Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
М., "Русский путь", 2010.
Копченое небо
Дремучий лес, высокая песчаная осыпь, внизу -- небольшая река Шаха, по берегам сочные кусты ольхи. Рядом бедная небольшая мельница. Мельник -- Никон Осипович, высокий мужик с серыми добрыми глазами.
Я поставил холщовую палатку недалеко от мельницы, у самой реки. Сижу около палатки и пишу красками этюд с натуры. Перед палаткой стол и скамьи, а на столе самовар, баранки, калачи, балык, вино. За столом сидят приятели. Один -- очень толстый, музыкант-композитор, умный и злой, другой -- напротив -- музыкальный критик Коля Куркин. А в двух шагах, на плотине, саженного роста архитектор ловит рыбу удочкой. Зовут его Вася, страстный рыболов. Подпоясан он ремнем, на котором висит большой охотничий нож в черной кобуре, только что из магазина. У Васи в руках большая рыба. Он подходит к палатке и сажает рыбу в сетку, привязанную на кол и наполовину опущенную в реку.
-- Какого, однако, карасищу поймал ты, Вася,-- говорит критик.-- Молодец, ловко рыбу ловишь.
-- Во-первых, это не карась,-- отвечает Вася,-- а окунь. Ешь рыбу и не знаешь, а еще университет кончил.
-- То есть как это, позвольте, не знаю? Нет, извините, я-то ихтиологию учил назубок, уж позвольте.
-- Ах, ихтиолух ты липовый! Какой же это карась?
-- По-моему, карась, брат.
-- А вот ты лучше скажи, ихтиолух, где ловятся копчушки? -- спросил толстяк-композитор.
Критик задумывается.
-- А миноги?
-- Миноги, миноги... Это, брат, не рыба...
-- А сардинки?
-- Ну, брат, это, конечно, в Сардинии...
-- А где Сардиния?
-- Сардиния? Конечно, в Сардинии... Я же не обязан знать, где что ловится... В магазине продаются Ревельские кильки, сардинки, все вместе.
-- А сига копченого ты ел?
-- Еще бы, отличная штука, брат.
-- Хорошо. Ну, а зачем у него палка внутри? Бедный критик Коля Куркин хлопает глазами:
-- Действительно -- внутри у него палка. Зачем?
-- Не знаешь, а говоришь, ихтиолог. Затем палка, чтобы он не рассыпался копченый. Понял? Вот, если бы тебя коптили,-- толстый композитор говорил это, сочно выпив рюмку водки,-- то палку вставили бы в тебя в живого. Ты бы, во-первых, сразу стал смирный, а во-вторых, не писал ерунды. Понял?
-- Что понял? Глупо! Людей не коптят...
-- То есть как это -- не коптят? Видно, брат, что ни черта ты не смыслишь, а еще лезешь критиковать музыку. Или забыл живые факелы Нерона? Это, брат, наверное,-- жгли. Людей жгли. Нерон не очень церемонился.
Критик Коля смотрел виновато.
-- Но не для того же,-- сказал он,-- чтобы их есть...
-- Неизвестно,-- возразил композитор.-- А может быть, вот сейчас я здесь водку пью и закусываю балыком, а где-нибудь в Африке или в Полинезии человечка этакого, вроде тебя, например, путешественника, коптят да кушают, и больше ничего!
Критик сделал серьезное лицо и пристально посмотрел черными глазками на композитора.
-- Нет, ничего ты не понимаешь,-- продолжал он.-- А известно ли тебе, что при крушении корабля, когда он утонет -- корабль, то спасшиеся на плоту или на лодке пассажиры эдак месяца три странствуют по океану. Есть нечего, запасов нет, голодно,-- ну, возьмут и скушают такого-то, как ты. Все одно, окончил ты университет или нет, критик или не критик. Тут, брат, все безразлично. Съедят, и шабаш.
Толстый композитор не унимался:
-- Эх ты, критик... Говоришь, людей не коптят. Нет, брат, не только людей, а небо коптят и как еще коптят-то. В истории -- целые страницы копчения неба. Человечество заврется и не знает, как что. Прямо запах копоти идет. Смотрят люди -- университет кончил! А вот музыка -- это тебе не копчение неба. Это нечто: дружба небесная с землей. А ты вот пишешь, университет окончил...
-- То есть, как же это не писать? -- пробует защищаться критик.-- А справедливость-то? Нужна она? Ты, брат Юрий, что-то заврался.
-- Какая же это справедливость, которую к черту загоняют? Справедливость ясна и чиста, как вот эта река, как солнце, как собака эта... Собака справедливость знает. И музыка знает. В ней есть тютелька такая... Ну, словом, жизнь не порть, не смей. Не трогай дружбу с небом, не копти его! На нем звезды без конца и начала. Не смей! Да никогда не поймешь ты, критик... И не только ты -- никто. Университет кончил! Ну-ка, роди воду эту, чистую, как кристалл. Не можешь?.. Родишь одних коптителей. Коптители эти закоптили небо, оно и молчит, и только. И жалуется. Что же оно молчит? Ничего душе не поет?.. Радость отнята -- понимаешь? -- радость, коптилы отняли радость.
-- Юрий,-- вмешался я,-- что же это ты так на Колю напал? Травишь без конца...
-- Нет, я говорю только, что он ни черта не смыслит. Кандидат прав, а -- ни бельмеса. Ну, что такое бельмес? Видишь, молчит, тоже не знает. Ни, ни. Ведь это же странно -- а пишет.
-- На пескаря взяла,-- сказал он и бросил рыбу перед палаткой на траву. Потом вынул нож, нагнулся и отрезал щуке голову.
-- Послушай, зачем же ты ей голову отрезал?
-- Довольно. Теперь пусть, голубушка, знает, как рыбу есть.
-- Да ведь ты тоже рыбу ешь!
-- Так я не щука, а человек.
-- Вот она, справедливость, слышишь! Понял теперь? -- хохотал композитор.
-- Что понял? Понимать нечего,-- возражал критик.-- Я ведь в университете право изучал, человеческое право. Ну, международное, а не рыбье. У рыбы никакого права нет. Едят друг друга без всякого права.
-- А вот,-- заговорил старик-мельник,-- волк на что уж зверь, верно, а пьяного не трогает.
Композитор удивленно посмотрел на Никона Осиповича.
-- Да неужели?
-- Верно. Вот у нас в Заозерье кузнец Семен в Покров чего-то пропал. Ну, жена пошла его искать. И видит: у кузницы -- на отлете она у деревне стояла -- волчина, во! -- здоровый. Она испужалась, да в сарай пролезла и глядит в плетень. И лежит это ее Семен, муж ее, а волк около него -- понюхал, затряс головой и побежал прочь. Смотрит она, а Семен-то все на ноги стать хочет и никак, ну вот не может, пьяней вина. Кто выпивши,-- закончил он,-- ен нипочем не тронет.
-- Налей мне, Юрий,-- попросил Вася.
-- А ты все споришь,-- заметил архитектор, обращаясь к критику.-- Потому вот, вероятно, и пили на Руси в старину, что волков было много, стаи огромные, а пьяный ходи себе среди них, и ничего. Вот откуда пьянство началось на Руси.
-- А что, Никон Осипович, медведь тоже не трогает пьяниц?
-- Но нет,-- отвечал старик,-- тот, брат, не глядит, кто выпивши али тверез, ему все одно. У нас по осени запрошлый год вот эдакого -- показал он на Васю -- в Астееве сломал, черепок-то он ему снял, мозги и поел.
-- Мозги он любит,-- сказал критик.
-- Ну твои есть не станет,-- вставил композитор.
-- То есть, позволь, почему же не станет есть мои, а твои станет? Это еще неизвестно, чьи съест,-- мои или твои. Совсем неизвестно,-- отходя от палатки, говорил обиженно критик Коля Куркин.
ПРИМЕЧАНИЯ
Копченое небо -- Впервые: Возрождение. 1931. 21 февраля. Рассказ имеет подзаголовок: На рыбной ловле -- с натуры. Печатается по газетному тексту.
Никон Осипович -- мельник, друг К.А. Коровина, один из основных персонажей рассказов об охоте и рыбной ловле.
музыкант-композитор -- имеется в виду Ю.С. Сахновский, композитор, дирижер, театральный и музыкальный критик, друг К.А. Коровина, один из главных персонажей рассказов об охоте и рыбной ловле.
музыкальный критик Коля Куркин -- он же: Куров, Курин, Курицын, Курочкин, Петушков -- один из главных персонажей рассказов об охоте и рыбной ловле. На самом деле -- Николай Николаевич Куров, музыкальный критик и верный друг К.А. Коровина. Известно, что и в Париже он продолжал дружить с Коровиным и художник умер буквально у него на руках. В рассказах Коровина Коля Курин -- это вечная мишень для розыгрышей и насмешек друзей, однако он ни на кого не обижался и всегда отстаивал свое достоинство.