Коровин Константин Алексеевич
Дядя Го-го

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Дядя Го-го

   Далеко расстелились луга, поймы реки Клязьмы. Средь зеленых долин блестят рябью поверхности озер. И темные стога сена, разбросанные далеко, дремлют у зарослей ивняка. Тихий серый день начала осени. С горы небольшого монастырского бора я и приятель мой, Абраша Баранов, спускаемся по песчаной дороге в пойму, к месту охоты.
   Как радостно на душе, как бодро, как дышится свежим воздухом, наполненным ароматом лугов, запахом сена! Как вольно, просторно кругом! А мы так молоды, и у меня ружье -- двустволка и новая пороховница на зеленом шнуре. Я отсыпаю порох прямо в стволы ружья и забиваю паклю шомполом. Насыпаю шестой номер дроби -- на уток. Собака моя, сеттер, уж ищет понизу у кустов, в зарослях. А вдали видно, как разливается широкая река Клязьма, поворачивая к обрывам темного леса. Чайки легко взвиваются над поверхностью вод, и крикливо плачут чибисы: "Тюи, тюи, тюи..." Они такие красивые, тонкие, с хохолками на голове, мы их не стреляем -- жалко.
   Ровный кошеный луг, огромный стог сена. Абраша Баранов бежит к стогу и рукой зовет меня. Я вижу -- вдали, вытянув шеи, летит стая уток. Мы оба прячемся за стог. Утки в полете то спускаются к земле, то поднимаются ввысь и пролетают над нами высоко. Мы следим за ними, и они скрываются за лесом. Вдруг видим -- летят две прямо на наш стог. Мы оба стреляем и видим, как одна утка пошла вниз и упала на краю, у воды озерка. Мы бежим туда, где спустилась утка. Собака в осоке, как шелковая лента, вертится, ищет... Останавливается, качает хвостом и несет нам крякового селезня. Абраша завертывает его голову под крыло и кладет его в ягдташ.
   Заряжаем ружья и, увидав стаю летящих уток, ложимся в кусты. Они высоко пролетают над нами. Мы, притулившись, стреляем в них, но они далеко завернули кругом и опять полетели мимо, далеко.
   Вдруг из-за кустов соседнего берега, опустив крылья, стая уток появилась над самой поверхностью озерка и села на воду. Мы оба стреляли подряд, по сидячим и -- влет. Две утки лежали на зыби воды, а третья, раненая, упала у кустов и поплыла. Собака погналась за ней, утка нырнула. Убитые утки лежали на поверхности посередине озерка. Мы показывали их собаке, бросали палочки, землю, но собака не шла в воду. Она бегала по кустам и нашла утку -- раненую, но к убитым не шла. Мы решили достать уток. Стали снимать длинные сапоги.
   -- Плыви один,-- говорит мне Абраша,-- у меня сапоги трудно снимаются.
   Я разделся. Вода холодная. Смело плыву саженками и за зыбью воды не вижу уток.
   -- Бери правей! -- кричит мне с берега Абраша.
   Как собака, я беру в рот крылья уток и плыву к берегу. Как холодно, ух, как холодно! Одеваюсь. Озяб ужасно. С волос течет вода на спину. Вот озяб!..
   -- Пойдем к мельнику,-- говорю я.
   Мельник Василий Иванович держал мельницу на маленькой речке Шахе, близ бора в лощинке. Мы быстро шли, огибая край леса. Мелкие кусты березняка и порубь. Тр...тр...тр-рр...-- раздалось впереди, и над нами в синеве неба вылетели тетерева. Абраша выстрелил. Прямо к ногам моим упал тетерев. Я забыл, что озяб, и крался к севшему в траву тетереву. Собака стояла.
   -- Пиль! -- говорю я.
   Собака сделала шаг, и тетерев вылетел. Пошел мелкий дождь. Мы снова заторопились к мельнику.
   В маленькой избе было тепло. Чай и брусничное варенье. В окно видна запруда, уходящая в лес вода. Нити дождя, хмурое небо.
   -- Сколько уток ночью садится здесь,-- говорит нам мельник.-- К моим дворовым подлетают. Вот ружье бы, прямо из окна стреляй... А что у нас на Хохулевом озере -- страсть их, этих уток, много! Я ехал от Спаса, так с горки видать... ну, массая...
   -- Это где? -- спросили мы.
   -- Да вправо от бора, версты четыре отселя. У Спаса праздник годовой, ну, ярмарка. Я туда ездил колеса купить, дак что вышло. Вот из Порецкого, знаешь, дядя Го, дядя Афанасий Савинов дак там был и чего сделал. Рассерчал. Так всю ярмарку и разнес. Народу переколотил, палатки туды-сюды разбросал... Вот старик, а сила в ём, вот ужасти, чтб силы есть. Ну, дак связали его насилу, увезли. Ну, тоже насыпали и ему... Вот осерчал.
   -- Дядя Афанасий,-- сказал Абраша, смеясь,-- чудак. На что же обиделся он?
   -- Да вот, он тоже колеса покупал, что и я. Он скупой, все торговался. Но купил и надел колеса новые к телеге-то.
   А ему и говорит шорник:
   -- Ты,-- говорит,-- возьми мази да смажь, а то поедешь, они скрипеть зачнут, нехорошо...
   А тому денег жаль, скуп.
   -- Доеду и так,-- говорит,-- дома смажу.
   -- Да, дома смажешь! А дорогой-то до дому поедешь, а они дорогой-то скрипеть зачнут. Го-го... го-го.
   А его-то дразнют так: "дядя Го". Гнусав он.
   И как он так рассерчал -- палатку-то ему всю мигом разнес. Ну, все на него. А он как даст одному-другому -- гора кругом его лежит народу. Всех бьет, как хочет. Вот что вышло... Глядь-ка,-- вдруг переменил разговор мельник, показывая в окошко,-- за ольшаником что чирков село, смотри, иди от сарая скорей.
   Мы взяли ружья, вышли из избы, согнувшись, прячась за кусты, подошли к запруде. Перед нами на поверхности сидели, плавая, чирки, и в мелком дожде дым от выстрелов расстелился пред нами. Мельник сел с лопатой на челн, поехал краем воды и ловил убитых чирков.
   Мы вернулись в дом, пришла и мельничиха с сыном. В корзинах лежала мокрая брусника и грибы. Мельничиха и сын промокли от дождя, переодевались за загородкой, и мельничиха говорит:
   -- Лесничий, вот... пьянее вина, у крыльца болтается и в дом никак не войдет... Авдотья мне говорит: из гостей он всегда так придет, выпивши...
   И мельничиха захлопотала -- жарить уток, чистить рыбу, варить уху. Мельник вынул из шкафа бутыль, в ней настойка полынная -- для здоровья.
   Когда поставили на стол жареную дичь и уху, ватрушки, хлеба и грибы, то, перекрестившись, сели все за стол.
   -- Гляди-ка,-- говорит Абраша,-- показывая в окно,-- кряковые сели... вон они, вон две.
   -- Ну, довольно,-- говорю я,-- пускай живут. Кончится дождик, мы пойдем на пойма, к долгому озеру.
   Выпив полынной, я спросил мельника:
   -- Ну что же, дядю Го посадили в тюрьму за драку на базаре?
   -- Его не однова сажали,-- ответил мельник,-- только его начальство любит, губернатор... Ну, и отпущают...
   -- За силу любят,-- говорит Абраша,-- богатырь.
   -- Да, верно то,-- подтвердил мельник.-- Было однова вот как. Купил он у купца Мартьянова во Володимере ситцу, на все семевство. Значит, да. Да ситец-то ему и продал Мартьянов гнилой, обманул, значит. Так он-то, Савинов, дядя Го, на Пасхе его и встретил, в церкви Покрова Пресвятыя Богородицы. Поздоровкался да руку ему и пожал: благодарю, говорит, тебя, Мартьянов, за ситец. Да так ему руку-то пожал -- тот креста пальцами сложить не может и посейчас... Пальцы-то разошлись туды-сюды. Он на него в суд. Ну, суд. Глядят -- видят, что пальцы никуда, в разные стороны идут, не годятся... А он ситец показывает -- тоже не годится, говорит. Ну, и ничего. Отпустили.
   -- Он мне из родни...-- говорит Абраша.-- Ты видел его у меня в Добрынском, когда он к отцу приходил.
   -- Да, помню я этого старика,-- огромного роста, сердитый. Помню.
   -- Так вот,-- продолжал Абраша,-- я был мальчишкой. Раз мы гуляли зимой, на масленице, в селе. Парни молодые, как бы посмеяться, что бы устроить. Ночью подошли мы к его дому. У него хороший дом. Я и постучался палкой в ставню. В доме было темно. Стучу и говорю: "Дядя Афанасий, выглянь-ка, староста за овсом прислал". Смотрим -- он огонь засветлил в доме. Значит, проснулся, встал и отворил окошко. Голова лохматая высунулась и спрашивает: "Что надоть?" А я ему говорю прямо в лицо: "Го-го..."
   Он головой как затрясет, да как заорет "Караул!" -- прямо на все село. Мы бегом. Дак он выскочил, да за нами босиком, с топором бежал. Ну, мы насилу убегли, спрятались на кладбище. А то бы всех перебил.

* * *

   Дождь кончился. Весело освещало солнце мокрые луга. Белые облака спустились далеко, за край поймы. Голубое небо радостно сияло. На берегу Клязьмы ровно лежали желтые пески. Кулики-песочники перелетали, покрикивая. Заворачивая к лесу, широкая Клязьма подмывала берега, и с обрыва седые ели упали к самой воде. На тихом омуте реки плескались большие рыбы. Так было отрадно идти по берегу. Соседний лес освещало вечернее солнце. Лес опрокинулся в ровной поверхности воды, и бездонное небо глубоко синело.
   Из-за леса, с поворота реки, выплыл челн. Ехало трое рыбаков. Мокрые сети лежали в челне. Они, увидав нас, подъехали к берегу и вылезли, сказав нам:
   -- Вот промокли. Нет ли у вас спичек? Вот... живой нитки нет, промокли до чего...
   Мы спустились к ним.
   -- Сложим костер,-- сказал старик-рыбак,-- погреемся.
   Живо набрали хворосту, и запылал костер. Рыбаки повесили котелок на шесте и бросили в него щепотку чаю.
   -- Смотри-ка, у меня кисет промок, покурить бы...
   Мы дали им папирос.
   -- Вот спасибо,-- сказали рыбаки, закуривая от уголька. Один, встав, пошел к лодке, вернулся с рыбой и сказал:
   -- Стерлядки невелики, и то редко даются.-- Живые стерляди вертелись в руках.-- Вот, барин, возьми.
   -- Да что вы! -- говорим мы.-- Продай, ни што.
   -- Бери, барин,-- говорит старик-рыбак,-- редкая рыбка-то. Вот, барин, за лесом тута надысь цыгане стояли. Едем мы ночью, тоже промокши. И вот у них слезли. Они все к нам. "Дайте рыбки, погадаем..." -- говорят. Ну, и стакан водки подносят. А у них веселье, вольный народ. Песни поют, кони ходют, телеги, шатры. Живут они на воле... Вот одна -- хороша, молодая и, эх, красива, платок на ей шелковый, красный. "Слышь,-- говорит мне,-- в это место брось сеть". А тут речка маленькая входит. "Поймаешь на золотой",-- говорит. Я говорю ему: "Андрей,-- вот ему,-- показал он на другого рыбака,-- бросим!" А он: "Ну что, река малая, тут бырь, что взять?" Ну, а я бросил сеть. Так вот, цыганка, гляди-ка. Двадцать шесть больших стерлядей взял. Ну, это что? Удивление. Пятьдесят рублей получил за их,-- вот, поди, какой народ!.. Веселый, волю любит. Я и спросил ее: "Чего же, молодуха, здесь, в лесу, в телегах живете? Дома-то хуже? Аль дома нету?" А она и говорит мне: "Так любим; в раю живем... Месяц выйдет -- любовь наворожит, туманами закроет, утро зарей загорит, и запоет душа песни"...
   Говорит этакое все, а сама глазами водит туды-сюды,-- ну и девка, чисто зверь!..
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Дядя Го-го -- Впервые: Возрождение. 1934. 19 августа. Печатается по газетному тексту.
   бырь -- здесь: быстрина в потоке.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru