Коровин Константин Алексеевич
Печной горшок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Печной горшок

   Лето. У крыльца моего дома во Владимирской губернии сижу я под большим зонтиком и пишу красками с натуры рыб -- золотых язей... Сзади сидят на траве приятели: крестьянин Василий Иванович Блохин и Павел-рыбак, тоже крестьянин.
   На деревянной террасе накрывают стол к обеду.
   -- В Глубоких Ямах в Вепреве и дна нет,-- говорит Павел.
   -- Как дна нет? А что же там?
   -- Просто глыбь. Ну, и рыбы!..
   -- Глядить-ка, к вам гости едут! -- перебил Василий.
   Я обернулся. В ворота заворачивала лошадь; в тарантасе сидят двое, один очень толстый, с широким красным лицом, другой -- худенький, черные глаза смотрят через пенсне испуганно.
   Я узнаю гостей. Первый -- композитор Юрий Сергеевич М., второй -- критик, музыкант Коля Курин. Композитор с трудом вылезает из тарантаса, хохочет, показывая на возчика:
   -- Замечательный человек этот парень, дай ему стакан водки... Здравствуй, здравствуй!
   -- Я к тебе на неделю,-- говорит Коля Курин.-- Устал, знаешь. Так устал, что страсть! Юрия я, брат, не понимаю. Этот возчик -- скотина... А ему нравится!
   -- С приездом,-- говорит возчик, проглатывая стакан водки, и, улыбаясь, закусывает.-- Князев кланяться вам велел. Ежели на охоту пойдете в утро, то на бочагах ждать будет...
   Гости пошли купаться, а я с Василием Ивановичем ставили на стол графины полынной, березовку, рябиновую, окорок своего копчения, маринованные белые грибы, словом -- дары земли...
   -- Что ты весь в черном сукне? Переоденься в рубашку. Ведь лето, жарко. Какой ты бледный, однако, скучный,-- говорю я Коле Курину.-- Что с тобой?
   -- Да, брат, намучился. Закрутили. Одна меня прозвала "риальто". В чем дело? Ведь это, кажется, мост в Венеции такой?
   -- Да, мост,-- отвечаю я.
   -- Ну вот, она в Италии петь училась. Странно! Риальто -- мост. А я-то при чем? Рад, что к тебе уехал от всех этих историй...
   На террасу вошел Юрий Сергеевич в шелковой рубашке, расшитой красными петушками; широкие синие шаровары и лакированные сапоги. Лицо свежее, волосы назад причесаны, карие умные глаза улыбаются. Приятели сели за стол.
   -- Смотри, Николай, белые грибы и березовка какая!
   -- Послушай,-- обратился ко мне Юрий,-- возчик, с которым мы <ехали> со станции, замечательная личность. Везет это он, посмотрит на нас и засмеется.
   -- Скотина,-- отрезал Коля.
   -- Постой... Знаешь, что он сказал нам? "Часто к Коровину, говорит, вожу. Ну и каких дураков! Эдаких у нас и в деревне нет". Я удивился. Спрашиваю: "В чем дело, любезный?" -- "Да как же,-- говорит.-- На днях тоже двоих вез. Один молодой, здоровый, а другой постарше, махонькой. Ну, подъезжаем к деревне, что вот сейчас проехали. Молодой и говорит: Глядь-ка, сарай-то какой. Красота, ах! Прелесть! Стой,-- говорят мне..." Я стал. Ну, вот они ходили кругом сарая. Вот, говорят, хорош, вот красота! Час ходили. Нравится им очень сарай. Подумай, а ведь это брошенный овин гнилой: развалился весь, его на дрова никто не возьмет. Гниль одна. Что за народ чудной, думаю... Ну, дальше поехали. Я им и показываю дом Глушкова. Дом чистый, новый, крашеный. Говорю: "Вот дом хорош!" А они мне: "Чего,-- говорят,-- в нем хорошего? Трогай..." Вот ведь дурость какая. Эдакие все к Коровину ездят. И чего это? На станции жандарму рассказал. Не верит: "Врешь ты,-- говорит.-- Таких людей не бывает"..." Вот и в другой раз к тебе с Николаем ехал. Возчик спросил: "Вы, господа, при каком деле находитесь?" Отвечаем: "Мы -- музыканты". А возчик так и заржет. Я спрашиваю: "Что ты?" А он: "Музыканты,-- говорит.-- Да нешто это дело? У нас в деревне на гармонии, почитай, все играют". Юрий, хитро улыбаясь, замолчал.
   -- А то Шурка вас вез,-- подхватил Василий Иванович, смеясь.-- Он маненько сам с тараканом в голове... Да только и то сказать, по прошлой-то осени вы, Киститин Лексеич, у речки-то лошадь списывали. Помните? Она -- Сергеева, угольщика. Ну, чего она, опоенная, на все ноги не ходит; ее живодеру отдать за трешницу, и то напросишься. Ну, к ней телегу вы велели с хворостом поставить, и списывал ее Валентин Лександрыч Серов. Пишет, значит, Сергей-угольщик и я сидим, а вы подошли и говорите: "Лошадь-то хороша".-- "Замечательная",-- отвечает вам Валентин Лександрыч... Ну, Сергей шепчет мне: "Чего это?" А я тихонько Сергею: "Поди, приведи к реке попоить мово вороного жеребенка. Пусть поглядят". Сергей привел. Пьет жеребенок у речки да ржет, чисто зверь. Я и говорю: "Валентин Лександрыч, вот этого-то коня списать, глядить-ка! А то что?" А он мне в ответ: "А скоро ли он его уведет?.." Не ндравится, значит... Не знал я, что и думать. Без обиды говорю. Вот и скажи, пожалуйста, эдакую картину кому глядеть охота?
   -- Ее, Василий Иванович, фабрикант Третьяков купил. Три тысячи дал.
   -- Да что ты? Неужто? Батюшки! Это что ж такое? -- удивлялся Василий. "Печной горшок тебе дороже",-- громко и обиженно продекламировал Коля
   Курин в пространство.
   Юрий Сергеевич раскатисто хохотал.
   "А мрамор сей, ведь бог",-- не мог успокоиться Коля.
   Крестьяне, улыбаясь, смотрели на него вопросительно, с изумлением.
   -- На какой это ты горшок серчаешь, Николай Петрович? -- спросил Павел-рыбак.
   -- Да, верно, верно! Ну-ка, объясни, попробуй, на какой горшок! Объясни,-- хохоча приставал Юрий Сергеевич.
   -- Что ж это такое? Черт-те что! Ты-то чего смеешься? -- обратился Коля Курин и ко мне.
   -- Не знаю,-- ответил я.-- Прости, Николай. Смешно. Невероятно! К чему ты это "мрамор"? И все так сердито...
   Коля встал.
   -- Вы же Пушкина не понимаете! -- закричал он, грозя пальцем. В это время на стол принесли леща с кашей.
   -- Посмотри, какой лещ в сметане,-- радовался Юрий Сергеевич.-- Да что ты, Николай... Как же это с рыбой вишневку? Совсем спятил... А еще Пушкиным пугаешь. Нет, брат, Пушкин ценил леща в сметане, и трюфеля, и Аполлона... А ты наливку с лещом. Противно смотреть.
   -- Неважно,-- огрызнулся Коля.
   -- Как неважно,-- сказал строго Юрий Сергеевич.-- Неважно! Не ценить даров жизни неважно? Тогда зачем и жить? Неважно -- вино, красота, музыка, картина, любовь, лето, небо, вот этот рыбак, и смех наш, и Пушкин?!. Нет, я начинаю думать, что именно ты в Пушкине ни бельмеса не понимаешь.
   -- Это вот правильно,-- сказал Василий Иванович.-- Это вот верно... В Пушкине-то я был, у Карла Ивановича, который пуговицей торгует. Он тоже по охоте мастак... Ну, вот и дача у него в Пушкине. Эх! Хороша. Вся в финтифлюшках, желтым крашена. Заметь -- и бочка тоже, скамейки, загородка,-- все крашено. А в саду -- стеклянные шары голубые. Вот блестят! И журафь из горла фонтан пущает. Вот списать-то. Вот это картина!
   -- Вы не про то, Василий Иванович... вы про дачу в Пушкине говорите, а мы про сочинителя Пушкина, которому памятник в Москве стоит,-- старался объяснить Юрий Сергеевич.
   -- И это тоже знаем... Я в Москве лоток с сельдей разносчиком год носил. От Громова торговал... Так на Тверской у Пушкина отдыхал завсегда... Он теперь и зимой без шапки стоит, а ране в шапке был. А царь, значит, и ехал. Народ весь без шапок, он один в шапке. Ну, срамота. Чего еще? Вот ему шапку-то и сняли. Вот оно что. Пушкина-то я тоже знаю во как!
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Печной горшок -- Впервые: Возрождение. 1931. 1 июля. Печатается по газетному тексту.
   Риальто -- мост через Большой канал в Венеции, один из самых древних и самых известных мостов.
   Юрий Сергеевич М.-- имеется в виду Ю.С. Сахновский; см. выше, прим. к с. 134.
   "А мрамор сей, ведь Бог" -- неточная цитата из стихотворения А.С. Пушкина "Поэт и толпа" (1828): "Но мрамор сей ведь бог!..".
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru