Коровин Константин Алексеевич
Отрада земная

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Отрада земная

   Летом далеко я жил от Москвы,-- "в такой глуши поселился",-- говорили про меня.
   Но красоты эта самая глушь была непомерной. Какие леса, поляны, розовой дремой зарастал мой сад. А около, у огромного соснового бора, бежали две речки, с хрустальной водой. Деревни были редки. Рожь золотилась у проезжих дорог.
   Приходили ко мне люди из соседних мест. Из Москвы любили приезжать друзья -- охотники и рыболовы. Однажды заехал ко мне красивый человек, Никита Макаров. Рослый, здоровый и, видимо, что деловой, и предложил мне купить охоту по лугам у большого озера. Далеко было это озеро, но я согласился.
   -- Что вам,-- говорит,-- барин? Двадцать пять рублей стоит, а отрады много получите, и утиц там -- массая.
   Я его спросил:
   -- А вы это, кто будете -- торговец или крестьянин?
   -- Как сказать, я,-- говорит,-- больше по торговой части. Что придется. И крестьянствую малость. Но господ очень люблю, и они меня тоже балуют. От них в люди вышел. Им што? Им дарма жизнь дается. Все им можно. От одного господина я жить пошел. Но редко такие-то попадают. А он -- с кошечкой играл, более ничего не делал. Дело господское, конечно. Вы вот живописец, поди, по церквам работаете, от рук своих живете? А то ведь разные есть дармоеды. А смотреть на их -- одежа хорошая, гляди-ка: часы золотые носят. В городе много таких-то, а чего делают -- и невесть. Все из господ, конечно.
   -- С какими кошечками играет? -- спросил я ловкого человека
   -- Да вот -- ответил он,-- приехал я к нему в Костромской край. А он -- с кошечкой. Она у него на коленках, а в руках у него перышко. Он меня слушает по делу, значит, а сам -- с кошечкой играет. Я ему говорю: "Лес-то,-- говорю,-- господин барин, ежели бы продали. Уступите, пожалуйста, семейство мое пожалейте! Детей у меня четверо сыновей и дочь на возрасте".
   Глядит барин на меня, да и говорит:
   -- Да, детей у вас много. Четверо сыновей, все выйдут народ крепкий. Ишь вы какой рослый, как Еруслан. Хороши солдаты будут из детей ваших, защита от врага.
   А вот я,-- говорит,-- бездетный и один. Зверьков люблю. Кошку, собака у меня тоже хорошая есть.
   -- Отчего это,-- говорю я,-- господин барин, женаты не были, что ли, детев-то у вас нет?
   -- Нет,-- ответил барин,-- был я женат. Вот на ней, показал он на портрет, что на стене висел. Да только она нездешняя была и уехала, соскучилась здесь. Что ей -- место лесное, все не по ней. И сейчас жива -- не едет. С другими там кружится. Я только деньги ей туда шлю.
   -- Эге,-- говорю я ему,-- что вы ей деньги шлете? Это совсем зря. Нет,-- говорю,-- нипочем не послал бы.
   -- А я,-- говорит,-- не могу, посылаю. А сколько денег задаток за лес мне вы дадите?
   -- Пять тыщ,-- отвечаю.
   -- Давайте,-- говорит,-- и вот вам.-- И подписал мне запродажную, что получил все сорок тыщ.
   -- И прощайте. Это вам хорошо для детей будет. Будьте здоровы,-- и ушел.
   -- Вот барин,-- думаю,-- прямо клад! Счастье какое мне дал. Ну и поехал я в Ярославль. Да в ресторан, что на бульваре. И, признаться, что погулял шибко. Хор позвал, выбрал самую молодую из хора, с ней и гулял. И пришло мне в ум, уговорю я ее, эту певчушку из хора, чтобы к барину этому ее свезти, а сам думаю, да все его имение таким манером -- себе. И с ней сговорился. И приехали к нему. Я за дочь ее свою выдал. Глядит это он на ее и обедать нас посадил с собой. И кошку, и собаку кормит тут же. Ишь, грех какой! Прямо вот с тарелки без стыда кормит. После обеда говорю я ему по делу, что вот насчет землицы, усадьбу ему оставить можно, а то продайте землю-то и лес еще.
   -- А дочь,-- говорю,-- без стеснения заняться можете с ней. Тоску маленько откинет у вас, и деньги ей лучше посылать, чем той. Потому удовольствие получите.
   Он, это, глядит на меня, да мне в ответ:
   -- Это,-- говорит,-- не дочь ваша. Не может быть у такого красавца,-- это он меня-то называет,-- такая дочь.
   -- Батюшки,-- думаю,-- чего это? Знать, ему сказал кто-нибудь.
   -- Барин,-- говорю,-- разве не красива она?
   -- Ничего,-- говорит,-- только дрянь. Не ваша дочь. Дочь свою вы так не предложите для утехи. Врете вы, это вы,-- говорит,-- все для наживы. Нехорошо так. Это нечестно. И удивляет меня ваш вид богатырский. Вы -- как Еруслан. А внутри вас -- гниль одна...
   И, значит, не простился и не показался боле. Так я с певчуньей и уехал.
   -- Во какое дело-то сорвалось,-- сказал он, задумавшись.-- Какая в господах дурость живет... С кошечкой играет... Мимочка, мимочка моя,-- передразнил барина Никита Макарыч.-- Скажите, пошто такой народ надобен на свете?
   И он плюнул с досады.

* * *

   Однажды осенью в деревне сидел я, писал с натуры большие вязы, спускающиеся по обрыву к реке. Был тихий вечер. Деревья покрылись к осени словно цветными коврами в изумительных красках.
   Сзади меня лежали и сидели мужички, парни и псаломщик, смотрели, как я пишу.
   Подошел Никита Макаров и тоже глядел. Одет он был хорошо. Сапоги с набором, в кожаных калошах, на жилете большая цепочка. Рубашка шелковая и поддевка хорошего сукна. Подойдя, он снял новый картуз, смеясь, поздоровался со мной и весело заговорил:
   -- Вот барин пишет, картину снимает. А вы что? Вы чего глядите? Это понимать надо. Снимет картину, а другая какая барыня глянет и скажет своему барину: "Ах, как хороша картина. Купи,-- скажет,-- пожалуйста, мой милый, ненаглядный, душа моя". А тот -- за кошелек: "Сколько стоит?" Вот барин деньги-то и положит в карман.
   Никита Макарыч говорил это весело, захлебываясь от смеха, представляя барина и барыню.
   Сидевший на травке псаломщик из Покрова сказал ему:
   -- Нет, не то ты говоришь. Это -- дело другое. Это совсем не то.
   -- Отчего не то? И чего ты, знаешь, что ли? -- сказал Никита Макаров серьезно.
   -- А не то,-- говорил псаломщик,-- эта картина в "Живописную Россию" пойдет. Чтобы знали, где какое место в России находится; отрада в чем есть. Чтобы, значит, радовались. Господа это на радость жисти сочинили. Потому это надо.
   -- А какая в том радость? Чего это? Вязы и вязы. Чего тут еще? -- сердито сказал Никита Макаров.
   -- Вот ты -- богатей, а дурь в тебе какая. Тебе-то все одно, что глядеть. Лес -- глядишь, а как бы его срубить, продать. А господа по-другому глядят. Свое у них на уме.
   -- Это ты к господам подлизаешься,-- сердился Никита Макаров.-- А он не за деньги, что ли, гнется, кисточкой-то старается выводить? Охотно, что ли, ему так корпеть? Зря все ты. Ступай-ка "со святыми упокой". Чего лезешь, понимаешь тоже? Что об себе думаешь, аллилуйщик?
   Я, отложив палитру в сторону, посмотрел на спорящих. Никита Макаров в волнении вынимал из кармана поддевки орехи и грыз их, выплевывая скорлупу и зло поглядывая в разные стороны. Видно было, что он обижен. На что-то сердит.

* * *

   Внизу у речки сидели мои приятели: архитектор Вася и огромного роста охотник-рыболов немец Поге, родившийся в России, но все же говоривший вовсе неправильно и с большим акцентом. Во всех карманах у него были бутылки с пивом. Он подошел ко мне и протянул нарезанную колбасу:
   -- Когда я эта свинья резала, вот кричала! Ужасно как! Ну, какой колбаса, попробуй, Костатин Лексееч, это роскошь.
   -- Варум? {От нем. warum -- почему?} -- говорил Кузнецов, зная это одно слово.
   Оба эти приятеля приезжали ко мне ловить рыбу. Уходили на реку, домой не возвращались. Там, на берегу реки, и ночевали.
   Вот эти-то охотники-гуляки подошли ко мне, когда я писал, и легли на траву у вяза. Когда шел спор между Никитой и псаломщиком, оба приятеля смотрели внимательно на спорящих осоловелыми глазами и смеялись. Псаломщик не унимался и спросил у Никиты Макарова:
   -- А что в жизни самое важное, самое дорогое, без чего жить нельзя? Ну-ка, богатей, скажи!
   -- Постой,-- встав, сказал Поге,-- я знаю, что. Давай пари, Вася, на дюжин пива. Я знаю, что он скажет,-- показал он на Никиту Макарова.
   -- Давай,-- согласился Кузнецов,-- я тоже знаю.
   -- Дайте, пожалуйста, Константин Алексеевич, мне кисточка,-- обратился Поге ко мне,-- я напишу, что он скажет. Пиши и ты, Васенька. Тогда чья правда, тот дюжин пива выиграл.
   Я дал им из альбома бумагу и карандаш. Они оба написали и положили отдельно каждую записку в кустах у вяза.
   -- Я тоже знаю,-- сказал я.
   -- Нет, что вы знаете,-- ответил Поге.
   -- Знаю то, что скажет Никита Макаров,-- он ответит -- "дети"!
   -- Ну разве можно, что такое дети? Дети и блоха имеет. Дети -- это еще не человек. Нет, пожалуйста, постойте! Не торопитесь. Я пари с Васей держу. Ну, скажите, Никита Макаров.
   Тот стал важно в позу и громко ответил:
   -- Деньги -- не бог, а полбога есть!
   Поге хохотал.
   На его записке, когда мы прочли, было написано:
   
   Этот дурака скажет деньги.
   
   Поге выиграл пари.
   -- А почто вам так смешно? -- обиженно говорил Никита Макаров.-- Вы вот и в России держитесь за деньги. И приехали сюда за деньгами.
   -- А что же, по-вашему, "самое главное, самое нужное"? -- спросил Никита Макаров у Поге.
   -- Радость жизни,-- вдруг сказал псаломщик.-- А я вот тоже вроде как славлю все. Что я? Ничего, псаломщик! Это вот списывает он, значит, то, что и я. Величает. Славит, значит, отраду земную. И псаломщик запел:
   
   Веселися, Сионе, Ты же, Чистая, красуйся...
   
   Ведь вот как хорошо величали Честнейшую херувим. Я в журнале видел картину такую. Эх! Хороша картина!
   В это время шла по дороге баба, закутанная в платке, за спиною ее -- коробок. В руках палка и корзина. Видно, прохожая, издалека. Остановилась, посмотрела на псаломщика и на нас, поставила корзину на землю, встала на колени и стала молиться на мою картину.
   -- Ты,-- говорят ей,-- чего молишься? Что тебе это, икона, что ли?
   -- Чего, родные? -- робко спросила она сидящих.-- Вот радость какую пришлось увидать. Преподобный-то, как живой глядит,-- показала она картину.
   И пошла, вытирая слезы концом платка.
   -- Какой дура баба! -- засмеялся Поге, а за ним и все другие. Псаломщик, выпивая, сказал про себя: "Вера это..."
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Отрада земная -- Впервые: Возрождение. 1932. 4 сентября. Печатается по газетному тексту.
   Еруслан -- персонаж старинной русской сказки "Сказка о славном, могучем богатыре Еруслане Лазаревиче".
   "Живописная Россия" -- прекрасно оформленное издание в двадцати томах, в подготовке которого принимали участие видные деятели русской науки и культуры; издавалось товариществом М.О. Вольф с конца 1870-х по начало 1900 гг.
   "Веселися, Сионе..." -- православный пасхальный кондак: "Светися, светися, новый Иерусалиме: слава бо Господня на тебе возсия, ликуй ныне и веселися, Сионе. Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о востании Рождества Твоего".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru