Коровин Константин Алексеевич
Дураки и умные

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   

Дураки и умные

   Под Москвой жил я с отцом и матерью, в Больших Мытищах. Отец болел и послал меня на станцию, с запиской, купить лекарство. На станции сказали: "Лекарства такого нет" и послали в дом вблизи станции. Когда я пришел в небольшой домик, то в нем увидел старого седого человека в очках. Он сидел за столом и читал большую книгу. Я подал ему записку отца... Старик поднялся, подошел к шкафу и стал вешать на маленьких весах белый порошок. Я посмотрел на большую книгу и увидел какие-то черные знаки, особенные. Старик подал мне пакетик и сказал: "Сорок капель".
   Я отдал ему рубль и спросил у него, что это за книга.
   -- А это книга мудрости, мальчик,-- ответил мне старик и дал мне сдачи.
   -- А что здесь написано? -- допытывался я.
   -- А вот тут, где ты держишь палец на книге,-- тут написано: "Бойся дурака больше, чем злодея".
   Придя домой, я рассказал отцу про старика, книгу и спросил его:
   -- Кто ж это дурак такой? Бывает ли такой на деревне? Отец мне ответил:
   -- Нет, здесь нет таких. Это не те дураки -- есть другие! Они кажутся умными... Вот эти-то умные -- самые страшные. От дураков может погибнуть вся страна.
   "Вот так история,-- подумал я.-- Кто ж это?"

* * *

   Утром я был в школе. Как хорошо в школе: парты желтые, чистые, товарищи, пенал, перышки, книги с картинками, "Родное слово" и все такие веселые друзья... С Ленькой будем гонять кубари ужо, на льду. Ах, хорошо! А на одном коньке бегать?
   Входит учитель Петр Афанасьевич -- худой, в очках, и садится. Задает задачу, задача легкая. Я смотрю на него и думаю -- вот он умный. Не может быть, чтоб он был дурак, не может быть. Он с нами поет тенором "Вечерний звон". Очень хорошо поет.
   В перерыве занятий я подхожу к Петру Афанасьевичу и спрашиваю:
   -- Кто такой дурак, от которого может погибнуть вся страна? Он смотрит на меня пристально и спрашивает:
   -- Это кто тебе сказал?
   Я ему говорю: "Вот на станции, старик..."

* * *

   Эх, как кубари вертятся, когда гоняешь их кнутом по льду! У Леньки зеленый с желтым, а мой красный с черным. Мой лучше... Эх, хороша зима!
   Пришел домой, лампа горит и щеки горят. Мать, чай, баранки. У отца сидит Петр Афанасьевич. На столе большая копченая селедка, пятачок стоит. Ленька со мной пьет чай внакладку, собака Шарик, замечательная: хвост крючком, служит, на носу кусок баранки -- пиль! -- хватает в воздухе баранку. Умная собака Шарик... Слышу, отец говорит:
   -- Хотеть, желать -- это хорошо. Желать блага народу -- это благородно, высоко, прекрасно!
   -- Свободы, равенства,-- говорит Петр Афанасьевич.
   -- Да, верно,-- отвечает отец,-- но есть еще самое важное.
   -- Что же? -- спрашивает Петр Афанасьевич.
   -- Самое важное -- это уметь сделать это самое благо народу, это равенство, эту свободу. Но желать только -- это глупо.
   -- Как глупо? -- говорит Петр Афанасьевич.-- Почему?
   -- Желать и не уметь -- глупо. Создается непонимание... Этот страшный черт небесным факелом свободы сожжет и нивы, и жилища. Умные желают и умеют сделать, а дураки только желают.
   "Вот к чему старик говорил на станции о дураках!" -- подумал я.

* * *

   Большой зал. Огромный стол накрыт зеленым сукном. За столом сидят люди в блузах, в пиджаках. Кто в картузах. Ни на ком нет рубашки крахмальной и галстука. Среди них артисты театра, писатель, лица умственные, серьезные, без улыбки. Перед ними в рубашках, в пиджаках, в высоких сапогах здоровые, потные люди, вроде мастеров, рабочих, но не крестьяне. Их огромная толпа, они поют:
   
   А деспот пирует в роскошном дворце.
   Тревогу вином залива-а-ает.
   
   Хорошо поют, уверенно так, глаза выпуча на начальство, что за столом. Начальство протягивает и жмет им руки с искренней дружбой, торжественно.
   Выхожу из собрания и иду вместе с кучей людей. Переходим Театральную площадь. Ко мне обращается один:
   -- Ты, отец, чей будешь?
   -- Какой чей? Я сам -- свой. Я ничей. А ты чей? Он смотрит на меня и говорит:
   -- Мы водопроводчики. Ежели захотим завтра -- вот тебе воды не дадим. Пей чай, тады что? Поговоришь... "Сам сво-о-ой!" Вот тебе, ходи на реку, что лошадь. Понял?
   -- Понял,-- говорю я.
   -- Вот что -- мы главные, понял?
   -- Понял,-- отвечаю я.-- Вы главные...
   -- Да, все наше, понял?
   -- Чего ж -- все ваше...
   -- Ну вот. Наше право, отец, понял?
   -- Это верно,-- говорю я.
   -- Лектричество горит. Вот... Вода наша -- затопим, тады што -- понял?
   -- Понял, что вот вы, товарищ, и есть деспот.
   Он остановился и посмотрел на меня. Его добродушная рожа исказилась. В глазу блестел злой огонек.
   -- Я бы вас мог представить куда надо,-- сказал он,-- но мне некоды. Таку несознательность даже элемент понять должен.

* * *

   Калейдоскоп воспоминаний сменяется. Ночь. Зима. Стук в дверь. Приехал отец. Его высокая фигура входит. Шуба, башлык покрыты снегом. На его бровях, усах -- снежинки.
   -- Отойди,-- говорит он мне,-- холод, простудишься.
   Я отхожу к столу. Он смотрит на меня лучшими в мире глазами, добрыми, и говорит:
   -- На тебе, Костя.
   Я развертываю бумагу: книги, тетради и ящичек красненький. Выдвигаю крышку, и там -- о красота, о радость! краски и чашечки, обведенные золотом... Я не сплю, и под подушкой моей -- этот ящик. Вынул и смотрю -- зеленая краска, рядом красная, лиловая, на них печати, короны,-- невозможно хорошо. Считаю: четырнадцать красок и чашечек четыре. Петр Афанасьевич говорил: "Рисовать и петь -- ты первый".
   Нарисую завтра деревню, Леньку, Шарика и снегиря -- сидит на дереве, и подарю Петру Афанасьевичу. Нет... отцу! Нет, лучше отдам Леньке!

* * *

   Калейдоскоп меняется. Мы посылаем малую лепту. "Так много жертв в ссылке",-- говорит мне пришедший добрый человек.
   -- Доходит ли? -- спрашиваю я.
   -- Говорят -- доходит.
   -- Возьмите эту картину, может быть, выручите что-нибудь.-- Думаю.

* * *

   Меняется. Где Ленька, милый друг мой? Давно ушло в даль прошлого все. Никого нет... Другой Шарик лает ночью на луну у леса, где был дом мой... там... в России... И лежит снег, замел сугробами дорогу к крыльцу. И никто не идет туда... И нет в нем огня, мной зажженного...
   А здесь около меня, свернувшись, собака моя Тоби. Около мордочки -- мячик. Тоби смотрит на меня умными глазами. Взял в рот мячик, глаза его говорят...
   -- Ну что ты все пишешь, поиграй со мной, я так тебя люблю!
   -- Нельзя, Тоби... Я стар, я пишу сказку смерти...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Дураки и умные -- Впервые: Иллюстрированная Россия. 1931. 16 мая. Рассказ имеет подзаголовок: Из калейдоскопа воспоминаний. Печатается по журнальному тексту.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru