Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
Мажордом
Большое имение на Волге, только что купленное именитым московским купцом Мамоновым, готовилось к празднику. На первый день Пасхи назначено было "освящение" и торжественный обед.
Обширный дом и собственная церковь в усадьбе. Имение старинное, прежних вельмож, у каменной террасы -- пушки времен Екатерины Второй. Хозяин пожелал пригласить на праздник соседей по имению -- чтобы познакомиться,-- и заодно именитых москвичей, людей солидных и богатых. Надеялся на приезд губернатора...
Было у него трое сынков...-- юноши изящные, черноволосые и глаза с поволокой, глаза покойной матери, изумительной красавицы, в крови которой были не то далматинцы, не то неаполитанцы. Все трое блистали учтивостью с отцом и приказания его исполняли беспрекословно, но чуть-чуть по-своему, что-нибудь да не так...
Вообще, парни были с сюрпризами. Один укусил за ухо цыганку у "Яра"... Ну, это пустяки! Или вот: был у Мамонова свой винный погреб, вина все заграничные, шампанское лучших фирм. И случись как-то -- гости, именины, что ли. Только смотрят: закупорка цела, печати на местах, а вина в бутылках нет. Что такое? Рассердился отец. А сыновья докладывают: "Папашенька, когда вы хворали,-- помните, простудились? -- профессор Захарьин прописал вам шампанское. Ну вот..." -- "Что,-- говорит отец,-- вздор брехать! Ведь шампанского пятьсот бутылок было. А впрочем -- пустяки, крысы выпили..." И дело похоронили.
Молоденькая горничная забеременела -- Аннушка. "Как? Что? У меня в доме,-- кричит отец.-- Не позволю таких распутств..." А сынок Коля -- глаза с поволокой -- напоминает учтиво: "Папашенька, Аннушка вам утром кофий подавала..."
-- Не пойму я молодежь нынче, не пойму сыновей,-- жаловался не раз Мамонов своему приятелю.-- Николая женить хочу.
-- Пора,-- советовал приятель,-- пора, а то избалуется.
-- Ты посмотри, какую штуку отколол,-- продолжал жаловаться Мамонов.-- Приехала в Москву мамзель Дюпанель или Карамель, француженка. Помнишь, у Омона пела? Хорошо пела. Так мой-то с ней в знакомство вошел. И вот какой переплет вышел. Она ему: "Что у вас тут, в Москве, холод, снег. У нас в Париже лучше". А Николай заспорил: "Ну нет, далеко вам до нашего климата. У нас,-- говорит,-- розы сейчас расцветают в лесу. Не угодно ли взглянуть".-- "Не может быть",-- удивилась Карамель. А на следующий день повез он ее на тройке к "Яру", а оттуда в Разумовское, в самую ночь. И что же? Весь лес в цветах. Под Новый-то год... Француженка ахнула. А мне садовник Ноев счет прислал. Подумай, что делает! Оженить надо скорее, беда...
Но до пасхального праздника Мамонов сыновей так и не оженил.
Приглашения на торжество в новом имении писали сыновья на костяной бумаге, с золотым обрезом. Ехать гостям предлагалось отдельным поездом, а там--пароходом, к пристани. Моторная лодка будет подавать -- "Чайкой" ее звали, из Америки выписали. Флаги разные приготовили и большой флаг с Меркурием. Этот Меркурий не понравился отцу. Меркурий-то на колесе, как надо, и крылышки у ног, только весь голый и прямо из бутылки водку хлещет. А подписано: "Смирнов С-вья". Что-то нескладно.
Пиротехнику, конечно, заказали, фейерверк: вензелей, лебедей и чтобы букеты рвались на небесах. Сыновья советовали змея, но отец змея отменил...
Вот наступил и праздник. Приготовления грандиозные. Повара уже неделю работают... Прекрасный зал в колоннах огнями блещет... Подъезжают гости. Моторная лодка доставляет губернатора, вице-губернатора, исправника. Всех встречает сам хозяин, в сюртуке и при орденах.
-- Всеволод Саввич,-- говорит в это время сыновьям пиротехник, проводящий шнуры,-- нешто можно в пушку пороху по горло сыпать? Ее, ей-ей, разорвет... Николай Саввич, чего вы ракеты гнете? Ведь эдак они понизу пойдут... А вы чего все куртины бенгальским засыпаете? Ведь гости задохнутся!
-- Ничего, не задохнутся,-- говорят сыновья.-- Отец любит покрепче пускать. Мы его знаем, он велел, чтоб торжество крепкое было.
От пиротехника сыновья уже бегут к отцу.
-- Папаша,-- говорят,-- и мы мажордома наняли, чтоб гостей пропускать по докладу. Вы ведь действительный статский.
А мажордом, действительно, был на славу -- приземистый, толстый, лицо важное и в руках огромная булава на медном жезле.
-- Где-то я эту рожу видел,-- проворчал отец недовольно, но так и не вспомнил... Столы накрыты, при входе в зал стоят губернатор, чиновники, губернаторские дочки, хозяин, знакомые. Приезжают, приезжают... Моторная лодка быстро пересекает Волгу и доставляет гостей кучами. Очень много незнакомых. Мамонов смотрит с беспокойством.
-- Кто это? -- думает он, а мажордом громким голосом докладывает без передышки: "княгиня Тухлова", "княгиня Мышкина", "графиня Орехова".
"Должно быть, соседки",-- успокаивает себя Мамонов.
-- Мантохин, волжский пароходчик... Микунчиков и сыновья... Кутузов -- фабрикант.
-- Ох! -- вздыхает Мамонов.
-- Князь Задунаев.
-- Батюшки! -- обращается Мамонов к приятелю.-- Какой же это князь, когда он просто Володька, цыган от "Яра"?
Губернатор пристально смотрит, сзади через плечо глядит исправник.
Тем временем заутреня кончилась. Только стали выходить гости, зарычали фейерверки. Ракеты рвутся, бураки шипят, от бенгальских огней все загорелось зеленым и красным светом. Но ракеты шалят, летят понизу. Дамы взвизгивают. Бенгальский огонь -- прямо Везувий. Как лава, ползет кругом дома дым.
-- Жарь, жарь! -- кричат сыновья.-- Давай самый адский огонь.
Гости бегом побежали к столу. Несут блюда -- икра во льду, осетры саженные. Городской голова поднимает бокал... Но только сказал -- "Наш почтеннейший коммерции со...",-- ахнула пушка. Все тарелки, рюмки, стаканы подняло на воздух, все с треском грянуло обратно на стол. Люстры погасли. Вдребезги рассыпались оконные стекла.
Губернатор, дочери, исправник бежали первые. За ними гости, бежали куда глаза глядят. Кто-то кричал: "Караул, спасите!"
Мамонов, очутившись в своей комнате, трясущимися руками вбил патроны в штуцер и открыл стрельбу пачками по Волге, где неслась моторная лодка.
А в лодке, у флага с Меркурием, стояли: "Женя-Крошка", "княгиня Кутузова" и все трое сынков и громко пели "Вниз по матушке по Волге".
-- Сам породил, сам и убью! -- кричал отец и стрелял.
Несколькими днями позже один из сынков говорил мне скромно и учтиво, щуря далматинские свои глаза с поволокой:
-- Папаша уж строг очень... Мы хотели ассамблею повеселее... Что тут дурного? А пушку так и не нашли... Переложили немножко пороху... Ну, что ж...
Губернатор, хороший человек, о мамоновском торжестве говорил так:
-- Что ж, повеселились немножко... Только... Только вот... Я и сам артиллерист, однако, это орудие уж слишком: у нас в Твери было слышно, а Тверь за двадцать пять верст... Подумайте сами!
ПРИМЕЧАНИЯ
Мажордом -- Впервые: Возрождение. 1931. 22 апреля. Входит в издание "Константин Коровин вспоминает..." Печатается по газетному тексту.
...у Омона пела -- Шарль Омон, французский антрепренер. В 1901 г. открыл в Москве, в трехэтажном здании на углу Триумфальной площади и Тверской, театр "Буфф-миниатюр" (ныне в этом здании находится Концертный зал им. П.И. Чайковского).
институт ботэ -- институт красоты (фр. beautИ -- красота).
"Вниз по матушке по Волге" -- русская народная песня.
"Сам породил, сам и убью!" -- "Я тебя породил, я тебя и убью!" -- фраза, принадлежащая Тарасу Бульбе из одноименной повести Н.В. Гоголя (1834--1835, дораб. 1842).