Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Мертвецкая
...Бегут воспоминания. В их тайне есть неразгаданное волнение. И печально и глухо спрашивает душа -- зачем, зачем так было?
Москва. Зал Благородного Собрания. Блестят огнями люстры. Мне девятнадцать лет. Кругом меня -- юность. Гремит оркестр. Дирижер кричит: "Гран-рон" {От фр. grand rond -- большой круг.}. Ее рука держит крепко мою руку.
Мы летим в толпе из одной залы в другую. Всюду смех, ленты котильона кружатся в движении танца. Она мне сказала, что ее зовут Тата. Маленький рот, темные глаза, черные брови. Она говорит мне:
-- Здесь есть мертвецкая...
-- Как?
-- Уверяю вас...
-- Пойдемте.
И вот мы наверху, на хорах.
Слышно откуда-то пение, крик, смех, гам. Открыли дверь, пахнуло табачным дымом, парами пива. Слабый свет газовых рожков освещал огромный зал. Силуэты людей, как бы в облаках, махали руками, обнимались, плясали. И это отражалось на полу, как в пруде: пол был залит вином и пивом. А на столе стояла девушка с остриженными волосами. Она бойко и визгливо пела:
Возле речки, возле моста,
Возле речки, возле моста,
Школа земская стояла.
Да упала...
Девица взвизгнула:
Порешили эту школу,
Порешили эту школу
Закрыть.
Вместо школы,
Вместо школы
Кабак открыть.
Ко мне обернулся студент. Он был пьяный, весь мокрый. Взял меня за рубашку у горла, тряхнул длинными волосами, и, глядя на Тату, скрипя зубами, заговорил с надрывом:
-- "Выдь на Волгу: чей стон раздается... Этот стон у нас песней зовется..." Стон зовется... Я покажу...
Студент отошел. И у бочек, выпивая пиво, обнявшись с кем-то, запел:
Выпьем мы за того,
Кто "Что делать?" писал,
За его идеал...
-- Я боюсь,-- говорит Тата.-- Здесь все пьяные...
Я проводил Тату к ее матери. Это была женщина с большими замученными глазами, худая и высокая.
-- Напрасно вы повели ее туда,-- недовольно сказала мне о мертвецкой.
-- Я сам в первый раз был в мертвецкой.
-- Вы студент?
-- Нет,-- говорю,-- художник.
-- А, это другое дело... Вы еще очень молоды... Послушайте, знайте же, что в мертвецкой покойный сын мой очень пострадал.
-- Пострадал?
-- Там есть люди, которые подслушивают, что говорят пьяные студенты... Она взяла у меня мой адрес. Тата просто сказала:
-- Приходите поскорей.
Я проводил до подъезда новых знакомых и вернулся в мертвецкую.
Черт знает, что делается, действительно, мертвецкая. На полу так налито пивом, что я промочил ноги. Много пьяных валяются у столов. Гам, крик, песни висят в воздухе. "Гаудеамус" переплетается с "Дубинушкой". Один студент орет:
-- "Плачет белой кровью о прошедших днях..." Ловкая дама, взобравшись на стол, бойко запела:
Милый Саша,
Плоха на небе участь наша,
А если подданных ты любишь,
Богатством всех ты их погубишь.
А если хочешь в рай ввести,
То по миру их всех пусти.
-- Браво, браво,-- закричали кругом.
Бойкая барыня заметила меня... Спрыгнула со стола и, закурив папиросу, она подошла ко мне и сказала:
-- Какой красавец.
Села рядом.
-- Хороший голос у вас,-- сказал я. Она смотрела мне прямо в глаза острыми карими глазками. Была она много старше меня.
-- Вам нравится, как я пою? Я рада. Ну правда, какой вы красивый. Вы за народ?
-- За какой народ?
-- Как странно. Вы студент?
-- Нет, архитектор.
-- Архитектор? -- повторила она, как будто не совсем довольная. Встала и бойко пошла к бочкам, в толпу студентов.
В дверях мертвецкой меня остановил здоровый пьяный парень. Он взял меня под руки и заговорил:
-- В голове, брат, столько идей, ужас... Поедем к девкам... Я тебе все расскажу... Я, брат, страдаю общей идеей, хочу помочь человечеству, а мне не дают... У тебя деньги есть?
-- Мало.
-- А сколько?
-- Шесть гривен.
-- А я-то как же, мне домой доехать надо... Завтра надо есть... Он смерил меня пьяными и дерзкими глазами.
-- Ступай к черту,-- сказал он.-- Тупая личность. Ну, давай полтинник.
-- Не могу, вот двугривенный.
Он взял двугривенный и сказал:
-- Помни, ты нечаевцу дал.
Простившись с нечаевцем, я в гардеробе дал номер и стал одеваться. Около меня стала певица с карими глазками:
-- Проводите меня, пожалуйста, молодой человек.
Помню, мне не очень хотелось провожать эту даму.
-- А что же вы будете строить, когда кончите курсы? -- спросила она меня на улице.
-- Тюрьмы и остроги,-- ответил я нарочно.
-- С вами прямо нельзя говорить.
Мы идем Самотекой. Поворачиваем вправо.
-- Вот я и пришла,-- говорит она.-- Хотите зайти ко мне? Я вам дам последние номера "Земли и Воли".
-- Благодарю... Мне больше нравится в Москве, чем в Сибири.
Она рассмеялась. И вдруг обняла и поцеловала меня.
Здесь, у грязных ворот каменного, мрачного дома, нагнувшись и подняв немного платье, она вынула из чулка пачку свернутых газет, быстро сунула мне в карман пальто, быстро сказала "прощайте" и скрылась в калитке ворот.
Редко горят фонари. У меня мерзнут уши и так скверно на душе от встречи с этой женщиной, от этих сунутых прокламаций. Мне ясно, что она -- сыщица. Куда деть эту дрянь? Уронить, а вдруг увидят? Как зло смотрела на меня певица, когда я отказался зайти к ней. А ее поцелуй! Большой рот ящиком.
Иду по глухой Лесной улице. Слышу скрип снега под своими ногами.
-- Слу-ша-а-а-ай!
Крикнул протяжно часовой у тюрьмы.
-- Слу-ша-а-а-ай!
Повторил вдали другой... А у меня в кармане прокламации. "Вот и будешь сидеть в этой тюрьме",-- подумал я, проходя на Долгоруковскую улицу.
За высокими стенами тюрьмы видны вверху мрачные окна. Там "сидят".
У Сущевской части я услышал звонки. Бегали пожарные, и верховой держал зажженный факел. Когда пожарные проехали мимо, я выбросил в канаву пачку прокламаций и вошел в калитку дома, где жил.
Так озяб, и есть хочется. Достал хлеб и соленый огурец. Поел, лег в постель...
После вечернего класса ко мне пришел приятель Мельников. Зайдя в лавочку по соседству, я купил копченую селедку. Селедку мне завернули в печатную бумажку. Принес домой, читаю, а на ней написано: "Рабочие при расчете получают натурой из лавки при фабрике, обязывая его брать товарами расчет. Эксплоататор-фабрикант ставит втрое стоимость". Читаю и вижу, наверху написано: "Земля и Воля".
И опять пошел в лавку и снова купил селедку. Вижу, лавочник завертывает ее опять в прокламацию. Я говорю лавочнику:
-- Что это за газетка у вас такая чудная?
-- Да вот, городовой нынче утром принес заворачивать...
* * *
У Харитония огородника, в деревянном зеленом доме, рядом с церковью, жила Тата. Дом был закрыт деревьями, запушенными инеем. Весело смотрели окна с розовыми занавесками. У крылечка четко белели ветки, покрытые снегом. Как хорошо было в доме: этажерка с фарфоровыми куколками, комод красного дерева, стол с вязаной салфеткой, трещали дрова в изразцовой печке. Так было тепло, чисто, ясно.
Тата в черном платье с белым воротничком, с ней -- мохнатая старая собака Роска. Мать Таты ставила на стол варенье к чаю, Тата, открыв рояль, спела:
Для тебя б я пела
Под твоим окошком,
На твоем крылечке,
Но не для лета,
Но не для речки...
Удивление все это было. Так просто было. И эти люди жили, именно такие... И было вот еще что: Тата показывала мне альбом фотографий, где она снята маленькой девочкой и ее отец-доктор; там же большая охотничья собака Трезор, покойный брат, студент Петровской академии, и вдруг я вижу, вижу эту, ее... которую провожал, с карими глазами,-- эту...
-- Кто это? -- спросил я с волнением.
-- А что, вы разве знаете ее? -- спросила мать Таты.
-- Да, знаю,-- ответил я нерешительно.
-- Скажите, а вот мы не знаем... Когда умер Сережа, сын, у него под подушкой нашли эту карточку... И вот что на ней написано.
Вынув из альбома карточку, она прочла мне: "Мертвецкая, 12 января 1878 года", потом: "Милый друг, я умираю, но спокоен я душою и тебя благословляю, шествуй тою же стезею".
Тогда я рассказал про мертвецкую и про то, как провожал певицу. Мать слушала меня внимательно. В глазах ее были печаль и страх.
-- Слушайте,-- сказала она.-- Мой сын, Сережа, тоже познакомился с ней в мертвецкой... Он был, как вы, молодой и доверчивый... Его арестовали, у него нашли прокламации. Он их вешал ночью на стене академии... Был шесть месяцев в тюрьме, а выйдя из тюрьмы -- застрелился... И вот эта карточка была у Сережи под подушкой.
Сколько лет прошло с той поры -- целая вечность,-- и вот не забылся страх, некогда испытанный мною в московской мертвецкой.
"Возле речки, возле моста..." -- видимо, студенческая песня на мотив русской народной песни "Возле речки, возле мосту".
"Дубинушка" -- русская народная песня, песня русских бурлаков. Музыка народная. Слова написал А. Ольхин. Получила известность после ее исполнения Ф.И. Шаляпиным.
"Плачет белой кровью о прошедших днях..." -- песня Э.И. Губера "Новгород" (между 1838 и 1840):
Белой плачет кровью
О былых боях
И поет с любовью
О старинных днях.
"Милый Саша, / Плоха на небе участь наша..." -- неточная цитата из стихотворения Т.Г. Шевченко (1858):
Милый Саша,
Плоха на небе участь наша,
И если подданных ты любишь,
Так их богатства поубавь,
А если хочешь в рай ввести,
Так всех их по миру пусти...
нечаевец -- последователь идей революционера-террориста С.Г. Нечаева. Самотека -- Самотечная площадь в Москве.
"Земля и Воля" -- нелегальная газета, орган одноименной народнической организации. Издавалась в Санкт-Петербурге (1878-1879), всего вышло пять номеров.