Коровин Константин Алексеевич
Колька

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Колька

   Уж проходит ноябрь, так печально и грустно кругом. Молчит темный сад. Черные ветви лип повисли над беседкой. Упавшими листьями клена завалено крыльцо и терраса моего дома. Стало все как-то бедно, сиротливо. На реке вода полная, глубокая, серая, злая. Лодка как-то жалко лежит на берегу. Пожелтели травы берега, и повисли осоки. Скользят ноги на синей, грязной дороге. В деревне бабы, окутанные теплыми платками, в тулупах, закрывают соломой избу -- на зиму, для тепла закрывают. И грустно, горько глядят жалкие окна избенки. На долгую зиму залезает туда семья крестьянина с детишками.
   Давно Авдотья не получала письма от мужа, с войны.
   -- Нет от Андрея вести. Убили, не убили -- кто знает.
   Около стоит сынишка Колька. Горят глазенки мальчишки. Слушает, как рассказывает мать. На ногах у него большие, грязные сапоги отца. Он поглядел на мать, пошел за избу, едва передвигая ноги, и сел у плетня. Задумчиво смотрел на сапоги и тихонько говорил:
   -- Тятька... убили, знать, тебя... Тятька, а может, нет?
   И Колька рукой гладил сапог. И глядел на грязную дорогу, которая идет далеко, заворачивая в темный лес...
   И каждый день сидит Колька у плетня и все смотрит вдаль, на поворот дороги... Он гладит холодными ручонками отцовские сапоги, и в глазах у Кольки блестят слезы, текут по носу. Рукавами ватной кацавейки трет он нос.
   Мать велит Кольке заварить корове пойло, нарубить хворосту, сходить за водой. И Колька опять норовит к плетню уйти -- поглядеть. Любил Колька отца... У кого бы спросить о нем? Спросил раз у кузнеца, а тот пьяный.
   -- А чего,-- говорит,-- тебе, ежели и убили. Война... Не пишет письма, значит, убили.
   Даст пойло корове Колька, посмотрит ей в глаза -- корова не знает, баран тоже. Собака соседняя, кривая, Волчок, тоже не знает. Любил ее Колька -- помнил, отец ее гладил... И Колька гладил собаку.
   Придет в избу, положит в углу избы тятькин тулуп и ляжет на него. И тулуп-то вроде как отцом кажет ему. Сапоги поставит рядом рваные, большие, отцовские. Как-то лучше душе, теплей, отцовское-то около... И смотрит ночью Колька открытыми глазами в темь, и кажется ему, отец приехал. На нем рубаха новая, пояс. И глядит на него отец, и Колька баранку ест -- отец дал. Хорошо с отцом быть Кольке. И собака кривая тут же. Помнит Колька, как отец ему маковые лепешки привез. Сам не ел, все ему отдал. Сидит отец за столом и долго деньги считает -- серебро и бумажки.
   -- Семь рублев,-- говорит,-- мало получил.
   И ему семитку дал. Только у Кольки семитку эту украли. А теперь к матери придут бабы, торочут, торочут -- "сирота", говорят, показывая на Кольку...
   А мать плачет.
   Упало сердце у Кольки: убили отца, значит, думает.
   Пришло письмо Семену, а от отца все нет ничего...
   Уж выпал снег. Приехал я как-то из Москвы в мой деревянный дом, и вечером вошел ко мне в комнату дедушка, сторож моего дома. И говорит:
   -- Вот, пришел Колька, Авдотьин, что с краю, к вам.
   -- Это Колька, у которого отец на войне?
   -- Да,-- говорит дедушка.-- Этот самый. Ведь он, помните, с ребятишками ходил с вами, когда вы списывать картину ходили. Ящик ваш носил, а то зонтик. До войны. Больно об отце тужит, убили, знать, отца-то на войне, об ем слуху-то нет.
   -- Позови его сюда,-- говорю я дедушке.
   Тихо вошел ко мне Колька и в руках держал шапку. Он вырос и большими карими глазами смотрел серьезно и пристально на меня.
   -- Здравствуй, Коля,-- говорю.
   Он молча стоял и смотрел. Большие ресницы глаз у него слиплись, и худые бледные щеки как-то вздрагивали.
   -- Кистинтин Ликсеич,-- сказал Колька,-- я хотел тебя спросить... Знать, отца мово убили на войне?
   Дедушка вышел.
   -- Слышь, вот что,-- продолжал Колька,-- ежели так вышло, что убили его, то, значит, он таперь там, у Бога, у Престола, значит, сидит... И вот еще што, скажи, сделай милость, таперь мне -- где эта война есть и как туда дорога идет? По машине, значит, ехать надо... Так што я хочу попытать, значит, отца найтить. А ежели што, пущай меня кончают. Так што я тоже у Престола, должно, сидеть буду... Эту муку я тута нипочем снести не могу. Чего мне тута делать и зачем мне тута зря болтаться.
   -- Как? Ты, значит, на войну хочешь ехать, Коля?
   -- Во, во. Да как это надоть ехать, дело мне не знамо.
   -- Коля, тебя не возьмут -- ты же мальчик,-- говорю я,-- молод ведь ты.
   -- Н-е-ет, возьмут. Я чего-нибудь буду там пособлять. Драться мне где же, а так, кому што надо, носить я могу али пошлют куда.
   -- Как же это ты отца найдешь? Где он, в какой части, ты знаешь?
   -- Знаю. Сапер он, более ничего. Это вы не говорите тут, а я уйду. Вот собаку вот тоже охота, кривого-то, взять. Он тоже отца знал, он бы рад был... Я и полушубок возьму, и сапоги евоные, новые есть.
   Колька говорил так просто и ясно, и восторженное лицо его было бледно, и искрились большие глаза. Он поднимал руку кверху над собой, когда говорил: "у Престола буду сидеть с отцом и я"...
   -- Сидеть... Почему сидеть?
   И, смотря на него, я не знал, что ему ответить. Потом сказал:
   -- Послушай, Коля, у тебя мать, ты один сын, ты ее жизнь, на кого же она останется?.. Ты ее надежда, подумай, мать-то оставишь...
   -- Да, это все верно,-- сказал Колька равнодушно,-- только я никак не могу... Чего здесь делать? Только я уйду, вы не говорите никому. Прощайте,-- вдруг сказал Колька и ушел.

* * *

   Через три дня дедушка-сторож, утром, сказал мне:
   -- Колька-то в ночь ушел и собаку кривую увел с собой.
   -- А как же мать-то, что же она? -- спрашиваю я у дедушки.
   -- Плачет...-- ответил дедушка,-- говорит, ничего с им не сделаешь, давно затеял. Отец, говорит, зовет меня. Чего... Сапоги взял его новые и тулуп. Мать думает, вернется, он ведь вне себя, пройдет. Да нет. Слышь, на машину сел, с солдатами. Жандар на станции видал, так сказывал -- конвойный его взял. Нельзя, знать, по эдакому делу отказ чинить.
   -- Ведь он мальчик,-- говорю я.-- Сколько Кольке лет?
   -- Тринадцать,-- ответил дедушка.

* * *

   Через месяц, вечером, вошел ко мне сторож-дедушка и сказал, что мать Колькина, Авдотья, пришла, и принесла письмо мне прочесть -- от мужа получила.
   Ко мне вошла Авдотья, женщина высокого роста, подала мне письмо и фартуком закрыла глаза. Я читаю:
   "Любезной супруге моей Авдотье Михайловне земным поклоном кланяюсь. Любимому сыну мому Миколаю Григорьеву шлю отцовское благословение, на послушание матери своей и почтение родительское. Сохранять в вере святой. Штыковою раною сквозь лежу в госпитале втором Гренадерского дивизиона. Рукою не мощью, жду часа преставиться к Престолу Творца Всевышнего. Отдай, Авдотья, сапоги новые Миколаю, пускай сенца вставит, по ноге, может, придется. Суконну поддевку продай, смотряй, обманом не обманись. Мене двенадцати не отдавай".

* * *

   Зима. Засыпало снегом. Вижу я, на деревне в сумерках светятся огоньки в окнах изб деревенских. В окне избы Авдотьи не горит огонь. Стоит Авдотья в рваном тулупе у плетня и смотрит в даль дороги, на поворот, в лес. Долго смотрит. И пойдет домой, наклоня голову. Затеплит лампаду у иконы, покроет скатертью стол, накрошит редьки, польет квасом, сядет за стол, напротив положит ложку. И говорит:
   -- Поешь, Андрюша... Найдет ли Колька тебя? Где найти?.. Убили, знать, тебя вороги. Не хочу я чай без тебя пить, не буду. Говорил Колька -- найду отца. Да где же?.. Мал он еще. "До Престола дойду, а найду",-- говорил. Где ж найти... Эх, горе... вот оно што... Рать на рать идут... Пошто велел Арханген?.. Поешь со мной, Андрюша, люб ты мне, ох, люб. Светел, как сине утро. Ишь, краса в тебе какая -- нездешняя, кровины нет капли в тебе, полил землю родиму...
   И все говорит, говорит Авдотья. Заполночь уже. К утру заснет за столом...
   Утром затопит печь и ничего для себя не печет -- неохота. Кому есть, для кого готовить. Пожует краюху хлеба и пойдет к плетню -- посмотреть на дорогу дальнюю...
   Никуда не ходит в гости. Да и к ней никто не идет. Скушно.
   -- Эх! -- говорят.-- Авдотья горе мыкает. Все ждет -- думает, муж приедет. Да, приедешь оттелева. Эка там чего: немцы, турки, арапы, еще хранцуз да штанглинец с им. И-и... И сколько их на Рассею идут... Где ж тут вернуться. Нет, не вернется.

* * *

   Потом деревенские говорили:
   На холмах Галиции к утру смолк вой артиллерии. Шел долгий бой. В окрестностях Кременца снесен артиллерийским огнем какой-то городок. Кусок церковки белеет, как срезанная пасха; мусор разбитых домов, щебень, грязь, глина... Кой-где торчит остаток печи... Стаи воронья носятся и с криком опускаются кучей, отыскивая добычу. Из глины и мусора выглядывает грязный сапог и в нем часть ноги: расшиб снаряд, и человека нет. Около сапога -- собака кривая, Волчок. Не дает клевать воронам ногу... Смотрит Волчок одним глазом, и в глазу кривой собаки скорбь тяжкая и недоумение. Глядит, сядет, поднимет морду кверху и тихонько завоет...
   Издох кривой Волчок у сапога друга своего Кольки...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Колька -- Впервые: Возрождение. 1934. 18 ноября. Печатается по газетному тексту.
   семитка -- см. выше, прим. к с. 44.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru