Коровин Константин Алексеевич
Врубель

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   М., "Русский путь", 2010.
   

Врубель

   В конце октября поздно вечером возвращался в свою мастерскую на Долгоруковской улице в Москве. Шел мелкий дождь.
   Мимо меня быстро прошел человек, одетый в летнее пальто, с поднятым воротником, с опущенными в карманы руками.
   И вдруг я услышал знакомый голос:
   -- Коровин...
   Я обернулся: передо мною стоял Михаил Александрович Врубель. Я не ожидал, что он в Москве, и спросил:
   -- Давно ты в Москве? Отчего же ты до сих пор не отыскал меня? И Антон здесь... "Антоном" мы звали Серова ("Валентин -- Валентоша -- Антоша -- Антон").
   -- Я недавно приехал. Не в том дело. Пойдем в цирк...
   -- В цирк? Зачем? Поздно...
   -- Ты никогда не видел такой женщины. Понимаешь? Ты никогда не видел такой красоты...
   Врубель стоял передо мной. Котелок его был надвинут на лоб. Худое прекрасное лицо Врубеля выражало в эту минуту какую-то особенную радость, какой-то полет.
   -- Что ты говоришь?.. Какая красота,-- сказал я,-- ну, пойдем...
   Мы прошли за кулисы цирка мимо каких-то артисток, артистов, собак, лошадей...
   -- Постой...-- остановил меня Врубель,-- сейчас как раз ее номер.
   Действительно, мимо нас проезжала нарядно одетая балериной -- с бледным лицом и нежным взором темных глаз -- сидящая высоко на лошади женщина.
   -- Вот она, смотри...
   За ней двигались другие лошади. Несли большие кольца-обручи с натянутой бумагой, через которые прыгают в цирках. Несли высокие табуреты, какие-то другие предметы.
   К нам подошел низкого роста человек, перевязанный у пояса красным шарфом, в синей вязаной рубашке, красивый, коренастый и с очень широкой сильной шеей. Он поздоровался с Врубелем, и они заговорили по-итальянски (Врубель говорил на восьми иностранных языках). Врубель познакомил меня с ним. Это был муж цирковой наездницы.
   Издали я видел, как она на своей лошади носилась по арене. Она прыгала через обручи. За ней бегал рыжий клоун. Но вот ее номер кончился, и, возвратившись со сцены, она соскочила с лошади, подошла к Врубелю и быстро заговорила с ним по-итальянски. Познакомив меня и с ней, Врубель сказал:
   -- Мы сейчас поедем вместе... Я живу с ними... Здесь недалеко... Пойдем туда...
   Мы пришли с ним в убогую московскую квартиру, где-то на Третьей Мещанской, в деревянном доме, на втором этаже.
   На некоторое время мы остались с Врубелем одни. Он зажег лампу. Лампа осветила небольшой, покрытый вязаной салфеткой стол. На нем грудой лежали пустые коробки из-под папирос, краски, кисти. Тут же я увидел стоящие на диване две большие -- до самого потолка -- картины.
   На одной из них огромное лицо женщины, с прямой, высящейся, как столб, шеей, большими глазами, прямо в упор смотрело на меня. В этих глазах была непостижимая глубина взора. Матовые губы, алые, извилистые, выражали печальную кротость. Лики мадонн вспоминались мне!..
   На фоне картины были облака -- мягко-ритмические, как бы излучающие пучки разложенного на цвета радуги спектра... Лицо женщины было подобно видению... Оно терялось в облаках, переходя в них, ритмически соединяясь с ними и очертаниями формы, и цветовыми созвучиями. Странная, невиданная картина!.. Она не походила ни на что, созданное доселе в живописи...
   -- Что? -- сказал Врубель.-- Это она... Ты увидишь... Большая потому, что я так хочу... Эти избитые, вечно одни и те же, размеры мне надоели... Они вовсе не нужны... К чему нужно это подобие правды?.. Все эти головы в прическах куаферов {От фр. coiffeur -- парикмахер.}? А вот я делаю ее так, как она является воображению... Я знаю, что это испугает всех. Но ведь ничего не существует в отдельности. Эти облака и она -- они равно прекрасны. Но формы, формы!.. Я о них думаю... Вы, никто, не знаете, что такое форма... Вы просто все списываете... Как всегда... Ах, как мне все это надоело!..
   На том же диване, рядом с картиной женщины, стоял такой же большой картон, и на нем было написано распятие поникшего головой Христа.
   Все тело Христа было как бы из мелких-мелких филигранных бриллиантов, и каждая грань их светилась радужным сиянием. По обе стороны Христа -- два херувима; и они сияли гранями рубинов и изумрудов. На расстоянии очертания самих фигур не были различимы за этим сиянием... Спускавшиеся драпировки и ткани были отделаны золотом. Фон -- Поль Веронез {Правильно: Веронезе.}, a verte émeraude {Изумрудно-зеленый (фр.).}. И на нем -- пейзаж с склоняющимися оливковыми деревьями, каких-то удивительных форм, как мелкий-мелкий изысканный узор. Эти две картины, столь противоположные друг другу, были совершенно своеобразны. Они покоряли своей торжественной мощностью.
   В комнату вошла артистка-наездница и с нею ее муж. Поспешно и ловко они убрали стол для чая. Муж и жена хлопотали оба. Откупорили красное вино, и хозяйка, посмотрев на меня, на ломаном русском языке сказала:
   -- Господин, раздевайтесь... Садитесь... Есть... Я вас любит... Вы друг Миша...
   А тем временем Врубель и ее муж уже быстро и горячо говорили о каких-то делах цирка, о каких-то несправедливостях, о каких-то завистях и интригах артистической цирковой среды.
   Я, невольно вглядываясь в лицо женщины, увидел какую-то особенную торжественность. Ее наряд -- зеленая кофта из шерсти-жерсе {Современное название: джерси.}, красная юбка, пестрый безвкусный наряд, напоминающий попугая,-- и бархатная лента на шее с большим помятым золотым медальоном -- составляли чрезвычайный контраст с ее прекрасным лицом, как бы явившимся к нам из другого далекого века. Прямая посадка... Изумительной красоты удлиненное лицо... Его торжественность... Какой-то царственной формы лебединая шея... И на ней прекрасная голова с опущенными вниз глазами -- глазами невыразимой кротости -- такие прекрасные глаза бывают у лошадей и оленей...
   Я помню -- у одного убитого на моей охоте лося были такие же чистые, такие же кроткие глаза...
   Мы долго сидели за столом, и разговор Врубеля с хозяином квартиры продолжался по-прежнему оживленно. В их разговор, все о той же цирковой жизни, изредка вмешивалась и она, вставляя в него отдельные замечания.
   "Странно,-- подумал я,-- какой особенный человек Врубель!.. Почему он увлечен этими далекими от него интересами цирка?.. И как он оживлен, разговаривая о том, что кто-то кого-то победил в цирковом трюке и что кто-то не смог спрыгнуть с трапеции на каком-то восьмом кругу... Странно..."
   Так прошел этот вечер.
   Я поднялся из-за стола и стал прощаться. Я условился с Врубелем, что он на другой же день утром придет в мою мастерскую.
   Помню, помогая надеть пальто, артистка-наездница сказала мне:
   -- Я вас очень любит... Картины Врубель тоже... Он Джотто... Да, да, даже больше... Искусство понимайт очень трудно... Мало понимает искусство... Бог и искусство мало понимайт...
   По дороге домой, на Долгоруковскую улицу, на убогом московском извозчике, в 2 часа ночи, я думал:
   "Особенный человек Врубель... Какой замечательной, какой искренней души!.. Но что это такое?.. Поклонение красоте этой женщины?.. Да, она красива -- особенно красива. "Искусство и Бога мало кто понимает>>... Как странно было услышать это из уст цирковой артистки".

* * *

   На другое утро, в 10 часов, Врубель приехал ко мне. Моя большая деревянная мастерская в саду архитектора Червенки на Долгоруковской улице в Москве была прекрасна. Врубель восхищался ею. Я предложил ему поселиться у меня. И спустя два часта Врубель и его картины поместились у меня в мастерской.
   Кроме картин, красок и кистей у Врубеля не было ровно ничего. И в то же время, как всегда, он был чрезвычайно элегантно одет. Мы поехали с ним завтракать в "Эрмитаж". Дорогой, по его желанию, мы заехали на Кузнецкий Мост, в магазин Дарзанс,-- и он накупил там одеколона, парижских духов, модных рубах, галстухов...
   Помню, за завтраком в "Эрмитаже" он очень интересовался разными сортами вин и поспорил по поводу марки поданной нам бутылки с метрдотелем. Тут же, в "Эрмитаже", я познакомил тогда его с Мамонтовым, Саввой Ивановичем...

* * *

   Когда к нам в мастерскую пришел Серов, он недоуменными глазами посмотрел на большие картины Врубеля и опустил голову.
   -- Замечательно...-- сказал я.-- Не правда ли?..
   -- Не знаю...-- ответил Серов.
   -- По-твоему, это не то? -- спросил Врубель, обращаясь к Серову.-- А т-а-к я не хочу... Скучно... Все одинаковы, как гробы... Я не хочу этого... Я не интересуюсь, кто как умеет... Все уже написано так, как никому уже не написать... А я хочу другого...
   -- Может быть, ты и прав, Михаил Александрович,-- сказал Серов,-- но я-то этого не понимаю...
   -- А я не понимаю середины... Я не люблю то, что похоже на натуру... Я вижу не людей, а сплав чего-то... прекрасного и ужасного!.. Слово и язык искусства не есть копия и натура, а художник и его восхищение... Но об этом не стоит говорить... Это долго и бесполезно... Ах, меня совсем не интересует -- кто как пишет теперь... Я просто не могу смотреть на все это... Неприятно. Краски в тубах прекраснее, чем теперешние произведения художников! Вы счастливцы... Вы смотрите выставки, восхищаетесь... Находите какую-то разницу нового от старого, какие-то достижения... А я никаких не вижу... Не смотрю и не люблю смотреть... Мне просто представляется все одинаково плохим и невозможно скучным... Лучшее, что я вижу теперь, это -- ярлыки на бутылках коньяков и ликеров... Какие они бывают замечательные!.. За границею с этим ушли очень далеко вперед. А какие ярлыки на шампанском!.. Сделать их вовсе не просто... Не думайте...
   Серов вскоре простился и ушел. А мы поехали к Мамонтову.

* * *

   -- Какой же русский художник тебе нравится? -- спросил я однажды Врубеля.
   -- Какой?.. Много хороших художников русских...-- ответил Врубель.-- Иванов -- величайший... Он очень постиг декоративность форм. Декоративность концепции на холсте... Его этюды поразительные... Но он не оставил после себя следа... А Тропинин?..
   -- А кто за границей восхищает тебя?
   -- Ватикан.
   Врубель хорошо знал искусство итальянцев, Ренессанс. Он постиг его глубины. Любил Италию и много раз ездил туда.

* * *

   Чем более жили мы с Врубелем, тем более я убеждался, что он нездешний жилец, что он пришел к нам откуда-то, издалека, и что вся бездна глубины души его нездешняя, что он пришелец, мимоходом проходящий по путям нашей жизни. Порой внешне он казался таким же, как и все... Он мог дружить со всеми. В ресторанах он мог часами разговаривать с метрдотелем, с промотавшимся игроком, с каким-нибудь помещиком или персидским ханом, с самим содержателем трактира "Теремок" в Сокольниках. Но однажды, познакомившись у меня с Поленовым, он промолчал целый вечер.

* * *

   Получив от Кушнерева наказ иллюстрировать Лермонтова, он разрезал свой эскиз Распятия, о котором я говорил выше, на части, и оклеив бумагой, сделал на этих разрезанных кусках свои знаменитые иллюстрации к "Демону". Тогда же он уничтожил и свой огромным холст с портретом итальянки-наездницы, которую, кстати сказать, переехав ко мне, он более никогда не встречал.
   -- Зачем ты погубил свое "Распятие"? -- спросил я Врубеля.
   -- Все равно... Никому это не нужно...

* * *

   Однажды в мою мастерскую пришел П.М. Третьяков. Он смотрел мои работы. А в стороне, тут же, рядом, стояли эскизы Врубеля "Тамара в гробу", "Выстрел", "Хождение Христа по водам"...
   Я сказал:
   -- Посмотрите. Это Врубель. Какие у него замечательные произведения...
   Павел Михайлович посмотрел. Потом, отвернувшись, сразу стал прощаться со мной...
   -- Я этого не понимаю... Прощайте,-- сказал он и ушел.
   Пришел Врубель. Я рассказал ему, что был Третьяков и что он сказал. Врубель сразу повеселел и рассмеялся.
   -- Чему же ты радуешься? -- спросил я.
   -- Плохо было бы, если бы он сказал, что хорошо...
   Какая добрая была улыбка у Врубеля! Какая мягкость была в ней... В нем не было ничего злого, ни в малейшей степени, ничуть... Он смеялся и всегда был остроумным... Временами Врубель, конечно, и сердился. Но -- странная вещь! -- чаще на плохо пришитую пуговицу, чем на не понравившуюся ему мысль или неприятное в человеке... Когда ему бывали неприятны чьи-нибудь слова, он опускал голову и торопился перевести разговор на другую тему. Он никогда не спорил с художниками. При Репине, Васнецове, Сурикове, встречаясь с ними у Мамонтова, он обычно не участвовал в общей беседе. Во время подобных встреч -- на людях -- он выглядел иностранцем, чужаком, появившимся в русской среде откуда-то со стороны...

* * *

   Однажды я застал Врубеля за довольно странной работой: на голубом атласе широкой ленты он витиеватыми буквами, какого-то чрезвычайно сложного и фантастического стиля, отчетливо и остро, без всякого предварительного эскиза, делал надпись золотом:
   
   Карлу Евгеньевичу слава!
        Боже, Левочку храни!
             Шурочке привет!
   
   И все.
   -- Что это такое ты делаешь? -- спросил я.
   Врубель, смеясь, рассказал мне, что из соседнего дома пришел хозяин-немец, у которого серебряная свадьба, и что эта лента нужна для украшения золотого рога изобилия, в котором будут конфекты. Карл Евгеньевич -- доктор: он вылечил Левочку, а Шурочка, это -- мать его, героиня серебряной свадьбы...
   Но как эта работа была выполнена! Какой редкой красоты были буквы и как великолепен был стильный орнамент!.. А сделано это было в полчаса.

* * *

   Врубелевские иллюстрации к "Демону" Лермонтова вызвали бурное негодование. Все завопило по его адресу: "декадентство". Меня эта кличка бессмысленно и глупо увенчала еще до этого. Но по отношению к Врубелю эта травля дошла до величайшего ожесточения. Его начали сторониться. И заказанные ему графом С.Ю. Витте для Нижегородской Промышленной выставки два огромных панно -- "Микула Селянинович" и "Принцесса Грез" {Правильно: "Принцесса Грёза".},-- уже доставленные в Нижний, по приговору Академии художеств были сняты и вынесены из павильона вон.
   Вместе с Врубелем мы приехали в Нижний (на этой выставке мною был построен отдел, посвященный Крайнему Северу, и в нем висели мои панно природных богатств нашего русского Севера). Помню, мы сидели с ним в этот день и час в ресторане. Мимо нас прошел ареопаг судей -- академиков. Среди них были Беклемишев, Мясоедов, Ярошенко, Вл. Маковский, Киселев... Они шли судить Врубеля. Лишь один из них поздоровался с Врубелем: это был Киселев. Остальные сделали вид, что не заметили его. Академический ареопаг постановил -- снять панно, и их сняли.
   С.И. Мамонтов тогда же немедленно, тут же, рядом с выставкой, выстроил на свой счет особый павильон и выставил в нем огромные панно Врубеля.
   Пресса выла: "декадент!" -- и радовалась расправе над Врубелем.
   Когда мамонтовский павильон был готов, я был на его открытии с самим Саввой Ивановичем, и на наших глазах там разыгралась удивительная сцена.
   Несколько студентов с барышнями стояли у барьера, отделявшего панно от публики, и, рассматривая их, громко обсуждали и отчаянно смеялись над ними. Один из студентов, самый старший по внешности, однако, не ограничился одними насмешками, но, подойдя возможно ближе к "Микуле Селяниновичу", плюнул прямо на холст Врубеля. И общий одобрительный смех поддержал его.
   Савва Иванович выразительно посмотрел мне в глаза:
   -- А шестая-то держава,-- сказал он,-- силища. Ох, страшная штука -- пропаганда! Я думаю: а что Пушкин? Не был ли бы и он оплеван теперь? Наверное, тоже назвали бы "декадентом"... А кто понимает, в сущности, это иностранное слово: "декадентство"...

* * *

   Выставка "Мира Искусства" в Петербурге.
   Врубель в это время был уже в больнице. На этой выставке была выставлена его "Сирень" и мои парижские панно.
   Государь и Великий Князь Владимир Александрович были на этой выставке. Дягилев, организатор выставки, сопровождал Государя. Позади, в свите, был и гр. И.И. Толстой, вице-президент Академии художеств.
   Государь, посмотрев на картину Врубеля, сказал:
   -- Это мне нравится. Кто это?
   Владимир Александрович, наоборот, громким голосом запротестовал.
   -- Это Врубель, Ваше Величество,-- ответил Дягилев.
   -- Врубель, Врубель...-- как бы что-то вспоминая, проговорил Государь и вдруг, обернувшись назад, прибавил: -- Граф! Иван Иванович! Ведь это тот, которого казнили в Нижнем?..
   На лице гр. И.И. Толстого, на обращенные к нему слова Государя, несколько подавшегося вперед, расплылась странная улыбка.

* * *

   Врубель умер.
   Я не был в России в то время и не мог быть на его погребении. Но я слышал, что его гроб несли его гонители и его несправедливые судьи. Теперь их тоже нет в живых. Но, помню, как-то я сказал Михаилу Александровичу:
   -- Есть страшный черт, дьявол... Я его боюсь... Этот дьявол есть непонимание...

* * *

   Ко мне в мастерскую пришел П.М. Третьяков и спросил:
   -- Нет ли у вас чего-нибудь из эскизов Врубеля?
   -- Как же... вот это его эскиз.
   Я показал ему "Хождение по водам Христа". На другой стороне этого же картона был эскиз занавеса для Частной оперы Мамонтова: на нем -- вся роскошь эпохи Чинквеченто -- певцы Италии, окруженные прекрасными девушками на фоне итальянской ночи.
   Третьяков долго смотрел на эту вещь и спросил меня, не могу ли я уступить ему ее.
   -- Я очень рад,-- сказал я Павлу Михайловичу,-- что вы хотите приобрести эту вещь... Она прекрасна... Позвольте мне подарить ее вам...

* * *

   После смерти П.М. Третьякова вывешенный в раме в Третьяковской галерее эскиз Врубеля "Хождение по водам" заставил меня обратиться в комитет, заведующий галереей, с указанием, что на обратной стороне его находится другой отличный эскиз занавеса того же автора. Комитет Третьяковской галереи внимательно отнесся к моим словам и, разделив картон на два листа, извлек на свет Божий и этот второй врубелевский эскиз, спрятанный было навеки за рамой.
   Как все это странно!..
   В Третьяковской галерее и сейчас висят эти два эскиза Врубеля.
   Да, Врубель был проходящий по нашей земле пришелец к нам из другого мира... И он был гений...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Врубель -- Впервые: Россия и Славянство. 1930. 19 апреля. Печатается по газетному тексту.
   У К.А. Коровина было еще одно воспоминание о художнике Врубеле под названием "М.А. Врубель" (Возрождение. 1936. 26 января, 2 февраля). Именно этот рассказ вошел в издание "Константин Коровин вспоминает..." под названием "Встречи у Мамонтова". В настоящее издание не входит.
   магазин Дарзанс -- располагался на Кузнецком Мосту в известном на всю Москву доме Татищева, славившемся магазинами; магазин купца Дарзанса "Город Париж" поражал современников универсальностью товаров.
   Получив от Кушнерева наказ иллюстрировать Лермонтова...-- надворный советник И.Н. Кушнерев в 1869 г. открыл в Москве переплетное заведение, достаточно скоро превратившееся в одно из крупнейших издательств, специализирующихся на издании изящной литературы (знаменитая Типография т-ва "Кушнерев и К°"). Большая заслуга в этом принадлежит П.П. Кончаловскому, назначенному заведующим издательством. Он активно привлекал к работе молодых художников, ставших впоследствии его друзьями,-- В.А. Серова, К.А. Коровина, A.M. Васнецова и М.А. Врубеля.
   ...свои знаменитые иллюстрации к "Демону" -- именно Врубелю поручил Кончаловский сделать иллюстрации к юбилейному изданию М.Ю. Лермонтова 1891 г. Созданные Врубелем образы Демона и Тамары поражают до сих пор.
   ...для Нижегородской Промышленной выставки...-- см. прим. к с. 63.
   А шестая-то держава...-- выражение "шестая держава" подчеркивало независимость и могущество прессы.
   Выставка "Мира Искусства" в Петербурге -- "Мир Искусства" -- художественное объединение конца XIX-начала XX в. Его возникновению предшествовал "кружок самообразования", организованный в конце 1880-х гг. Его ядро составляли выпускники частной гимназии К.И. Мая -- А.Н. Бенуа, Д.В. Философов, В.Ф. Нувель. Позже к ним присоединились Л.С. Бакст, С.П. Дягилев, Е.Е. Лансере, А.П. Нурок, К.А. Сомов. Их первым публичным выступлением стала "Выставка русских и финляндских художников", организованная в 1898 г. в Музее Центрального училища техники рисования барона Штиглица. Наряду с членами кружка в выставке участвовали А.М. Васнецов, М.А. Врубель, К.А. Коровин, И.И. Левитан, С.В. Малютин, М.В. Нестеров, А.П. Рябушкин, В.А. Серов и другие художники. В ноябре того же года начал выходить журнал "Мир Искусства", давший название новому художественному объединению. Обложку первого номера журнала выполнил К.А. Коровин (см. прим. к с. 61). "Мир Искусства" организовывал художественные выставки. Первая прошла в январе-феврале 1899 г. в Музее барона Штиглица, в 1900-1903 гг. в Петербурге состоялось еще четыре выставки журнала. Картина Врубеля "Сирень" экспонировалась на Третьей выставке "Мира Искусства", которая проходила с 10 января по 6 февраля 1901 г. в залах Академии художеств.
   Врубель умер -- М.А. Врубель умер 1 апреля 1910 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru