, были рады нам.
   -- Здравствуйте... а мы-то думали, что запоздался. Вот радость.
   Женщины надели чистые платья, хлопотали и бегали впопыхах, ставя на стол угощенье.
   У лесничего чисто в доме. Кухня отдельно, спальня тоже. На окнах занавески, икона в углу, стулья, ломберный стол и лавки. На полу циновки и большие, с цветами, часы. Собака моя сразу подружилась с овчаркой лесничего. Лошадей поставили на двор. Дедушка был рад, что остался с нами.
   В соседней комнате у окна, в пальто и в фуражке, сидело чучело станового, маска с красной рожей, с оскаленными зубами. Когда Польтрон увидал -- шарахнулся в сторону и, подняв голову, залаял. Потом тихонько подошел, понюхал. И, отскочив, опять залаял. Уж очень физиономия невыносимая.
   Обед -- утки с груздями... Да что говорить... Особенно хороши маленькие опята, маринованные, белые грибы тоже, тетерев с брусничным вареньем, уха из налимов, молоки, гонобобелевый квас. Да, забыл, раки еще, лещ в сметане, маковые лепешки, чай с коньяком, с черникой. А Герасим готовится на гусей, норовит на вечер к озеру пойти: на перелет. А я устраиваю удочки на налимов, иду ловить с моста живцов на хлеб. Попадаю сразу. Рыба не пугана. Ловлю и кладу их в ведро с водой. Вижу дно реки -- песок, и вижу, как идет стая язей; один большой поднялся и схватил хлеб. Попался... рвется на удочке, блестя золотой чешуей. Я вытянул, снял его и пустил; он плеснул в воде, пропал. Из-под моста тихо, как тень, вышла щука,-- точно оловянная игрушка,-- недвижно стояла в воде и пропала мгновенно.

* * *

   Я вернулся в дом. Опять чай, пирожки с капустой и яйцом, варенье. Красавица -- сестра лесничего говорит:
   -- Теперь я стрелять стала лучше. Коршуна влет застрелила пулей. Было жалко. Только он кур ворует. Ну, ничего... поди не грех... Коршун...
   К вечеру, забрав снасти, мы с лесничим пошли у большого леса. Огромные ели выпустили корни по берегу во мху. А снизу шел лужок, переходя в болото. Там, где кусты и заросли, подходит река. На фоне вечерней зари резко выделяются ветви темных елей.
   Выбрав место на реке, где глубина, мы поставили донные с живцами и жерлицы на щук. Поставили, подошли к лесу и легли на мху, у большой ели.
   Тихо... Осенняя зорька розовела. Солнце уходило. Темный лес не колыхнет...
   И видим мы, как краем леса идут двое, одетые по-городски. У одного шляпа и в руках зонтик, а другой в картузе, тоже с зонтиком.
   -- Кто бы это,-- тихо сказал лесничий.
   -- Пойди погляди, уехал ли становой,-- слышим мы голос молодого.-- Вот черт...
   -- Да чего он тебе,-- слышен голос старшего.
   -- Ну его... Морда. Сам я видел: Мария Ивановна чашки убирала, а он глядит, зубы скалит. Он холостой тоже, к ней лезет. Отчего, скажи, второй день у лесничего гостит?
   -- Так мало ли что. А ты иди, скажи: вот, мол, отец прислал... Пирог бисквитный отдашь. Поди, пирог-то весь прокис. Ну, выдумай что-нибудь по делу, про лес поговори.
   -- Боюсь, он догадается, все испортит полицейский крючок. Ну и морда. Противный до чего.
   -- Ты вызови ее и спроси, то и се, письмо получила ли? Ответ?
   -- Письмо-то я в чай положил, когда жена лесничего товар забирала в магазине. Может, не нашла. Надо Андрея Ивановича вызвать. Да подите вы...
   -- Я тебе говорил, сваху надо, а ты свое.
   -- На кой черт сваха. Да что вы, дядя. Я студент, люблю ее... А вы -- сваха...
   -- Ну вот, второй день с тобой чисто звери по лесу кругом ходим, в стогу живем.
   -- Поймите же, дядя, не могу я морды этой видеть. Становой он, что ли. Как он смотрит... Глаза лупит, а зубы как у лошади. Ступайте, дядя. Зайдете в дом, поговорите, а я в стогу подожду. Ну потом позовете меня.
   Старший пошел, а молодой повернул в лес.
   -- Это вот кто: Рогожин, студент,-- говорит лесничий.-- Политехник. Отец торговлю ведет в Переяславле. Двое сыновей. Ну этот, Володя, он к Маше, к сестре неравнодушен. Стихи ей пишет. Когда жена ездит в Переяславль товар выбирать, он письма туда кладет... Вот что: я пойду сейчас, да туда, к становому, и сяду. Дверь затворю, а вы ступайте тоже. Когда их позовут, вот я ему и буду говорить, будто становой.
   Лесничий скоро пошел домой, я за ним.

* * *

   Лесничий сидит в комнате, где чучело станового. Позвали. Входят гости: дядя и студент. Здороваются, ставят на стол бисквитный пирог и конфеты. Вдруг из другой комнаты становой говорит:
   -- Еще охотники, знать, приехали.
   -- Не охотники,-- отвечают ему,-- переяславские гости. Владимир Павлович Рогожин, по делу завернули.
   -- Рогожин, студент, знаю, пьяница,-- протянул голос в другой комнате.
   -- Как -- пьяница! -- удивился студент.
   -- Это кто же говорит-то? -- спросил дядя.
   -- Становой говорит.
   -- Это совсем зря. Он не пьет,-- сказал дядя.
   -- Мария Иванна тоже хороша. Вот до чего меня замарьяжила. А теперь тебя закрутит. Не верь ей, Рогожин.
   Студент смотрел в недоумении на закрытую дверь комнаты, откуда мрачно говорил голос. Мария Ивановна взяла за руку студента и, заливаясь смехом, говорила:
   -- Не верьте, не верьте, Владимир Павлович. Он чучело, болван.
   -- Это я-то, становой, чучело! Да я вас сейчас в кандалы закую!
   -- Это что же такое,-- сказал дядя.-- Господи, что это делается!
   Студент, в совершенной ярости, бросился в комнату и, отскочив, крикнул:
   -- Что за черт!
   -- Что делается, Господи,-- кричал дядя.-- Пропал Володечка, пропал. Ушлют в Сибирь. Ай-ай-ай, батюшки.
   -- Постой, дядя, это ведь чучело. А я-то дурак. Мария Ивановна, вот я дурак.
   Дядя близко подошел и смотрел на чучело станового.
   -- Маша,-- сказал лесничий сестре.-- Поди и похлопочи. Гости-то ничего еще не ели. Самовар сейчас, скорей.
   Студент, волнуясь, говорил:
   -- Мария Ивановна. Ну, как это я, не разберешь, вижу, сидит становой, знаете, зайти боялся, думал, помешаю. Простите, знаете, не знаю, что со мной делается. Мария Ивановна, я вот так страдал, так страдал, сознаюсь, я ревновал вас к этому чучеле. Ей-Богу, ревновал. Вот лучше теперь, легче на душе.
   Лесничий принес самовар.
   -- Маша, дай-ка наливочки. Какой становой-то у нас сердитый. А ведь все Маша, она его завела.
   -- Я-то до чего напугался. Думал, ну, пропал Володя. Вот сердце упало: ведь дядя ему. Хорошо, что чучело, а то бы... беда...
   -- Да на что он вам нужен?
   -- Как же, боятся все. Все верят, прямо как живой. С ним жизнь в лесу куда легче стала.
   -- А вот прохожие шли, говорили: это, говорят, жених сидит, гостит у лесничего.
   -- Да, правда,-- подтвердила жена лесничего, смеясь.-- И я слышала.
   -- Я становихой была бы... Вот он все дело испортил. Студент, потому...
   И Мария Ивановна, смеясь, выбежала из комнаты. Студент Рогожин встал и тоже вышел за ней.
   -- Поверил, чудак,-- сказал лесничий.

* * *

   Вскоре вошла Мария Ивановна, за нею студент. Мария Ивановна подошла к столу.
   -- Что же вы ничего не кушаете? -- сказала она мне, взяла кусок пирога и дала моей собаке и, наклонясь, поцеловала ее голову. Лицо ее было серьезно. Она посмотрела влажными глазами и сказала мне:
   -- Судьба...
   И вышла снова. Студент за нею.
   Странно, но как будто что-то прекрасное улетало куда-то далеко, далеко... Гости уезжали, говорили: "До завтра, прощайте, до свиданья". Проводив гостей от ворот, Маша и семья пошли в дом.
   А я устроил фонарь, осветил холст и начал писать дом лесничего, а за ним темный лес. Сбоку, у края леса, выглядывал месяц.
   Тихо кругом. Вижу, идет Герасим. На нем висят убитые гуси.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Осенней порой -- Впервые: Возрождение. 1934. 7, 14 октября. Печатается по газетному тексту.
   можжуха -- вид можжевельника.
   донная (удочка) -- крючковая снасть с наживкой, применяемая для ловли рыбы со дна или в непосредственной близости от него.
   жерлица -- рыболовная снасть для ловли хищной рыбы, преимущественно щук, на живца.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru