Короленко Владимир Галактионович
Тан.- Чукотские рассказы. Спб. 1900.

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

Полное собраніе сочиненій
В. Г. Короленко.

Томъ девятый

Изданіе Т-ва А. Ф. Марксъ въ Петроградѣ. 1914

Танъ.-- Чукотскіе разсказы. Спб. 1900.

   На востокъ отъ Колымы, вдоль береговъ Ледовитаго океана на многія тысячи верстъ раскинулась суровая страна, населенная полудикими героями этихъ разсказовъ. Отношенія чукчей къ Россіи очень своеобразны, -- въ сводѣ законовъ они названы "не совершенно-подданными". Въ одномъ изъ разсказовъ г. Тана ("У Григорьихи") чукча-сказочникъ передаетъ отголоски преданія о майорѣ Павлуцкомъ, извѣстномъ усмирителѣ башкиръ, который сдѣлалъ послѣднюю попытку полнаго подчиненія чукчей. Въ другой легендѣ Павлуцкій называется почему-то Якунинымъ. "Пришелъ Якунинъ, огнивный Тангъ (русскій), одѣтый желѣзомъ, худо убивающій... Кого поймаетъ, худо убиваетъ: мужчинъ, повернувъ внизъ головой, разрубаетъ топоромъ по промежности, женщинъ раскалываетъ пополамъ, какъ рыбу для сушенія". Во время похода этого "худо убивающаго" человѣка противъ чукчей, богатырь Зыргинъ вызываетъ его на бой и побѣждаетъ. "Съ тѣхъ поръ прекратилось жестокое убиваніе на этой землѣ", -- закончилъ разсказчикъ. Чукчи перебили весь отрядъ Павлуцкаго. "Только двухъ таньговъ, бѣдныхъ работниковъ, оставили въ живыхъ. Самыхъ бѣдныхъ, вѣчно обижаемыхъ, которыхъ всю жизнь плохо кормили, -- тѣхъ оставили живыми, и отослали въ качествѣ вѣстниковъ. Эта легенда довольно точно передаетъ эпизодъ, извѣстный въ исторіи, если не считать фамиліи Якунина, -- повидимому заимствованной устнымъ преданіемъ у какого-нибудь казацкаго предводителя, "худо убивавшаго", подобно Павлуцкому {Въ одной малораспространенной брошюрѣ миссіонера свящ. Аргентова герой такой-же легенды называется ближе къ дѣйствительности: "Полючка".}. Какъ бы то ни было, походъ Павлуцкаго былъ, кажется, послѣдней попыткой этого рода, попыткой, правда, совершенно бездѣльной и ненужной. Не столько эпическое мужество чукотскихъ Зыргиновъ, сколько стихійныя препятствія -- малая населенность страны, суровая неподатливость природы, огромныя разстоянія -- все это ставитъ пока неодолимыя преграды "полному покоренію" суроваго племени. Государственная власть, христіанская религія, правовыя нормы закона совершенно безсильны надъ этими безконечными равнинами. Ихъ первобытная жизнь считается только съ непосредственными велѣніями "духовъ" безпощадной сѣверной природы.
   Природа эта ужасна. Ужасна и жизнь подъ ея властію. До сихъ поръ мы знали объ ней лишь то, что можетъ дать сухая этнографія и коллекціи музеевъ. Но вотъ, случайности послѣднихъ десятилѣтій закинули туда "Веипа" ("пишущаго человѣка"), который къ тщательности изслѣдованій этнографа прибавилъ черты наблюденія художественнаго. Въ теченіи цѣлыхъ годовъ г. Танъ ѣздилъ на нартахъ, запряженныхъ собаками, по этимъ бѣлымъ равнинамъ, входилъ въ занесенные снѣгомъ чумы, жилъ въ нихъ одною жизнью съ ихъ обитателями, наблюдалъ эту жизнь во всевозможныхъ ея проявленіяхъ. Въ результатѣ -- рядъ картинъ, самая своеобразность которыхъ, проникающая однимъ тономъ всѣ подробности, ручается за ихъ полную правдивость. Трудно "выдумать" то, что даетъ намъ авторъ въ своихъ безыскусственныхъ разсказахъ.
   Лучшій изъ нихъ -- "На Каменномъ мысу". Онъ начинается съ описанія продолжительной мятели, когда стремительные порывы вихря, вонзаясь въ поверхность ледяного "убоя", отрывали отъ нея мелкія, какъ сухая пыль, льдинки и наполняли ими воздухъ, -- и рисуетъ будничную жизнь въ двухъ чукотскихъ шатрахъ, пріютившихся подъ выступомъ каменнаго мыса, на берегу океана. Мы не станемъ передавать содержаніе разсказа, отсылая читателя къ самой книгѣ. Отмѣтимъ лишь главную черту, которая является основной и господствующей во всѣхъ очеркахъ г. Тана. Это непосредственная власть природы, одухотворенной и воплощаемой до степени полнаго реализма. Въ шатрахъ, вздрагивающихъ подъ дыханіемъ бури, продолжающейся цѣлую недѣлю, водворяется страхъ: буря грозитъ гибелью, -- собаки перестаютъ ѣсть и лежатъ въ предчувствіи смерти. Выходя изъ шатра, обитатели связываются веревкой, чтобы буря не отвела въ сторону. Еще нѣсколько дней, и въ поселкѣ не останется живого дыханія. Тогда гость, чаунецъ, пріѣхавшій для торга, требуетъ у хозяевъ, чтобы они остановили вѣтеръ. "Хотя бы кто-нибудь пошаманилъ на встрѣчу вѣтру, -- говоритъ онъ.-- У насъ въ нашей землѣ мы бы не дали ему такъ безумствовать". Одинъ изъ жителей шатра соглашается. Въ шатрѣ гасятъ свѣтъ. "Въ пологѣ стало темно, какъ въ гробу, но темнота эта жила и какъ будто двигалась, вся переполненная звуками; Частый и дробный звукъ шаманской колотушки раздавался, какъ набатъ. Уквунъ надрывался отъ усердія, извлекая изъ своего горла самые странные и сложные напѣвы: подражалъ храпу моржа и клекоту орла, рычалъ медвѣдемъ и гоготалъ гагарой, завывалъ въ унисонъ вьюгѣ, бушевавшей на дворѣ... Но духи бури, пролетавшей мимо, не обращали вниманія на призывъ, не хотѣли задержаться на минуту, откликнуться"... Тогда шаманъ переходитъ къ напѣвамъ и заклинаніямъ.
   -- Э-ге-ге-ге-ей! Гей! Гей, -- протянулъ Уквунъ.-- Я человѣкъ, я ищущій, я зовущій!...
   "Надъ истокомъ бѣгущей воды, за вершинѣ бѣлаго хребта, у гремящаго ледника живетъ молнія, мать горнаго эха. Она летаетъ по небу, гремя желѣзными крыльями. Изъ-подъ ногъ ея брызжетъ алый огонь. Если ты вылетѣлъ изъ ея узкихъ ущелій -- дай отвѣтъ.
   "Скажи, скажи, скажи! Кто разгребаетъ огромной лопатой снѣгъ на краю пустыни, чтобы ослѣпить глаза всякой живой твари?.. Скажи!"
   Долгое время буря неслась мимо, не давая отвѣта. Но вотъ, наконецъ, порывъ вѣтра вдругъ какъ будто закружился надъ верхушкой шатра. Послѣ нѣкотораго колебанія онъ измѣнилъ направленіе и сталъ спускаться внизъ, проникнувъ сквозь плотную наружную оболочку и приближаясь къ пологу: духи рѣшились не сопротивляться болѣе и дать отвѣтъ... Люди, сидѣвшіе въ пологу, слышали все яснѣе исполинскіе вздохи вихря, похожіе на шипѣніе огромныхъ мѣховъ. Черезъ минуту вихрь ворвался въ пологъ, пронизалъ его съ верхняго лѣваго угла до праваго нижняго, во второй разъ пробивъ толстую мѣховую оболочку, ушелъ въ глубину и потонулъ въ отдаленныхъ нѣдрахъ земной утробы.
   "Люди, сидѣвшіе въ пологу, однако, не ощутили ни малѣйшаго вѣянія свѣжаго воздуха. настоящій, реальный вѣтеръ остался снаружи, а въ пологъ явился его увырытъ {Душа -- собственно движущее начало. проникающее всѣ предметы одушевленные и неодушевленные.}; который весь исчерпывался звуками. Порывъ вихря, промчавшійся сквозь пологъ, былъ потокомъ визгливыхъ воплей и задыхающагося воя, который, прокатившись мимо, опустился куда-то вглубь и исчезъ такъ же быстро, какъ возникъ".
   Еще нѣсколько усилій -- и "въ сторонѣ полога, противоположной Уквуну, послышался необыкновенный звукъ, похожій на икоту. Лита (молодая дѣвушка) вздрогнула и прижалась къ своему жениху, такъ какъ звукъ раздался прямо надъ ея головой". Духъ вошелъ въ шатеръ и, пока надъ равниной несутся по прежнему снѣжные вихри, -- въ шатрѣ всѣ слышатъ слова одного изъ нихъ, задержаннаго силой заклинаній.
   Но духъ, вызванный Уквуномъ, ничтожнымъ и слабымъ, тоже ничтоженъ и не можетъ сказать ничего значительнаго. Онъ сообщаетъ лишь то, что всѣмъ извѣстно, и слишкомъ наивно отстаиваетъ интересы самого Уквуна.
   -- Пустое, -- вдругъ сказалъ старшій хозяинъ Кителькутъ, -- это керецкій духъ, не чукотскій.
   Тогда, неожиданно для всѣхъ, -- къ голосу стараго Уквуна присоединяется вдругъ молодой голосъ Нувата, сына Кителькута. Нуватъ, не смотря на свои молодые годы, былъ лучшимъ промышленникомъ между охотниками тундры. Но съ годъ назадъ съ Нуватомъ что-то приключилось. Во время осенней охоты, онъ долго не являлся домой, а когда пришелъ, -- добычи съ нимъ не было. Онъ пролежалъ въ пологѣ сутки, не принимая пищи и не отвѣчая на вопросы. Догадывались, что онъ вдругъ услыхалъ въ природѣ или въ своей душѣ смутный, но властный голосъ "внѣшняго духа", который призвалъ его къ таинственному служенію. "Юноши, которые впослѣдствіи должны сдѣлаться великими шаманами, на поворотѣ половой зрѣлости иногда слышатъ такой голосъ или встрѣчаютъ знакъ, ничтожный и непонятный для непосвященныхъ, внезапно открывающій имъ глаза на ихъ призваніе. Сѣрая чайка, пролетѣвшая три раза мимо, камень странной формы, попавшійся подъ ноги...-- въ состояніи произвести полный переворотъ въ настроеніи человѣка, обречоннаго вдохновенію.
   Первые же звуки голоса Нувата заставляютъ смолкнуть бѣднаго Уквуна. Молодой обреченный вдохновенію шаманъ, родъ поэта и ясновидящаго, обладаетъ способностію "летать на бубнѣ", т. е. впадать въ твоего рода гипнотическій трансъ, во время котораго его душа облетаетъ вселенную...
   "Голова летающаго въ темнотѣ, -- поетъ онъ, -- моя голова. Его руки -- мои руки. Его ноги -- мои ноги. Тѣло его я присвоилъ себѣ, а мое тѣло стало старымъ пнемъ и унало на стрѣлку мыса... Души мои летаютъ въ разныя стороны и обозрѣваютъ все сущее..."
   Голосъ его внезапно оборвался, послышалось легкое храпѣніе и шуршаніе бубна. Молодой шаманъ лежалъ въ обморокѣ.
   Мы нарочно съ такой подробностію остановились на этой картинѣ потому, что, помимо своихъ описательныхъ достоинствъ, -- она характеризуетъ манеру г. Тана. Какъ этнографъ, онъ необыкновенно внимательный наблюдатель и, не смотря на изсушающее порой обиліе этнографическихъ комментаріевъ, его описанія художественно пластичны. Вы сами какъ будто слышите и вой мятели, и стукъ бубна, и шорохи въ темномъ шатрѣ. Но, когда авторъ развертываетъ передъ вами эту картину, гдѣ, какъ въ зернѣ, дремлютъ зачатки поэтическаго вдохновенія, еще не отдѣлившагося отъ культа непосредственной природы, вы ждете, кромѣ этихъ яркихъ описаній, еще чего-то. Еще какого-то штриха, какого-то проникновенія, которое дорисуетъ передъ вами самую сущность явленія.
   Что же такое это шаманство? У Уквуна -- наивное шарлатанство? Въ другихъ писаніяхъ шаманскихъ обрядовъ авторъ упоминаетъ объ искусствѣ чревовѣщанія, которымъ пользуются шаманы, а порой "голосъ духа" прямо такой же хриплый, какъ у шамана. Но онъ не пытается отдѣлить долю сознательнаго шарлатанства отъ искренняго самовнушенія. Психологіи процесса онъ не затрогиваетъ даже въ цитированномъ разсказѣ, который ведется не отъ лица автора, и гдѣ его воображеніе не стѣснено предѣлами непосредственнаго описанія съ натуры. Въ лицѣ его Нувата мы имѣемъ попытку художественнаго возсозданія типа. Нуватъ -- искренній "обреченный", фигура трагическая, повинующаяся велѣніямъ свыше, слышащая невидимые голоса не здѣшняго міра. И вотъ, во время своего гипнотическаго сна онъ дѣйствительно видитъ будущее, видитъ кровь на столбахъ своего шатра и предсказываетъ мрачную трагедію, которая разыгрывается подъ Каменнымъ мысомъ. Въ другомъ описаніи авторъ вскользь упоминаетъ о томъ, что эти явленія сильно напоминаютъ спиритическіе сеансы. И все-таки между прямымъ ясновидѣніемъ нѣсколько идеализированнаго Нувата и наивными чревовѣщаніями Уквуна, Тылювіи и другихъ обыкновенныхъ шамановъ мы не имѣемъ никакого мостика. Такъ какъ, по словамъ автора, всякій глава семьи -- шаманъ, и во всякомъ шатрѣ есть бубенъ, то, очевидно, тайны этого процесса всѣмъ извѣстны и вполнѣ популярны, но тогда почему, напр., чаунецъ, самъ заклинающій своихъ духовъ, вѣритъ реальности "голосовъ", вызванныхъ чревовѣщаніемъ Уквуна, хотя и презираетъ его духовъ? Очевидно, и въ обычномъ, вульгарномъ шаманствѣ есть какая-то доза самовнушенія и весь процессъ лежитъ въ какомъ-то психологическомъ туманѣ, гдѣ доля наивнаго обмана и самообмана неотдѣлима отъ искренняго трепета души, объятой гипнозомъ мрачной природы. Г. Танъ ни какъ этнографъ, ни какъ художникъ ни разу не ставитъ прямо и не пытается разрѣшить этотъ вопросъ. Онъ съ чрезвычайной добросовѣстностію и искусствомъ, а порой и съ утомительными подробностями и повтореніями рисуетъ внѣшніе признаки явленій. Въ общемъ мы получаемъ колоритную и своеобразную картину, въ которой чувствуемъ живыя особенности, но этнографъ слишкомъ связываетъ художника, и въ читателѣ остается нѣкоторая неудовлетворенность.
   Мы не хотѣли бы, чтобы послѣднее замѣчаніе было принято въ преувеличенномъ значеніи. Все-таки книга г. Тана -- интересная книга и, главное, она вноситъ своеобразную ноту въ наше представленіе объ этой жизни за предѣлами культуры. Въ очеркахъ, представляющихъ снимки съ натуры, гдѣ разсказъ ведется отъ перваго лица, вы встрѣтите фигуры, разговоры, черты, поражающія своей неожиданной оригинальностью. Вотъ хладнокровный разсказъ о томъ, какъ старому Катыку надоѣло смотрѣть на солнце и дѣти его задушили. "Что же, если самъ проситъ, -- развѣ откажутъ? Жена держала его голову на колѣняхъ, сыновья тянули веревку" ("На Каменномъ мысу"), Вотъ ясновидящій Нуватъ, которому голоса приказываютъ убить сосѣдей, не защитившихъ его отца. Онъ убиваетъ всѣхъ, стариковъ и дѣтей, -- и потомъ воспрещаетъ преслѣдовать самого убійцу отца. Довольно крови. Вотъ пастѵхъ Эуннекай, который говоритъ встрѣчному медвѣдю: "Старикъ, пожалѣй меня, пощади меня, я никогда не говорилъ о тебѣ дурно, не трогалъ никого изъ твоего рода"... Въ этомъ хромомъ Эуннекаѣ, забитомъ, запуганномъ и людьми, и келями (злые духи), живетъ въ зародышѣ художникъ, и на бѣлыхъ снѣгахъ онъ оставляетъ узоры изъ цвѣтныхъ камней, которые для этой цѣли таскаетъ за пазухой своей куклянки. Вотъ Тылювія, мужчина, обращенный велѣніями духовъ въ женщину. Онъ остался физически мужчиной, но выданъ замужъ за Ятиргина, носитъ женское платье, исполняетъ все обязанности жены и всѣ женскія работы и на разспросы Веипа, пишущаго человѣка, стыдливо потупляеть глаза и закрываетъ, съ застѣнчивостью шестнадцатилѣтней дѣвушки, грубое, мужское лицо съ пробившимися уже усами...
   Чукчи, ламуты, шаманы, дѣвушки, казакъ Васька, одичавшій и почти не отличающійся отъ чукчей, мертвое стойбище, гдѣ среди мертвецовъ, пораженныхъ заразой, рождается ребенокъ, и остается жить вмѣстѣ съ матерью, которую одну пощадилъ духъ смерти, -- русскій чукча, случайный отпрыскъ русскаго племени, ведущій жизнь чукчей -- все это оригинально, неожиданно, странно и, не смотря на нѣкоторую сухость, длинноты, повторенія и излишнюю фотографичность снимковъ, -- запечатлѣвается въ памяти и даетъ правдивую картину своеобразнаго, невѣдомаго быта. Пусть въ произведеніяхъ г. Тана этнографъ порой слишкомъ связываетъ художника. Но за то художникъ оживляетъ этнографическія описанія, которыя и сами по себѣ были бы интересны.
  
   1900 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru