Короленко Владимир Галактионович
Удар Господень

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.

Томъ девятый

Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроградѣ. 1914

УДАРЪ ГОСПОДЕНЬ.

   -- Ударилъ Господь-батюшка. По всему народу ударилъ... Присмирѣли православные подъ гнѣвомъ-то Господнимъ. Потуснѣлъ нашъ народъ, такъ потуснѣлъ -- смотрѣть жалко.
   Такъ говорилъ мнѣ умный мужикъ, зажиточный сельскій торговецъ, съ которымъ мнѣ довелось ѣхать по снѣжной дорогѣ въ зиму голоднаго 1891-го года. Самъ онъ отъ голода не страдалъ, пожалуй, наоборотъ: запасы его хлѣба пошли но хорошей цѣнѣ. Но онъ "чувствовалъ" за другихъ то, что говорилъ, чувствовалъ такъ непосредственно и сильно, что и теперь еще, вспоминая его слова и ихъ выраженіе, я испытываю странное ощущеніе: точно на печальныя поля съ холмами и перелѣсками надвигаются тѣни, а небо заволакивается тяжелыми сумрачными туманами. Вѣроятно, подъ такими впечатлѣніями евреи временъ Давида видѣли на своемъ небѣ ангела, который летѣлъ надъ страной, изливая "фіалъ Божьяго гнѣва".
   Не знаю, какъ въ послѣдніе годы... Ко всему, говорятъ, можно привыкнуть. Но въ тѣ годы, когда широкая голодовка была еще вновѣ, -- мистическая нотка испуга и тревожнаго раздумья слышалась въ народѣ отчетливо и ясно. Встрѣчалось много безпечныхъ, а иногда и злобныхъ "отрицателей голода" среди "господъ" и среди начальства. Но ни разу я не встрѣчалъ этого отрицанія среди людей простыхъ, еще не потерявшихъ общихъ ощущеній съ кореннымъ деревенскимъ населеніемъ. И тутъ были разныя сужденія и разныя отношенія къ факту:
   -- "Народъ сталъ подлецъ".-- "Мужикъ въ конецъ излѣнился и избаловалоя".-- "Забыли Бога, привыкли къ роскоши, завели сапоги и самовары". И порой слѣдовалъ выводъ:
   "Такъ и надо! За грѣхи. Доколѣ же терпѣть-то Господу-Батюшкѣ". Но ощущеніе, что надъ страной назстилается, ползетъ, охватываетъ ее что-то стихійно-грозное, непонятное и величавое, -- чувствовалось всюду.
   "Ударилъ Господь". И сердца людей, не потерявшихъ способность читать на лицѣ своей многотерпѣливой родины и чувствовать ея покорное страданіе -- сжимались подъ ощутительнымъ полетомъ великой невзгоды. Казалось, будто по русскому небу тихо, но неудержимо ползетъ чудовище молчаливое, но полное близкаго ужаса и сдержанныхъ до времени громовъ...
   И совѣсть такихъ непосредственно чувствующихъ людей тревожно вздрагивала и просыпалась... Я знаю два случая. На имя земскаго начальника пришелъ пакетъ съ 70-ю, кажется, рублями. Неизвѣстный отправитель писалъ: "Отдайте, ваше благородіе, эти деньги голодающимъ мужикамъ изъ такого-то села. Я у нихъ въ молодые годы взломалъ хлѣбный амбаръ. Согрѣшилъ разъ въ жизни. Теперь слышу: Господь посѣтилъ ихъ".
   Однихъ Господь посѣтилъ грозой. Другимъ отблески этой грозы заглянули въ дущу, освѣщая тайники совѣсти.
   Этотъ случай разсказывалъ при мнѣ Анатолій Львовичъ Пушкинъ, племянникъ поэта, одинъ изъ самыхъ безпечныхъ "отрицателей голода". Разсказъ былъ холоденъ и проникнутъ ироніей: "вотъ, дескать, -- жертвуютъ добрые люди", подламывавшіе чужіе амбары... Былъ и еще такой же разсказъ, и на этотъ разъ герой его не скрылся за анонимомъ. Разсказывалъ тоже земскій начальникъ Костинъ, командированный изъ другого уѣзда. Къ нему еще на прежнемъ мѣстѣ явился знакомый мужикъ, не изъ богатыхъ, и принесъ пожертвованіе на голодающихъ. Денегъ оказалось, по состоянію жертвователя, несоразмѣрно много, и сумма была не круглая; заключалась копѣйками.
   -- Послушай, Прохоръ Семенычъ, -- сказалъ г. Костинъ:-- почему ты принесъ такъ много? Вѣдь ты человѣкъ не богатый.
   -- Извольте принять, ваше благородіе... Дѣло такое. Надобно мнѣ.
   -- Что же ты, подлецъ этакой, -- шутя возражалъ добродушный начальникъ, -- со мной-то дѣлаешь? Сколько же я тогда долженъ дать на голодающихъ?.. И, наконецъ, постой, за тобой, кажется, еще и недоимка.
   -- Потерпите, ваше благородіе. Христомъ Богомъ прошу. А мнѣ иначе невозможно.
   И, краснѣя, онъ разсказалъ, что когда-то, именно въ этой голодающей мѣстности, онъ совершилъ кражу. Кажется, угналъ съ базара лошадь съ телѣгой и продалъ въ другомъ мѣстѣ именно за ту сумму, которую теперь жертвовалъ. Давно было. Никто не узналъ, и съ тѣхъ поръ самъ онъ "не грѣшилъ больше". Женился, завелся небольшимъ дѣломъ, ходилъ въ церковь, давно сдалъ попу старый грѣхъ и получилъ разрѣшеніе. Язва совѣсти затянулась, и сталъ Прохоръ Семенычъ совсѣмъ "хорошимъ человѣкомъ". А вотъ услышалъ о голодѣ и какъ разъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ согрѣшилъ когда-то. Господь заглянулъ въ душу:
   -- "Помнишь, дескать, Прохоръ Семеновъ?"
   -- Помню, молъ, Господи!
   -- "То-то же".
   Съ этихъ поръ лишился спокойствія. Продалъ что могъ изъ небогатаго хозяйства, въ долгъ еще залѣзъ, собралъ столько-то рублей и столько-то копѣекъ. Думалъ было о процентахъ, но Богу это не нужно. Существуетъ все-таки представленіе, что процентъ дѣло не вполнѣ чистое, и Богу его предлагать нельзя.
   Старый добродушный "земскій", бывшій мировой судья, разсказывалъ эту исторію съ тѣмъ теплымъ юморомъ, которымъ человѣкъ иной разъ защищается отъ невольной растроганности...
   Откуда бы ни происходили такія проявленія просыпающейся совѣсти, какими бы наивными разсчетами съ Богомъ порой ни сопровождались, -- они показываютъ живую душу... И много вздрагиваетъ такимъ образомъ сердецъ, можетъ быть грѣшныхъ и темныхъ, но чувствующихъ не только за себя, а за свою страну. И чувство это -- тревога, исканіе вины и оправданія.
   "Ударилъ Господъ"... И опять повторилъ ударъ, и теперь повторяетъ все чаще. Мы въ городахъ чувствуемъ это не такъ живо. А тамъ -- это виднѣе, и ближе, и ощутительнѣе. Да, я до сихъ поръ помню и эти смирныя дороги, и примолкшія деревни, и даже просто выраженіе этихъ полей съ пятнами крышъ, плетней и перелѣсковъ... Точно великая равнина, охваченная летучимъ страданіемъ для однихъ, тревожными движеніями совѣсти для другихъ, -- раскинулась подъ туманнымъ небомъ и мечется въ бреду и грезитъ смутными образами кошмаровъ.
   Было бы любопытно записать "голодныя легенды", бродящія вотъ уже сколько лѣтъ по оскудѣвшей странѣ. Воображеніе напугано, сердца сжаты, умъ подавленъ. И встаютъ воспоминанія о пережитомъ или слышанномъ, преломленныя, искаженныя, какъ призраки долгой и тяжкой ночи... То и дѣло рождаются въ разныхъ мѣстахъ странные младенцы съ зубами и даромъ предвѣщанія. Скажетъ грозное пугающее слово -- и исчезнетъ. Свое дѣло сдѣлалъ. А вскорѣ рождается другой и говоритъ новое слово, -- глупое, наивное, но непремѣнно грозное. На нынѣшнюю Пасху одинъ, кажется, такой младенецъ предсказывалъ великую стужу "въ тыщу градусовъ". И люди впередъ уже дрожали и зябли.
   Видѣнія являются русскимъ, чувашамъ, татарамъ. Вѣры разныя, страхъ одинъ. И русскіе трепетно ловятъ татарскія и черемисскія откровенія. Вотъ двѣ такія легенды, -- одна отъ перваго крупнѣйшаго голода (1891), другая родилась только на дняхъ.
   Было это въ Вятской губерніи. Мулла деревни Усть-Нурминской поѣхалъ въ гости къ черемисамъ. Вернулся весь потрясенный и тотчасъ же созвалъ сходъ. На сходѣ, обливаясь слезами, разсказалъ: На половинѣ пути къ дому увидѣлъ какую-то громаду, которая надвигалась по дорогѣ, какъ гора. Оказался это великанъ, аршинъ пятнадцати роста. Руки и ноги у муллы тряслись, лишился мулла голоса, думалъ -- смерть идетъ. Но громада тихо просунулась мимо и не тронула муллы. Только проговорила тихо, глухо, невнятно: такъ могла бы говорить земля или кто-то подъ землею:
   "Смотри на меня. Разскажи народу. Насъ такихъ родилось семь братьевъ: четверо уже умерли. Трое еще живы. Ходимъ мы по вашей землѣ, и до тѣхъ поръ, пока ходимъ, будетъ и голодъ ходить за нами"... Сказалъ и вдругъ зашагалъ быстро и скоро скрылся на краю земли въ той сторонѣ, гдѣ сѣло солнце... А мулла принесъ свой ужасъ къ людямъ. И люди слушали, склоняясь головами къ землѣ, и никто не могъ понять видѣнія: кто это встрѣтился муллѣ на дорогѣ? И почему ихъ было семеро? И почему четверо уже погибли? И кто и какими средствами согналъ четверыхъ со свѣта? И почему трое осталось? И надолго ли остались? И кто ихъ сумѣетъ согнать?.. Никто не могъ отвѣтить на эти вопросы, даже самый умный. Но даже самый глупый понималъ, что голоду 1891 года не суждено быть послѣднимъ голодомъ въ странѣ, по которой еще ходятъ три брата, безформенныхъ, огромныхъ, тихо и печально предостерегающихъ: будетъ вамъ отъ насъ ужасъ.
   Разсказъ муллы былъ точенъ и ясенъ, какъ точны наши разсказы о затменіи; самъ онъ ѣхалъ изъ татарской деревни Усть-Нурминской въ деревню Б. Китякъ, гдѣ живутъ черемисы. И было это такого-то числа, такого-то мѣсяца, въ такомъ-то часу. А встрѣтилъ печальнаго великана на половинѣ дороги, тамъ-то, и разсказъ его слушали такіе-то и такіе-то, люди все извѣстные. И все это даже напечатано въ газетахъ. И, можетъ быть, мулла еще живъ, и живы тѣ, кто отъ него слышалъ. Подите, спросите у нихъ. Впрочемъ -- зачѣмъ и спрашивать: съ этихъ поръ прошло 10 лѣтъ. И развѣ печальный великанъ не сказалъ чистую правду? Развѣ тотъ голодъ оказался послѣднимъ? Нѣтъ. Должно быть, таинственные братья ходятъ все быстрѣе, и голодъ, какъ вихрь, носится кругами все шире и чаще...
   Есть великанъ и для русскихъ. Старый. Давно, -- то появляется онъ клубящимися очертаніями, то исчезаетъ, то является въ самыхъ неожиданныхъ формахъ. Называется антихристъ. Онъ не такъ уныло простодушенъ, какъ знакомый муллы. Онъ хитеръ, у него есть печати, онъ собирается клеймить ими весь народъ, а непокорныхъ будетъ морить голодомъ или кормить одной золою... Для этого, пожалуй, войдетъ въ стачку съ опытными "поставщиками". Это тѣмъ легче, что и самъ онъ служилъ въ какомъ-то вѣдомствѣ большимъ начальникомъ, и служилъ бы до сихъ поръ, да стали непомѣрно рости четыре рога на головѣ и когти на рукахъ и ногахъ. По формѣ это не полагается, и "большому начальнику" пришлось выйти въ отставку. Теперь къ чему-то готовится, а пока, какъ и татарскіе великаны, -- ходитъ по свѣту, являясь въ разныхъ мѣстахъ. Порой взбирается на колокольни, и колокола звонятъ зловѣщимъ, набатнымъ звономъ.
   Я привелъ только двѣ легенды, связавшія начало и конецъ труднаго десятилѣтія. А между ними, за десять лѣтъ, сколько еще разъ возникали, разсѣявшись, какъ пыль, и опять возникали тѣ же призраки въ разныхъ видахъ и формахъ. Это были цѣлые рои вѣщающихъ младенцевъ, и говорящія коровы или лошади, и таинственныя старухи, и невѣдомо отколь бредущіе и невѣдомо гдѣ исчезающіе старцы. Всѣ темные, всѣ глупые (и потому-то отлично все знающіе), юродивые, нечленораздѣльные, смѣшные...
   Вотъ только не смѣшные! Подумайте въ самомъ дѣлѣ: мы признаемъ достовѣрность нашихъ теорій по вѣрности предсказаній, которыя дѣлаемъ на ихъ основаніи. Предсказали затменіе, и пришло затменіе. Ну, а эти вотъ "нечленораздѣльные", темные, которые гудятъ, и стонутъ, и бормочутъ, и кричатъ разными криками, грозя народу, что придутъ на него глады и моры, и болѣзни -- развѣ они не предсказывали? Или предсказывали невѣрно? Десять лѣтъ назадъ унылый великанъ сказалъ усть-нурмилскому муллѣ: голодъ у васъ не послѣдній. И что же? Онъ не солгалъ... До сихъ поръ ходитъ онъ по странѣ, а за нимъ ходитъ голодъ, тоскуютъ смертной тоской старики, плачутъ и мрутъ по деревнямъ голодныя дѣти.
   Народъ чувствуетъ эту тоску и находитъ для нея свои образы. Для него они -- реальность, для насъ -- темная и смѣшная легенда. Народъ чувствуетъ, но не знаетъ причинъ и слѣдствій. Тѣ, кто могутъ знать причины и слѣдствія, -- не чувствуютъ вмѣстѣ съ народомъ. То-есть, въ сущности, тоже ничего не знаютъ... Наконецъ, можетъ быть есть и такіе, что и знаютъ, и чувствуютъ, но не могутъ...
   И мнѣ опять вспоминается дорога, и мой спутникъ, простой и необразованный сельскій человѣкъ, такъ живо чувствовавшій то, что онъ называлъ Божіимъ ударомъ. И опять мнѣ чудится, что надъ полями сгущаются сумраки и надъ безотвѣтной равниной по русскому небу ползетъ молчаливое чудовище, полное близкаго ужаса...
   Но изъ всѣхъ страховъ самый страшный -- безпочвенная и себялюбивая самоувѣренность. Самое жуткое въ надвигающейся ночью грозѣ -- радостное чириканіе воробьевъ, принимающихъ отблески синихъ зарницъ за пріятное сіяніе дня...
  
   1912 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru