Коровин Константин Алексеевич
Из моих встреч с А. П. Чеховым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Коровин К.А. "То было давно... там... в России...": Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
   Кн. 1. "Моя жизнь": Мемуары; Рассказы (1929-1935)
   М., "Русский путь", 2010.
   

Из моих встреч с А. П. Чеховым

I

   Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году.
   В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая "Восточные номера", -- почему "восточные", неизвестно... Это были самые захудалые меблированные комнаты. У "парадного" входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича.
   В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а наверху, на втором этаже,-- И.И. Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
   Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из Школы, с Мясницкой, после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я -- за рисунок, Левитан -- за живопись...
   Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
   -- Зайдем к Антоше (т.е. Чехову)...
   В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций -- Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете, на врача.
   Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка--в то время много студентов ходило в таких куртках. Кроме него в номере были незнакомые нам молодые люди -- студенты.
   Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы.
   Он был красавец. У него было большое, открытое лицо с добрыми, смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие -- от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость -- всегда были в Антоне Павловиче.
   Был весенний солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
   Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
   -- Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
   Ему ответил Левитан:
   -- Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании Школы...
   -- Как на выставках собаки получают...-- прибавил другой студент.
   Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
   -- Если у вас нет убеждений, -- говорил один студент, обращаясь к Чехову, -- то вы не можете быть писателем...
   -- Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений, -- говорил другой,-- я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений...
   -- У меня нет убеждений, -- отвечал Антон Павлович.
   -- Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
   -- Нет ни идей, ни убеждений...-- ответил Чехов.
   Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали все -- все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно, и он на настойчивые вопросы отвечал отдельными словами, повторяя, что у него нет убеждений, нет идей...
   -- Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским Ведомостям", например. Да, развлечение, и только...
   -- И только, -- ответил Антон Павлович.
   -- А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь "Чехонте"?.. К чему такой китайский псевдоним?..
   Чехов засмеялся.
   -- А потому, -- продолжал студент, -- что когда вы будете доктором медицины, то вам будет совестно за то, что вы писали, без идеи и без протеста...
   -- Вы правы...-- отвечал Чехов, продолжая смеяться. И прибавил:
   -- Пойдемте-ка в Сокольники... Прекрасный день... Там уже цветут фиалки... Воздух, весна.
   И мы отправились в Сокольники.
   От Красных Ворот мы сели на конку и проехали мимо вокзалов, мимо Красного пруда и деревянных домов с зелеными и красными железными крышами. Мы ехали по окраине Москвы...
   Дорогой Левитан продолжал прерванный разговор:
   -- Как вы думаете?..-- говорил он.-- Вот у меня тоже так-таки нет никаких идей... Можно мне быть художником или нет?..
   -- Невозможно, -- ответил студент, -- человек не может быть без идей...
   -- Но вы же крокодил!..-- сказал студенту Левитан.-- Как же мне теперь быть?.. Бросить?..
   -- Бросить...
   Антон Павлович, смеясь, вмешался в разговор:
   -- Как же он бросит живопись?.. Нет! Исаак хитрый, не бросит... Он медаль на шею получил... Ждет теперь Станислава... А Станислав, это не так просто... Так и называется: "Станислав, не бей меня в морду...".
   Мы смеялись, студенты сердились.
   -- Какая же идея, если я хочу написать сосны на солнце, весну...
   -- Позвольте... сосна -- продукт, понимаете?.. Продукт стройки... Понимаете?.. Дрова -- народное достояние... Это природа создает для народа... Понимаете?..-- горячился студент, -- для народа...
   -- А мне противно, когда рубят дерево... Они такие же живые, как и мы, и на них поют птицы... Они -- птицы -- лучше нас... Я пишу и не думаю, что это дрова... Это я не могу думать... Но вы же крокодил!..-- говорил Левитан.
   -- А почему это птицы певчие лучше нас?.. Позвольте...-- негодовал студент.
   -- Это и я обижен, -- сказал Антон Павлович, -- Исаак, ты должен это доказать.
   -- Потрудитесь доказать...-- серьезно настаивал студент, смотря на Левитана своими острыми глазами, с выражением чрезвычайной важности.
   Антон Павлович смеялся.
   -- Глупо...-- отрезал Левитан.
   -- Вот скоро Сокольники, мы уже подъезжаем...
   Сидевшая рядом с Левитаном какая-то тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо и сказала:
   -- Съешь, красавчик... (Левитан был очень красив). Батюшка мой помер... Нынче сороков... Помяни его...
   Левитан и Чехов рассмеялись. Левитан взял яйцо и спросил, как звали отца, чтобы знать, кого поминать...
   -- Да ты што, красавчик, нешто поп? Баба была немножко навеселе.
   -- Студенты, студенты... А народ -- под мышкой книжка, боле ничего... тоже... Мы приехали к кругу в Сокольники.
   Выходя из вагона, баба, ехавшая с нами, обернувшись к Левитану, сказала на прощание:
   -- Помяни родителя... Звали Никита Никитич... А как семинарию окончишь, волосы у тебя будут хороши... Приходи в Печатники... Анфису Никитишну все знают... Накормлю... Небось голодные, хоша ученые...
   Антон Павлович смеялся, студенты были серьезны. У студентов была какая-то придавленность. Казалось, что забота-старуха по пятам преследовала их. Они были полны каких-то навязчивых идей. Что-то тяжелое и выдуманное тяготело над ними, как какая-то служба, сковывающая их молодость. У них не было простоты и умения отдаться минуте жизни. А весна была так хороша! Но когда Левитан, указывая на красоту леса, говорил: "Посмотрите, как хорошо", один из студентов ответил: "Ничего особенного... Просто тоска... Лес, и черт с ним!.. Что тут хорошего..."
   -- Ничего-то вы, цапка, не понимаете! -- повторил Левитан. Мы шли по аллее.
   Лес был таинственно прекрасен. В лучах весеннего солнца верхушки сосен красноватыми огнями сверкали на глубоком темно-синем небе. Без умолку свистели дрозды, и кукушки вдали таинственно отсчитывали, сколько кому осталось лет жизни на этой нашей темной земле.
   Студенты, с пледами на плечах, тоже оживились и запели:
   
   Выпьем мы за того,
   Кто "Что делать?" писал,
   Выпьем мы за него,
   За его идеал...
   
   Антон Павлович и Левитан шли, рядом, а впереди шли студенты... Издали видно было, как большие их волосы лежали на их пледах, что было своеобразно красиво.
   -- Что это там летит?..-- крикнул один из них, обращаясь к Левитану.
   -- Это, вероятно, сокол...-- пошутил Антон Павлович. Летела ворона!
   -- А в Сокольниках, должно быть, и нет больше соколов...-- прибавил Чехов.-- Я никогда не видал, какой сокол... Сокол ясный... О чем задумались, соколики?.. Должно быть, сокола и охота с ними были распространены на Руси...
   Мы подошли к краю леса. Перед нами была просека, где лежал путь железной дороги. Показались столы, покрытые скатертями. Много народу пило чай... Самовары дымились... Мы тоже сели за один из столиков, -- чаепитие было принято в Сокольниках. Сразу же к нам подошли разносчики...
   Булки, сухари, балык, колбаса копченая наполняли их лотки...
   -- Пожалуйте, господа хорошие...
   Около нас за другим столом разместились сильно подвыпившие торговцы типа Охотного ряда и недружелюбно оглядывали нас.
   -- Вы, студенты...-- заговорил один, сильно пьяный, обращаясь в нашу сторону, -- которые ежели...-- и он показал нам кулак.
   Другой уговаривал его не приставать к нам.
   -- Не лезь к им... Чево тебе... Может, они и не студенты... Чево тебе...
   -- Слуга служи, шатун шатайся...-- говорил в нашу сторону пьяный с осоловелыми глазами...
   Видно было, что мы не нравились этой компании, -- трудно понимаемая вражда к нам, "студентам", прорывалась наружу.
   Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней. И помню, он сказал мне, когда мы шли обратно:
   -- А в весне есть какая-то тоска... Глубокая тоска и беспокойство... Все живет, но, несмотря на жизнь природы, есть непонятная печаль в ней.
   А когда мы расстались с нашими студентами, он сказал, улыбаясь мне и Левитану:
   -- Эти студенты будут отличными докторами... Народ они хороший... И я завидую им, что у них головы полны идей...
   

II

   Много прошло времени после этой прогулки нашей в Сокольниках, и по приезде в Крым, в Ялту -- весной 1904 года, -- я был у Антона Павловича Чехова в доме его в Верхней Алупке. На дворе дачи, когда я вошел в калитку, передо мной, вытянув шею, на одной ноге стоял журавль. Увидев меня, он расправил крылья и начал прыгать и делать движения, танцуя, -- как бы показывая мне, какие выкрутасы он умеет разделывать.
   Антона Павловича я застал в его комнате. Он сидел у окна и читал газету "Новое время".
   -- Какой милый журавль у вас, -- сказал я Антону Павловичу, -- он так забавно танцует...
   -- Да, это замечательнейшее и добрейшее существо... Он любит всех нас, -- сказал Антон Павлович.-- Знаете ли, он весной прилетел к нам вторично. Он улетел на зиму в путешествие в другие, там, разные страны, к гиппопотамам, и вот опять к нам пожаловал. Его мы так любим, Маша (сестра) и я, -- не правда ли, странно это и таинственно?..-- улететь и прилететь опять... Я не думаю, что это только за лягушками, которых он в саду здесь казнит... Нет, он горд и доволен еще тем, что его просят танцевать. Он -- артист и любит, когда мы смеемся на его забавные танцы. Артисты любят играть в разных местах и улетают... Жена вот улетела в Москву, в Художественный театр...
   Антон Павлович взял бумажку со стола, свернутую в короткую трубочку, закашлялся и плюнул в нее, бросил в банку с раствором.
   В комнате Антона Павловича все было чисто прибрано, светло и просто -- немножко как у больных. Пахло креозотом. На столе стоял календарь и веером вставленные в особую подставку много фотографий -- портреты артистов и знакомых. На стенах были тоже развешаны фотографии -- тоже портреты, и среди них -- Толстого, Михайловского, Суворина, Потапенки, Левитана и других.
   В комнату вошла Марья Павловна и сказала, что прислуга-кухарка заболела, лежит, что у ней сильная головная боль. Антон Павлович сначала не обратил на это внимания, но потом внезапно встал и сказал:
   -- Ах, я и забыл... Ведь я доктор... Как же, я ведь доктор. Пойду, посмотрю, что с ней...
   И он пошел на кухню к больной. Я шел за ним и, помнится, обратил внимание на его поддавшуюся под натиском болезни фигуру: он был худ, и его плечи, остро выдаваясь, свидетельствовали об обессиливавшем его злом недуге...
   Кухня была в стороне от дома. Я остался на дворе с журавлем, который опять танцевал и так развеселился, подпрыгивая, что расправил крылья, полетел ввысь, сделал крут над садом и опять опустился передо мной.
   -- Журка, журка!..-- позвал я его, и он близко подошел ко мне и боком смотрел своим острым глазом, вероятно, дожидаясь награды за искусство. Я подал ему пустую руку. Он посмотрел и что-то прокричал... Что? Вероятно -- "мошенник!" или еще что-нибудь худшее, так как я ничего ему не заплатил за представление.
   После я показал Антону Павловичу бывшие со мной только что написанные в Крыму свои вещи, думая его немножко развлечь...-- это были, ночью спящие, большие корабли... Он попросил меня оставить их у себя.
   -- Оставьте... Я еще хочу посмотреть их, один...-- сказал он...
   Антон Павлович собирался ехать в Москву. Я не советовал ему делать этого -- он выглядел совсем больным и сипло кашлял. За обедом он говорил мне:
   -- Отчего вы не пьете вино?.. Если бы я был здоров, я бы пил... Я так люблю вино...
   На всем лежала печать болезни и грусти.
   Я сказал ему, что хочу купить в Крыму маленький кусочек земли и построить себе здесь мастерскую, но не в Ялте, а где-нибудь около.
   -- Маша, -- сказал он сестре, -- знаешь что, отдадим ему свой участок... Хотите, в Гурзуфе, у самых скал... Я там жил два года, у самого моря... Слушай, Маша, я подарю эту землю Константину Алексеевичу... Хотите?.. Только там очень море шумит, "вечно"... Хотите? И там есть маленький домик. Я буду рад, что вы возьмете его...
   Я поблагодарил Антона Павловича, но и я у самого моря не смог бы жить -- я не люблю спать так близко от него, и у меня всегда сердцебиение...
   Это была последняя моя встреча с А.П. Чеховым.
   После я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую. И из окна моего был виден домик у скалы, где когда-то жил Антон Павлович. Этот домик я часто воспроизводил в своих картинах. Розы... и на фоне моря интимно выделялся домик Антона Павловича. Он давал настроение далекого края, и море шумело около бедного домика, где жила душа великого писателя, плохо понятого своим временем.
   -- Меня ведь женщины не любят... Меня все считают насмешником, юмористом, а это не верно...-- не раз говорил мне Антон Павлович.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Из моих встреч с А.П. Чеховым -- Впервые: Россия и Славянство. 1929. 13 июля. Перепечатано под названием "Мои дни с А.П. Чеховым" в: Литературное наследство. М.: 1960. No 68. Входит также в издание "Константин Коровин вспоминает...". Печатается по газетному тексту.
   
   Ждет теперь Станислава... называется: "Станислав, не бей меня в морду..." -- по всей вероятности, имеется в виду орден Св. Станислава 3-й степени, который носили не на шейной ленте, а в петлице.
   ...тетка из мещанок протянула ему красное пасхальное яйцо...-- в рассказе "В дни юности", где повторяется схожий эпизод, женщина дает Левитану просфору (см. с. 518 наст. изд).
   ...приехали к кругу в Сокольники -- в конце XIX в. на конечной станции трамвая в Сокольниках стоял концертный павильон под названием "Круг". Это было великолепное здание круглой формы (архитектор Д.Н. Чичагов).
   Выпьем мы за того...-- здесь и далее: куплет популярной студенческой песни "Проведемте, друзья, эту ночь веселей":
   Выпьем мы за того
   Кто "Что делать?" писал,
   За героев его.
   За его идеал.
   "Что делать?" -- роман Н.Г. Чернышевского (1863).
   Жена... улетела... в Художественный театр...-- имеется в виду О.Л. Книппер-Чехова, артистка Московского Художественного театра.
   ...я жил в Гурзуфе и построил себе там мастерскую -- ныне Дом творчества им. К.А. Коровина.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru