Короленко Владимир Галактионович
Командировка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

КОМАНДИРОВКА.

Очеркъ.

I.

   -- Скоро ли станція, ямщикъ?
   -- Не скоро еще -- до мятели врядъ ли доѣхать... Вишь, закуржавѣло какъ, сиверко идетъ.
   Да, видно, до мятели не доѣхать. Къ вечеру становится все холоднѣе. Слышно, какъ снѣгъ подъ полозьями поскрипываетъ, зимній вѣтеръ,-- сиверко,-- гудитъ въ темномъ бору, вѣтви елей протягиваются къ узкой лѣсной дорогѣ и угрюмо качаются въ опускающемся сумракѣ ранняго вечера.
   Холодно и неудобно. Кибитка узка, подъ бока давитъ, да еще некстати тутъ шашки да револьверы провожатыхъ болтаются. Колокольчикъ выводитъ какую-то длинную, однообразную пѣсню, въ тонъ запѣвающей мятели.
   Къ счастію,-- вотъ и одинокій огонекъ станціи на опушкѣ гудящаго бора.
   Мои провожатые, бряцая цѣлымъ арсеналомъ вооруженія, стряхиваютъ снѣгъ въ жарко натопленной, темной, закопченой небѣ. Бѣдно и непривѣтно. Хозяйка укрѣпляетъ въ свѣтильнѣ дымящую лучину.
   -- Нѣтъ ли чего поѣсть у тебя, хозяйка?
   -- Ничего нѣтъ-то у насъ...
   -- А рыбы? Рѣка тутъ у васъ недалече?
   -- Была рыба, да выдра всю позобала.
   -- Ну, картошки...
   -- Померзла картошка-то у насъ нонѣ...
   Дѣлать нечего,-- хлѣба дала хозяйка, самоваръ, къ удивленію, нашелся, и то слава Богу! Погрѣлись чайкомъ, хлѣбца поѣли, луковицъ принесла хозяйка въ лукошкѣ. А вьюга на дворѣ разыгрывалась, мелкимъ снѣгомъ въ окна сыпало, и по временамъ даже свѣтъ лучины вздрагивалъ и колебался.-- "Нельзя вамъ ѣхать-то будетъ,-- ночуйте!"
   -- Что-жъ,-- ночуемъ. Вамъ вѣдь, господинъ, торопиться-то некуда тоже. Видите,-- тутъ сторона-то какая, ну, а тамъ еще хуже,-- вѣрьте слову!-- говоритъ одинъ изъ провожатыхъ.
   Въ избѣ все смолкло. Даже хозяйка сложила свою прясницу съ пряжей и улеглась, переставъ свѣтить лучину. Водворился мракъ и молчаніе, нарушаемое только порывистыми ударами налетавшаго вѣтра.
   Я не спалъ. Въ головѣ, подъ шумъ бури, поднимались и летѣли одна за другой тяжелыя мысли.
   -- Не спится, видно, господинъ,-- произноситъ тотъ же провожатый,-- "старшой",-- человѣкъ довольно симпатичный, съ пріятнымъ, даже какъ будто интеллигентнымъ лицомъ, расторопный, знающій свое дѣло и, поэтому, не педантъ. Въ пути онъ не прибѣгаетъ къ ненужнымъ стѣсненіямъ и формальностямъ.
   -- Да, не спится.
   Нѣкоторое время проходитъ въ молчаніи, но я слышу, что и мой сосѣдъ не спитъ; чуется, что и ему не до сна, что и въ его головѣ бродятъ какія-то мысли. Другой провожатый,-- молодой "подручный", спитъ сномъ здороваго, но крѣпко утомленнаго человѣка. Временами онъ что-то невнятно бормочетъ.
   -- Удивляюсь я вамъ,-- слышится опять ровный, грудной голосъ унтера:-- народъ молодой, люди благородные, образованные, можно сказать,-- а какъ свою жизнь проводите...
   -- Какъ?
   -- Эхъ, господинъ! Неужто мы не можемъ понимать!.. Довольно понимаемъ, что вы не въ эдакой, можетъ, жизни были и не къ этому съ измалѣтства-то привыкли...
   -- Ну, это вы пустое говорите: дѣло не въ томъ, къ чему съ измалѣтства привыкали,-- было время и отвыкнуть...
   -- Нзужто весело вамъ?-- произноситъ онъ тономъ сомнѣнія.
   -- Не весело, что и говорить... А вамъ весело?..
   Молчаніе. Гавриловъ (будемъ такъ звать моего собесѣдника), повидимому, о чемъ-то думаетъ.
   -- Нѣтъ, господинъ, что я вамъ скажу... Вѣрьте слову: иной разъ бываетъ, просто, кажется, на свѣтъ не глядѣлъ бы... Съ чего ужъ это такъ бываетъ,-- не знаю; только иной разъ такъ подступитъ, такъ подступитъ,-- ножъ особый, да и только.
   -- Служба, что ли, тяжелая?...
   -- Служба службой... Конечно, не прогулка, да и начальство, надо сказать, строгое, а только все же не съ этого... не отъ службы.
   -- Такъ отчего же?
   -- Кто знаетъ!..
   Опять молчаніе.
   ...-- Еще теперь обтерпѣлся немного,-- привыкъ... Ну, и начальство не оставляетъ,-- въ унтеръ-офицеры произведенъ, штрафовъ никакихъ не бывало, да и домой скоро,-- въ отставку...
   -- Такъ что же?
   ...-- А вотъ я вамъ, господинъ, разскажу -- случай какой со мной былъ...
   

II.

   Поступилъ я на службу въ 1874 году, въ эскадронъ, прямо изъ сдаточныхъ. Служилъ хорошо, можно сказать -- съ полнымъ усердіемъ, все больше по нарядамъ: въ парадъ куда, къ театру,-- сами знаете. Грамотѣ хорошо былъ обученъ, ну, и начальство не оставляло. Маіоръ у насъ землякъ мнѣ былъ и, какъ видя мое стараніе,-- призываетъ разъ меня къ себѣ и говоритъ: "Я тебя, Гавриловъ, въ унтеръ-офицеры представлю,-- ты въ командировкахъ бывалъ ли"?-- Никакъ нѣтъ, говорю, ваше высокоблагородіе.-- "Ну, говоритъ, въ слѣдующій разъ назначу тебя въ подручные,-- присмотришься, дѣло не хитрое".-- Слушаю, говорю, ваше высокоблагородіе, радъ стараться.
   А въ командировкахъ я точно-что не бывалъ ни разу,-- вотъ съ вашимъ братомъ, значитъ. Оно хоть, скажемъ, дѣло-то не хитрое, а все же, знаете, инструкціи надо усвоить, да и расторопность нужна. Ну, хорошо...
   Черезъ недѣлю этакъ мѣста, зоветъ меня дневальный къ начальнику и унтеръ-офицера одного вызываетъ. Пришли. "Вамъ, говоритъ, въ командировку ѣхать. Вотъ тебѣ -- говоритъ унтеръ-офицеру -- подручный. Онъ еще не бывалъ. Смотрите, не зѣвать, справьтесь, говоритъ, ребята, молодцами,-- барышню вамъ везти изъ замка. Вотъ вамъ инструкція, завтра деньги получай, и съ Богомъ"!..
   Ивановъ, унтеръ-офицеръ, въ старшихъ со мной ѣхалъ, а я въ подручныхъ, вотъ какъ у меня теперь другой-то жандармъ. Старшему сумка казенная дается, деньги онъ на руки получаетъ, бумаги тоже, онъ расписывается, счеты эти ведетъ, ну, а рядовой въ помощь ему дается: послать куда, за вещами присмотрѣть, то, другое...
   Ну, хорошо. Утромъ, чуть свѣтъ еще,-- отъ начальника вышли,-- гляжу: Ивановъ мой ужъ выпить гдѣ-то успѣлъ. А человѣкъ онъ былъ,-- надо прямо говорить -- не подходящій,-- разжалованъ теперь. На глазахъ у начальства -- какъ слѣдуетъ быть унтеръ-офицеру, и даже такъ, что на другихъ кляузы наводилъ, выслуживался. А чуть съ глазъ долой, сейчасъ и завертится, и первымъ дѣломъ выпить любилъ.
   Пришли мы въ замокъ; какъ слѣдуетъ, бумагу вручили,-- ждемъ, стоимъ. Любопытно мнѣ, какую барышню везти-то придется, а везти назначено намъ по маршруту далеко. По самой этой дорогѣ ѣхали, только въ городъ она назначена была, не въ волость. Вотъ, мнѣ и любопытно въ первый-то разъ,-- жду, стою.
   Только прождали мы этакъ съ часъ мѣста, пока ея вещи собирали,-- а и вещей-то съ ней узелокъ маленькій,-- юбка тамъ, ну, то, другое,-- сами знаете. Книжки тоже были, а больше ничего съ ней не было; небогатыхъ видно, родителей, думаю. Только выводятъ ее,-- смотрю, молодая еще, какъ есть ребенкомъ мнѣ показалась. Волосы русые, въ одну косу собраны, на щекахъ румянецъ у нея въ ту пору такъ и горѣлъ, а потомъ увидѣлъ я -- блѣдная она совсѣмъ, бѣлая во всю дорогу была. Такъ мнѣ ее жалко стало, то есть такъ жалко,-- просто, ну!..
   Стала она пальто надѣвать, калоши... Вещи намъ ея показали,-- правило, значитъ: по инструкціи мы вещи смотрѣть обязаны. "Деньги, спрашиваемъ, съ вами какія будутъ?" Рубль двадцать копѣекъ денегъ оказалось,-- старшей къ себѣ взялъ.-- "Васъ, барышня, говоритъ ей, я обыскать долженъ".
   Какъ она тутъ вспыхнетъ. Глаза это у нея загорѣлись, румянецъ еще гуще выступилъ. Губы тонкія, сердитыя... Какъ посмотрѣла на насъ,-- вѣрите, я и подступиться не посмѣлъ. Ну, а старшой, извѣстно, выпивши былъ -- лѣзетъ къ ней прямо. "Я, говоритъ, обязанъ; у меня, говоритъ, инструкція!.."
   Какъ крикнетъ она тутъ, даже Ивановъ -- и тотъ попятился. Гляжу на нее: лицо поблѣднѣло, ни кровинки, а глаза ровно вотъ почернѣли, и злая, презлая... Ногой топаетъ, говорить шибко,-- только я, признаться, хорошо и не слушалъ, что она говорила... Смотритель тоже испугался, воды ей принесъ въ стаканѣ.-- "Успокойтесь, проситъ ее, пожалуйста, говорить, сами себя пожалѣйте!" А она и на него тутъ напала.-- "Варвары, говоритъ, вы, холопы!" -- Ну, и много еще дерзкихъ словъ ему выражала. Какъ хотите,-- супротивъ начальства это вѣдь нехорошо...
   Такъ мы ея и не обыскивали. Увелъ ее смотритель въ другую комнату, да съ надзирательницей тотчасъ же и вышли они,-- ничего, говоритъ, при нихъ нѣтъ.-- А она на него глядитъ и, точно вотъ, смѣется въ лицо ему, и глаза злые все. А Ивановъ,-- извѣстно, пьяному море по колѣна,-- смотритъ да все свое бормочетъ:-- "Не по закону,-- у меня, говоритъ, инструкція!.." Только смотритель вниманія не взялъ.
   Поѣхали. По городу проѣзжали,-- все она въ окна кареты глядитъ, точно прощается, либо знакомыхъ увидѣть хочетъ. А Ивановъ взялъ, да занавѣски-то опустилъ,-- окна и закрылъ. Забилась она въ уголъ, прижалась и глядитъ на насъ. А я, признаться сказать, не утерпѣлъ-таки: взялъ это одну занавѣску, будто самъ поглядѣть хочу, открылъ такъ, чтобы ей видно было... Только она и не посмотрѣла въ окно, и все такая сердитая,-- въ уголку сидитъ, губы закусила... Въ кровь, такъ я себѣ думалъ, искусаетъ.
   Поѣхали по желѣзной дорогѣ. Погода ясная этотъ день стояла,-- осенью дѣло это было, въ сентябрѣ мѣсяцѣ. Солнце-то свѣтить, да вѣтеръ свѣжій, осенній, а она въ вагонѣ окно отворитъ, сама высунется на вѣтеръ, такъ и сидитъ. По инструкціи-то оно не полагается, знаете, окна открывать, да Ивановъ мой, какъ въ вагонъ ввалился, такъ и захрапѣлъ; а я не смѣлъ ей сказать. Потомъ осмѣлился, подошелъ это къ ней и говорю:-- Барышня, говорю, закройте окно.-- Молчитъ, и вниманія не взяла, будто не ей я говорю, а сама-то, я знаю, слышитъ. Постоялъ я тутъ, постоялъ, а потомъ опять говорю: -- Простудитесь, барышня, холодно вѣдь.-- Обернула она ко мнѣ лицо-то свое и точно, вотъ, удивилась чему. Поглядѣла да и говоритъ, тихо таково: -- Оставьте!-- говоритъ,-- и опять въ окно высунулась, а я махнулъ рукой и отошелъ въ сторону.
   Стала она спокойнѣе. Закроетъ окно, въ пальтишко закутается вся, грѣется, видно. Вѣтеръ, говорю, свѣжій былъ, студено! А потомъ опять къ окну сядетъ и опять на вѣтру вся,-- послѣ тюрьмы-то, видно, не наглядится. Повеселѣла даже, глядитъ себѣ и даже улыбаться стала, и такъ на нее хорошо въ тѣ поры смотрѣть было,-- вѣрите совѣсти: если бы начальство отдало, такъ бы, кажется, сейчасъ ее женой къ себѣ взялъ, вмѣсто ссылки...
   Отъ *** города на тройкѣ ѣхать пришлось. Ивановъ-то у меня пьянъ-пьянешенекъ; проспится и опять заливаетъ. Вышелъ изъ вагона, шатается. Ну, думаю, плохо, какъ бы денегъ казенныхъ не растерялъ. Ввалился въ почтовую телѣгу, легъ и захрапѣлъ тотчасъ. Сѣла она рядомъ,-- неловко. Посмотрѣла на него, ну, точно вотъ на гадину на какую. Подобралась такъ, чтобы не тронуть его какъ-нибудь,-- вся въ уголку и прижалась, а я-то ужъ на облучкѣ усѣлся. Какъ поѣхали,-- вѣтеръ холодный,-- я и попродрогъ, и ей, гляжу, холодно. Закашляла крѣпко и платокъ къ губамъ поднесла, а на платкѣ, гляжу, кровь. Такъ меня будто кто въ сердце кольнулъ булавкой.-- Эхъ, говорю, барышня, такъ можно! Больны вы, а въ такую дорогу поѣхали,-- осень, холодно!.. Нешто, говорю, можно этакъ!
   Вскинула она на меня глазами, посмотрѣла, и точно опять внутри у нея закипать стало.
   -- Что вы, говоритъ, глупы, что ли? Не понимаете, что я не по своей волѣ ѣду. Хорошъ,-- говоритъ:-- самъ везетъ, да туда же еще съ сожалѣньями суется!
   -- Вы бы, говорю, начальству заявили,-- въ больницу хоть слегли бы, чѣмъ въ этакой холодъ ѣхать. Дорога-то вѣдь не близкая!
   -- А куда?-- спрашиваетъ.
   А намъ, знаете, строго запрещено объяснять преступникамъ, куда ихъ везти приказано. Видитъ она, что я позамялся, и отвернулась.-- Не надо,-- говоритъ,-- это я такъ... Не говорите, да ужъ и сами не лѣзьте!
   Не утерпѣлъ я.-- Вотъ, говорю, куда вамъ ѣхать. Не близко!-- Сжала она губы свои, брови сдвинула, да ничего и не сказала. Покачалъ я головой:-- Вотъ, то-то, говорю, барышня. Молоды вы, не знаете еще, что это значитъ!-- Крѣпко мнѣ досадно было, а она опять посмотрѣла, посмотрѣла на меня и говоритъ:-- Напрасно, говоритъ, вы такъ думаете. Знаю я хорошо, что это значитъ, а въ больницу все-таки не слегла. Спасибо! Лучше ужъ, коли помирать, такъ на волѣ, у своихъ. А то, можетъ, еще и поправлюсь, такъ опять же на волѣ, а не въ больницѣ вашей тюремной. Вы думаете,-- говоритъ,-- отъ вѣтру я, что ли, заболѣла, отъ простуды, какъ бы не такъ!..-- "Тамъ у васъ, спрашиваю, сродственники, что ли, находятся?" -- Это я потому, какъ она мнѣ выразила, что у своихъ поправляться хочетъ.-- Нѣтъ, говоритъ, у меня тамъ ни родни, ни знакомыхъ. Городъ-то мнѣ чужой, да, вѣрно, такіе же, какъ и я, ссыльные есть, товарищи.-- Подивился я,-- какъ это она чужихъ людей своими называетъ: неужто, думаю, кто ее безъ денегъ тамъ поить-кормить станетъ, да еще незнакомую? Только не сталъ ее разспрашивать, потому вижу: брови она поднимаетъ, недовольна, зачѣмъ я разспрашиваю.
   Только къ вечеру гляжу: тучи надвинулись, вѣтеръ подулъ холодный,-- а тамъ и дождь пошелъ. Грязь и прежде была не высохши, а тутъ до того грязно стало,-- просто, кисель на дорогѣ, да и только. Спину-то мнѣ какъ есть грязью всю забрызгало, да и ей порядочно попадать стало. Однимъ словомъ сказать, что погода, на ея несчастіе, пошла самая скверная: дождикомъ прямо въ лицо сѣчетъ; оно хоть, положимъ, кибитка-то крытая, и рогожей я ее закрылъ, да куда тутъ! Течетъ всюду, продрогла, гляжу: вся дрожитъ и глаза закрыла. По лицу капли дождевыя потекли, а щеки блѣдныя, и не движется она, точно въ безчувствія. Испугался я даже. Вижу: дѣло-то выходитъ неподходящее, плохое дѣло...
   Въ Ярославль городъ самымъ вечеромъ пріѣхали. Разбудилъ я Иванова, на станцію вышли,-- велѣлъ я самоваръ согрѣть. А изъ городу изъ этого пароходы ходятъ, только по инструкціи намъ на пароходахъ возить строго воспрещается. Оно хоть нашему брату выгоднѣе,-- экономію загнать можно, да боязно. На пристани, знаете, полицейскіе стоятъ, а то и нашъ же братъ, жандармъ мѣстный, кляузу подвести завсегда можетъ. Вотъ, барышня-то и говоритъ намъ: -- Я, говоритъ, далѣе на почтовыхъ не поѣду,-- какъ знаете, говоритъ, пароходомъ везите.-- А Ивановъ еле глаза продралъ съ похмелья, сердитый. "Вамъ объ этомъ, говоритъ, разсуждать не полагается. Куда повезутъ, туда и поѣдете!" Ничего она ему не сказала, а мнѣ говоритъ:-- Слышали, говоритъ, что я сказала: не ѣду.-- Отозвалъ я тутъ Иванова въ сторону. "Надо, говорю, на пароходѣ везти. Вамъ же лучше: экономія останется". Онъ на это пошелъ, только труситъ. "Здѣсь, говоритъ, полковникъ, такъ какъ бы чего не вышло. Ступай, говоритъ, спросись,-- мнѣ, говоритъ, нездоровится что-то". А полковникъ неподалеку жилъ. "Пойдемъ, говорю, вмѣстѣ и барышню съ собой возьмемъ". Боялся я: Ивановъ то, думаю, спать завалится спьяну, такъ какъ бы чего не вышло. Чего добраго -- уйдетъ она, или надъ собой что сдѣлаетъ,-- въ отвѣтъ попадешь. Ну, пошли мы къ полковнику. Вышелъ онъ къ намъ. "Что надо?" -- спрашиваетъ. Вотъ она ему и объясняетъ, да тоже и съ нимъ неладно говоритъ. Ей бы попроситъ хорошенько: такъ и такъ, молъ, сдѣлайте милость,-- а она тутъ по своему заговорила. "По какому праву?" -- говоритъ, ну, и прочее, все, знаете, дерзкія слова выражаетъ. Выслушалъ онъ ее и ничего,-- смирно таково отвѣчаетъ: "Не могу-съ, говоритъ, ничего я тутъ не могу. По закону-съ... нельзя!" Гляжу, барышня то моя опять раскраснѣлась вся, глаза точно вотъ угли.-- Законъ!-- говоритъ, и засмѣялась по своему, сердито да громко.-- "Такъ-точно,-- полковникъ ей:-- законъ-съ!" Признаться, я тутъ позабылся немного, да и говорю: "Точно-что, вашескородіе, законъ, да онѣ, ваше высокоблагородіе, больны". Посмотрѣлъ онъ на меня строго.-- "Какъ твоя фамилія?* спрашиваетъ.-- "А вамъ, барышня,-- говоритъ,-- если больны вы, въ больницу тюремную не угодно ли-съ?" Отвернулась она и пошла вонъ, слова не сказала. Мы за ней. Не захотѣла въ больницу, да и то надо сказать: ужъ если на мѣстѣ не осталась, а тутъ безъ денегъ, да на чужой сторонѣ, точно чтоне приходится. Ну, дѣлать нечего. Ивановъ на меня же накинулся:-- "Что, молъ, теперь будетъ? Непремѣнно изъ-за тебя, дурака, оба въ отвѣтѣ будемъ". Велѣлъ лошадей запрягать и ночь переждать не согласился, такъ къ ночи и выѣзжать пришлось. Подошли мы къ ней: "пожалуйте, говоримъ, барышня,-- лошади поданы". А она на диванъ прилегла,-- только согрѣваться стала. Вспрыгнула она на ноги, встала передъ нами,-- выпрямилась вся,-- прямо на насъ -смотритъ,-- даже, скажу вамъ, страшно мнѣ на нее глядѣть стало.-- Прокляты вы, говоритъ!-- и опять по своему что-то заговорила, непонятно. Ровно бы и по-русски говоритъ, да ничего понять невозможно. Только сердито очень да жалко говорила: -- Ну, говоритъ, теперь ваша воля, вы меня замучить можете,-- что хотите, дѣлаете. Ѣду!-- А самоваръ-то все на столѣ стоитъ, она еще и не пила. Мы съ Ивановымъ свой чай заварили, и ей я налилъ. Хлѣбъ съ нами бѣлый былъ, я тоже ей отрѣзалъ.-- "Выкушайте, говорю, на дорогу-то. Ничего, хоть согрѣетесь немного". Она калоши надѣвала,-- бросила надѣвать, повернулась ко мнѣ, смотрѣла, смотрѣла, потомъ плечами повела и говоритъ: -- Что это за человѣкъ такой! Совсѣмъ вы, кажется, сушасшедшій. Стану я, говоритъ, вашъ чай пить!-- Повѣрите ли, до чего мнѣ обидно стало. И по сейчасъ, такъ и то сердце бьется. Вотъ вы не брезгаете же съ нами хлѣбъ-соль ѣсть. Рубанова господина везли, тотъ тоже не брезгалъ. А она побрезгала. Велѣла потомъ на другомъ столѣ себѣ самоваръ особо согрѣть и ужъ извѣстно: за чай, за сахаръ втрое заплатила. Чудная!..
   

III.

   Разсказчикъ смолкъ, и на нѣкоторое время въ избѣ водворилась тишина, нарушаемая только ровнымъ дыханіемъ младшаго жандарма.
   -- Вы не спите?-- спросилъ у меня Гавриловъ.
   -- Нѣтъ, продолжайте, пожалуйста; я слушаю.
   -- Много я отъ нея,-- продолжалъ разсказчикъ, помолчавъ,-- много муки тогда принялъ. Дорогой-то, знаете, ночью, все дождикъ, погода злая... Лѣсомъ поѣдешь, лѣсъ стономъ стонетъ. Ея-то мнѣ и не видно, потому ночь темная, ненастная, эти не видать, а повѣрите,-- такъ она у меня передъ глазами стоитъ, то есть даже до того, что вотъ точно днемъ ее вижу: и глаза ея, и лицо сердитое, блѣдное, и какъ она иззябла вся, а сама все глядитъ куда-то, точно все мысли свои про себя въ головѣ ворочаетъ. Какъ со станціи поѣхали, сгалъ я ее тулупомъ одѣвать.-- "Надѣньте, говорю, тулупъ-то,-- все, знаете, теплѣе." Кинула тулупъ съ себя.-- Вашъ, говоритъ, тулупъ,-- вы и надѣвайте.-- Тулупъ точно, что мой былъ, да догадался я и говорю ей: "Не мой, говорю, по закону, говорю, полагается". Ну, одѣлась..
   Только и тулупъ не помогъ: какъ разсвѣло,-- глянулъ я на нее, а на ней лица нѣтъ. Какъ со станція опять поѣхали, приказала она Иванову на облучокъ сѣсть. Поворчалъ онъ, да не посмѣлъ ослушаться, тѣмъ болѣе,-- хмель-то у него прошелъ немного. Я съ ней рядомъ сѣлъ.
   Трои сутки мы ѣхали и нигдѣ не ночевали. Первое дѣло: по инструкціи сказано -- не останавливаться на ночлегъ, а "въ случаѣ сильной усталости" -- не иначе, какъ въ городахъ, гдѣ есть караулы. Ну, а тутъ, сами знаете, какіе города! Да и сама-то все торопитъ,-- скорѣе ей все хотѣлось на мѣсто.
   Пріѣхали-таки на мѣсто, точно гора у меня съ плечъ долой, какъ городъ завидѣли. И надо вамъ сказать: въ концѣ она, почитай что, на рукахъ у меня и доѣхала. Вижу -- лежитъ въ повозкѣ безъ чувствъ; тряхнетъ на ухабѣ телѣгу, такъ она головой о переплетъ и ударится. Поднялъ я ее на руку на правую, такъ и везъ; все легче. Сначала оттолкнула было меня: -- прочь!-- говоритъ,-- не прикасайтесь!-- А потомъ ничего. Можетъ, оттого, что въ безпамятствѣ была... Глаза-то закрыты, вѣки совсѣмъ потемнѣли, и лицо лучше стало не такое сердитое. И даже такъ было, что засмѣется сквозь сонъ и просвѣтлѣетъ будто. Вѣрно ей, бѣдной, хорошее во снѣ грезилось. Какъ къ городу подъѣзжать стали, очнулась, поднялась... Погода-то прошла, солнце выглянуло -- вотъ и она повеселѣла.
   ... Изъ губерніи-то ее далѣе отправили, въ городѣ въ губернскомъ не оставили, и намъ же дальше везти привелось,-- тамошніе жандармы въ разъѣздахъ были. Крѣпко измучилась она, да все же веселая уѣзжала. Какъ уѣзжать намъ,-- гляжу, въ полицію народу набирается: барышни молодыя да господа, студенты, видно, изъ ссыльныхъ... И всѣ, точно знакомые, съ ней говорятъ, за руку здороваются, разспрашиваютъ. Денегъ ей сколько-то принесли, платокъ на дорогу. Проводили...
   Ѣхала веселая, только кашляла часто и на насъ не смотрѣла даже, точно насъ и не было.
   Пріѣхали въ уѣздный городъ, гдѣ жить назначено; сдали ее подъ росписку. Сейчасъ она фамилію какую-то называетъ.-- Здѣсь, говоритъ, такой то?-- Здѣсь, отвѣчаютъ. Исправникъ пріѣхалъ.-- "Гдѣ, говорить, жить станете?" -- Не знаю, говоритъ, а пока къ Рязанову пойду.-- Покачалъ онъ головой, а она собралась и ушла. Съ нами и не попрощалась...
   

IV.

   -- Что-жъ, такъ вы ее больше и не видѣли?
   -- Видалъ, да лучше бы ужъ не видать было...
   ...И скоро даже я опять ее увидѣлъ. Какъ пріѣхали мы изъ командировки,-- сейчасъ насъ опять нарядили и опять въ ту же сторону. Студента одного возили. Веселый такой, пѣсни хорошо пѣлъ и выпить былъ не дуракъ. Его еще дальше послали. Вотъ поѣхали мы черезъ городъ тотъ самый, гдѣ ее оставили, и стало мнѣ любопытно про житье-то ея узнать. Тутъ, спрашиваю, барышня-то наша?-- Тутъ, говорятъ, только чудная она какая-то: какъ пріѣхала, такъ прямо къ ссыльному пошла, и никто ее послѣ не видалъ,-- у него и живетъ. Кто говоритъ: больна, а то баютъ: въ родѣ она у него за любовницу живетъ. Извѣстно, народъ болтаетъ,-- не видали! А я-то знаю, какъ она живетъ-то съ нимъ. Вспомнилось мнѣ, что она говорила: "Помереть у своихъ хочется". И такъ мнѣ любопытно стало, и не то что любопытно, а попросту сказать, такъ меня и потянуло. Схожу, думаю, повидаю...
   Пошелъ,-- добрые люди дорогу показали; а жила она въ концѣ города. Домикъ маленькій, дверца низенькая. Вошелъ я къ ссыльному-то къ этому, гляжу: чисто у него, комната свѣтлая, въ углу кровать стоитъ и занавѣской уголъ отгороженъ. А рядомъ мастерская у него махонькая,-- тамъ на скамейкѣ другая постель положена.
   Какъ вошелъ я,-- она-то на постелѣ сидѣла, шалью обернута и ноги подъ себя подобрала,-- шьетъ что-то. А ссыльный рядомъ на скамейкѣ сидитъ, въ книжкѣ ей что-то вычитываетъ. Шьетъ она, а сама слушаетъ. Стукнулъ я дверью, она какъ увидала, приподнялась, за руку его схватила, да такъ и замерла. Глаза большіе стали, темные, да страшные... ну, все, какъ и прежде бывало, только еще блѣднѣе сама мнѣ показалась. За руку-то его крѣпко стиснула,-- онъ испугался, къ ней кинулся.-- "Что, говоритъ, съ вами? Успокойтесь!" А самъ меня не видитъ. Потомъ отпустила она руку-то его,-- съ постели встать хочетъ.-- Прощайте, говоритъ ему:-- видно, имъ для меня и смерти хорошей жалко. Прощайте!-- Тутъ и онъ обернулся, меня увидалъ,-- какъ вскочитъ на ноги. Думалъ я -- тутъ онъ меня и убьетъ,-- право!
   Они, знаете, подумали, что опять ее брать пріѣхали. Только видитъ онъ,-- стою я ни живъ, ни мертвъ, самъ испугался, да и одинъ. Повернулся къ ней, за руку взялъ, засмѣялся.-- "Да успокойтесь, вы, говоритъ.-- А вамъ, спрашиваетъ меня,-- что здѣсь понадобилось?.."
   Очень мнѣ совѣстно стало, что испугалъ я ее... Сказалъ, что повидать пришелъ, да и она меня узнала. Вижу я,-- сердится все, какъ и прежде. Ну, вотъ сердится, да и только,-- такъ и закипаетъ; кажется, ужъ я всей душой радъ былъ услужить, а она какъ глянетъ, точно ты ей змѣей лютой кажешься.
   Разобралъ онъ, въ чемъ дѣло, засмѣялся къ ней. Не все я понять-то могъ,-- вы вѣдь, господа, чудно промежъ себя говорите. Онъ-то спокойно говоритъ, тихо, а она сердито да дерзко. Ссыльный-то ей; "вы, говоритъ, разберите: вѣдь человѣкъ къ вамъ пришелъ, а не жандармъ..." А она ему: "а зачѣмъ онъ служитъ?"
   "Господи!-- думаю:-- неужто я и не человѣкъ для нея? Нешто по своей волѣ я ей худое что сдѣлалъ!" Такъ мнѣ горько стало.-- "Извините, говорю, что испугалъ васъ!" -- Это, говоритъ, ничего, что испугали. Не въ томъ дѣло.
   Неловко мнѣ стало.-- "Прощайте!" говорю. Она ничего не сказала, а онъ повернулся, руку мнѣ подалъ, спросилъ, далеко ли ѣдемъ.-- "Поѣдете назадъ,-- заходите, говоритъ, пожалуй!" А она смотритъ на насъ, да усмѣхается по-своему.-- Не понимаю,-- говоритъ. А онъ ей: "Поймете, говоритъ, когда-нибудь, сердце у васъ незлое".
   Когда назадъ мы ѣхали, призываетъ исправникъ старшого и говоритъ: "Вамъ тутъ оставаться впередъ до распоряженія; телеграмму получилъ. Бумагъ вамъ ждать по почтѣ". Остались мы.
   Вотъ я опять къ нимъ пошелъ: дай, думаю, зайду, хоть у хозяевъ про нее спрошу. Зашелъ. Говоритъ хозяинъ домовый: "Плохо, говоритъ, какъ бы не померла. Боюсь, въ отвѣтъ не попасть бы,-- потому, собственно, что попа звать не хотятъ". Только стоимъ мы, разговариваемъ, а въ это самое время ссыльный вышелъ. Увидѣлъ меня, поздоровался, да и говоритъ:-- "Опять пришелъ? Что-жъ, войди, пожалуй". Я и вошелъ тихонько, а ссыльный за мной вошелъ. Поглядѣла она, да и спрашиваетъ:-- Опять этотъ странный человѣкъ!.. Вы, что ли, его позвали?-- "Нѣтъ, говоритъ, не звалъ я,-- самъ пришелъ". Я не утерпѣлъ и говорю ей: "Что, говорю, барышня,-- за что вы сердце противъ меня имѣете, точно я врагъ вамъ какой?" -- Врагъ, говоритъ,-- а вы развѣ не знаете? Конечно, врагъ!-- Голосъ у нея слабый сталъ, тихій, на щекахъ румянецъ такъ и горитъ, и столь лицо у нея пріятное,-- кажется, не наглядѣлся бы. Вижу: не жилица она на свѣтѣ,-- сталъ прощенія просить,-- какъ бы, думаю, безъ прощенія не померла.-- "Простите меня, говорю,-- коли вамъ зло какое сдѣлалъ". Опять, гляжу, закипаетъ:-- Простить! Вотъ еще! Никогда не прощу, и не думайте... Нико-гда!
   Разсказчикъ опять смолкъ и задумался. Потомъ продолжалъ тише и, какъ будто, сосредоточеннѣе:
   -- Опять у нихъ промежду себя разговоръ пошелъ. Вы, вотъ, человѣкъ образованный, по ихнему понимать должны, такъ я вамъ скажу, какія слова упомнилъ. Слова-то запали, и посейчасъ помню, а смыслу не знаю. Онъ говоритъ: "Поймите, не прощеніе важно,-- человѣка признайте. Простить другое дѣло,-- онъ самъ бы, говоритъ, можетъ, не простилъ бы!" А потомъ совсѣмъ ужъ чудно заговорили; другъ на друга смотрятъ безъ сердца, а по словамъ-то будто ругаются. Онъ ей: "вы, говоритъ, сектантка!" -- А вы,-- она ему,-- холодный, равнодушный человѣкъ!-- Какъ она это слово сказала, онъ даже вскочилъ.-- "Равнодушный!-- говоритъ,-- ну, сами знаете, что неправду сказали!" -- Пожалуй,-- она говоритъ, и засмѣялась ему,-- а вы-то развѣ правду?-- "А я, говоритъ,-- правду"! Задумалась она, руку ему протянула; онъ руку-то взялъ, а она въ лицо ему посмотрѣла, да и говоритъ:-- Да, вы, пожалуй, и правы!-- А я стою, какъ дуракъ, смотрю, а у самого такъ и сосетъ что-то у сердца, такъ и подступаетъ. Потомъ обернулась она ко мнѣ, посмотрѣла и на меня безъ гнѣва и руку подала.-- Вотъ, говоритъ, что я вамъ скажу: никогда я васъ не прощу, слышите! Враги мы. Ну, а руку вамъ даю,-- желаю вамъ когда-нибудь человѣкомъ стать... Устала я!-- говорить. Я и ушелъ...
   

V.

   ...Померла она скоро. Какъ хоронили, я и не видалъ,-- у исправника былъ. Только на другой день ссыльнаго этого встрѣтилъ; подошелъ къ нему,-- гляжу: на немъ лица нѣтъ...
   Росту былъ онъ высокаго, съ лица сурьезный, да ранѣе привѣтливо смотрѣлъ, а тутъ звѣремъ на меня, какъ есть, глянулъ. Подалъ было руку, а потомъ вдругъ руку мою бросилъ и самъ отвернулся.-- "Не могу, говоритъ, я тебя видѣть теперь. Уйди, братецъ, Бога ради уйди!.. Потомъ, коли еще въ городѣ останешься, заходи, пожалуй!" -- Опустилъ голову, да и пошелъ, а я на фатеру пришелъ, и такъ меня засосало,-- просто, два дня пищи не принималъ. Тоска!
   На третій день исправникъ призвалъ насъ и говоритъ: "Можете, говоритъ, теперь отправляться; пришла бумага, да поздно". Видно, опять намъ ее везти пришлось бы, да ужъ Богъ ее пожалѣлъ: самъ убралъ.
   ... Только что еще со мной послѣ случилось,-- не конецъ вѣдь еще. Назадъ ѣдучи, пріѣхали мы на станцію одну. Входимъ въ комнату, а тамъ на столѣ самоваръ стоитъ, закуска всякая, и старушка какая-то сидитъ, хозяйку чаемъ угощаетъ. Чистенькая старушка, маленькая, да веселая такая и говорливая. Все хозяйкѣ про свои дѣла разсказываетъ. "Вотъ, говоритъ, собрала я пожитки, домъ-то, по наслѣдству который достался,-- продала и поѣхала къ моей голубкѣ. То-то обрадуется! Ужъ и побранитъ, разсердится, знаю, что разсердится,-- а все же рада будете... Писала мнѣ, не велѣла пріѣзжать. Чтобы даже ни въ какомъ случаѣ не смѣла я къ ней ѣхать. Ну, да ничего это!" Такъ тутъ меня ровно кто подъ лѣвый бокъ толкнулъ. Вышелъ я въ кухню. "Что за старушка?" -- спрашиваю у дѣвки-прислуги.-- А это, говоритъ, самой той барышни, что вы тотъ разъ везли,-- матушка родная будетъ.-- Вѣрите, тутъ меня шатнуло даже. Видитъ дѣвка, какъ я въ лицѣ разстроился,-- спрашиваетъ:-- Что, говоритъ, служивый, съ тобой?-- "Тише, говорю,-- барышня-то померла".-- Тутъ дѣвка эта,-- и дѣвка-то, надо сказать, гулящая была, съ проѣзжающими баловала,-- а тутъ какъ всплеснетъ руками, да какъ заплачетъ, и изъ избы вонъ. Взялъ и я шапку, да и самъ вышелъ,-- слышалъ только, какъ старуха въ залѣ съ хозяйкой все болтаютъ, и такъ мнѣ этой старухи страшно стало, такъ страшно, что и выразить невозможно. Побрелъ я прямо по дорогѣ,-- послѣ ужъ Ивановъ меня догналъ съ телѣгой, я и сѣлъ.
   

VI.

   ...Вотъ какое дѣло!.. А исправникъ донесъ, видно, начальству, что я къ ссыльнымъ ходилъ, да и полковникъ ***скій тоже донесъ, какъ я за нее заступался,-- одно къ одному и подошло. Не хотѣлъ меня начальникъ и въ унтеръ-офицеры представлять. "Какой ты, говоритъ, унтеръ-офицеръ,-- баба ты! Въ карцеръ бы тебя, дурака!" Только я въ это время въ равнодушіи находился и даже нисколько не жалѣлъ ничего!
   И все я эту барышню сердитую забыть не могъ, да и теперь то же самое: такъ и стоитъ, бываетъ, передъ глазами.
   Что бы это значило?! Кто бы мнѣ объяснилъ! Да вы, господинъ, не спите?
   Я не спалъ... Глубокій мракъ закинутой въ лѣсу избушки томилъ мою душу, и скорбный образъ погибшей дѣвушки вставалъ въ ней подъ глухія рыданія бури...

Вл. Короленко.

   1880 г.
   Вышній Волочокъ.

"Русское Богатство", No 9, 1905

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru