Коровин Константин Алексеевич
Толстовцы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   М., "Русский путь", 2010.
   

Толстовцы

   Близ города Руза Московской губернии жил я летом у приятеля своего, крестьянина Комаровского. По приезде к нему в глухую деревню увидел я по другую сторону небольшой речки деревянный дом-усадьбу, стоявшую на возвышенности. Позади усадьбы был большой сад, а от крыльца спускались к реке тропинки. По этим тропинкам шли люди. Они несли ведра к речке и, набрав воды, уходили к небольшой деревне, поблизости от дома, где я остановился. Люди были в поддевках и рубашках, похожие на крестьян, но в шляпах,-- самый характер их внешности был какой-то другой, не крестьянский.
   -- Что это за люди? -- спросил я у Комаровского.
   -- Толстовцы,-- ответил он.-- Они здесь живут, в доме-то. Сняли на лето и живут. Их человек тридцать пять, все молодые, и девицы. Воду носят в деревню, помогают крестьянам в труде. Они -- кто их знает? -- молчаливые. Живут дружно, не пьют, не курят. Тихие. Да крестьяне не больно их любят. Я-то хорошо не знаю. Так, люди молодые, учащиеся, а летом в деревне хорошо, дешево, ну и жирут здесь...
   Я писал с натуры красками. Сидел у речки. Берега ее покрыты ольхой. Лето. Вся небольшая речка в бочагах. Два крестьянина ловят рыбу. Ходят в воде по пояс, подводят сеть под кусты и бьют по ним палкой -- батают, т.е. выгоняют рыбу от берегов.
   С того берега реки подошел один из толстовцев и, сказав "Бог помощь", стал тоже бить палкой по берегу и по воде.
   -- Эва, ты... ты брось. Без понятиев пугать неча. Книжку читай, а рыбу пугать брось,-- закричали ему рыбаки.
   Толстовец ушел. Рыбаки вылезли и остановились около меня, смотрят, что я списываю. Раскуривают махорку.
   -- Что же вы его прогнали? -- говорю я.-- Он ведь помочь вам хотел.
   -- Уж больно одолели. Теперь маленько поотвадились, а то беда. Гляди ты, сутра в избу лезет. Печь топит, воду несет. Ну, ладно, неси. А то вот пишет в книжку: сколько в доме народу, сколько пьешь воды, чаю, сколько кур, сколько кура пьет, собака тоже. Ну -- чего? Печку тебе растопляет, дует -- часа два. Глядишь, не горит.
   Что тут? Какое дело? Ну, наши обложили их по трешнику в месяц, значит, за их работу. Да и то мало... Что выдумали -- трудовая помощь, говорят... А девицы их тоже читать придут в избу. Читает, читает. Да, хороший они народ, только одолели очень. Беда!
   -- Это у них от жисти господской на разум вышло,-- вставил другой рыбак.-- Без дела-работы скучно жить. Вот и надумали трудовую подмогу, значит. Но только от этого много зря выходит. Лучше бы свое дело вели правильно.
   -- Где тут,-- сказал первый.-- Он хворостину два часа рубит: не привычный. А их граф, говорят, пашет и жнет все сам. И лапоть вяжет. Сам на своем обиходе живет, значит. А они покуда не обучились.
   -- Да, но ведь они хотят вам помочь! Люди хорошие,-- возражаю я.
   -- Верно, так, все верно! Только -- вот, помоги деньгами, а то -- что? Только утеху свою над нами пытать. Деньгами -- нет, тпру! За ягоду, яйцо -- тпру, не дадут лишок, торгуются.
   -- Ну, озябли,-- сказали рыбаки и пошли ловить рыбу дальше.

* * *

   Меня обступила компания толстовцев. Молодые люди с длинными волосами и девицы.
   -- Можно ли посмотреть?
   Подошли. В руках почти у всех книги. Все скромные и задумчивые. Девицы, когда я взглядывал на них, отводили глаза в сторону. На лицах ни у кого не было улыбки. Кавалеры имели вид "сурьезный", углубленный. Заметно было, что они все знают и еще что-то, чего не знают другие. Это чувствовалось и придавало им какую-то особенную властную важность.
   -- Позвольте вас спросить,-- сказал один,-- с какой целью вы пишете несудоходную реку?
   -- Речка эта очень красива,-- объяснил я.-- Заросла кустами, пышными, веселыми. Как прозрачны струи вод ее! Нравится мне, потому и пишу.
   Толстовец стал в позу:
   -- Картины есть утешение праздных и сытых,-- сказал он,-- искусства идут вразрез идее учителя. Например: музыка служит развращению праздных масс.
   Когда он заговорил, все девицы, повернув к нему свои головки, выражали взорами поощрение. Когда же заговорил другой, они все повернулись к новому оратору и так же пристально и поощрительно его слушали. Это было как-то особенно характерно. Видно было, что ораторы влияли на них, и нравилось девицам все, что бы они ни говорили.
   -- Сомневаюсь,-- вставил я,-- чтобы Толстой думал так. Это отдает Калибаном...
   Толстовцы посмотрели на меня вопросительно. Я пояснил:
   -- Калибан -- это "Буря" Шекспира.
   -- Да,-- ответил презрительно толстовец,-- но Шекспира не признает учитель.

* * *

   На террасе дома моего приятеля сидели за столом приехавшие к нему соседи. Они покупали жеребенка. Пили чай. Присел и я. Один из соседей сказал:
   -- Чудной это народ живет тут у вас -- толстовцы! Лошадь хотели купить для верховой езды -- не купили. Я был у них намедни на собрании. Один доказывал, что жить людям не надо боле,-- что, говорит, людям одно мучение выходит на свете; больше ничего. Граф, сам учитель их, в годах, значит. Ну, видит -- дитев у него много, и все дочиста графья. Как быть? К тому же и кругом народу всякого родится уйма. Что такое? Куда народу столько родят, все для мучения на свете. Притом много без капиталу, конечно. Ну, и мыкаются по свету: нужда; горе; войны-сражения. Все труд да труд. С ребятами забота -- расти их! Беда, думает. Куда от дитев деться, от народу: много оченно. По этому случаю стал у него ум раскорячиваться. Кончать надо это дело. Шабаш, Малашка, закрывай крышку. Довольно! Людям пора в голову взять, что довольно глупостями займаться. И конец. Прикрывай все, более не надо дитев, помирай. И конец. Не будет более мучений здесь на земле человекам.
   Ну, это он читает, на собрании-то, а у нас парнишка такой бедовый, Димитрий Уткин, и говорит ему: позвольте, говорит, господин барин, вам ответ дать. Тот говорит: пожалуйте. Конечно, говорит, ваше дело господское, вы на барышень ваших глядите, и все оченно хорошо. А у нас в крестьянстве никак невозможно. Конечно, вам о всяких пустяках думать не приходится, даже срамно. У вас и других делов много, а у нас не то. Хоша я себя возьму. Вот два года женат. Сын у меня. Жена тоже у меня женщина твердая. Но ежели бы я на нее глядел да глаза пялил, и боле ничего, она, может быть, и молчала бы, но подумала бы, муж у меня или дурак, или порча на ем есть. Ваше, говорит, дело господское, вам эти глупости в голову и не идут. А у нас, господин барин, засмеют, на улицу нельзя выйти будет... Ах, Уткин, озорной!
   А он и еще:
   -- Вы, господин барин, говорите про одеялы. А таких людев нет. Нешто возможно, ежели под одеялом с ней выдержать! Это невозможно. Конечно, вам, господам... Ну, и озорной Уткин, смеху-то что было!

* * *

   Однажды рано утром зашел ко мне приятель Комаровский и рассказывает:
   -- Встал я рано, смотрю с террасы, а толстовцы вроде как взбесились, бегают по лугу перед домом, друг другу что-то машут, собираются по трое, четверо, толпами. Волнение у них. Я спросил: "Что это?" А мне Ольга Игнатьевна говорит: "У них нынче радость, у их графа, учителя, позавчера дочь родилась..."
   Как-то по весне следующего года Комаровский приехал ко мне в Москву и в разговоре спросил, не был ли у меня толстовец. Я удивился:
   -- А зачем ему приходить?
   -- Да, неприятность вышла. На него три девицы подали в суд на содержание ребенка. Будто они от него родили. Но он сын богатого отца, очень боится, просил меня быть свидетелем, что с такими-то никогда я его вместе не встречал. К тебе хотел прийти. Девицы подали в суд, кто с кого, сколько. Женился кое-кто. Трудно разобрать, поди, дело такое.
   -- Не выдержали светлого учения,-- говорю я приятелю.
   -- Да ведь мальчишки, молодые. Из них какой хочешь крендель пеки. Старших не слушаются. Грех один. Вот скопцы отчетливей работают... И чего только на Руси муки-мученической бывает от учения этакого разного.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Толстовцы -- Впервые: Возрождение. 1930. 20 сентября. Входит в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
   Калибан -- персонаж пьесы У. Шекспира "Буря" (1610-1611) -- получеловек-получудовище.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru