Короленко Владимир Галактионович
Не страшное

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Из записок репортера. Этюд

В. Г. Короленко

  

Не страшное

(Из записок репортера. Этюд)

  
   В. Г. Короленко. Собрание сочинений. Т. 2.
   Библиотека "Огонек"
   М., "Правда", 1953

I

  
   "Двадцатому будьте в N-ске. Сессия окружного суда. Подробности письмом. Редакция".
   Я посмотрел на часы, потом справился в путеводителе. У меня была надежда, что я уже не попаду к ночному поезду на станцию железной дороги, расположенную верстах в десяти от города, где я только что закончил другое редакционное поручение. В уме мелькал лаконически-деловой ответ: "телеграмма запоздала, двадцатому не могу". К сожалению, однако, путеводитель и часы говорили другое: у меня было три часа на сборы и на путь до станции. Этого было достаточно.
   Около одиннадцати часов теплого летнего вечера извозчик доставил меня к загородному вокзалу, светившему издалека своими огнями. Я приехал как раз во-время: поезд стоял у платформы.
   Прямо против входа оказался вагон с открытыми окнами. В нем было довольно просторно, и какие-то господа интеллигентного вида играли в карты. Я догадался, что это члены суда, едущие на сессию, и решил искать место в другом вагоне. Это оказалось нелегко, но, наконец, место нашлось. Поезд уже трогался, когда я с легким багажом в руках вошел в купе 2 то класса, занятое тремя пассажирами.
   Я уселся у окна, в которое веяло свежестью лунной ночи, и скоро мимо меня понеслись концы шпал, откосы, гудящие мостки, будки, луга, залитые белым светом луны, -- точно уносимые назад быстрым потоком. Я чувствовал усталость и печаль. Думалось, что вот так же быстро бежит моя жизнь от мостка к мостку, от станции к станции, от города к городу, от пожара к выездной сессии... И что об этом никоим образом нельзя написать в газетном отчете, которого ждет от меня редакция... А то, что я напишу завтра, будет сухо и едва ли кому интересно.
   Мысли были невеселые. Я отряхнулся от них и стал слушать разговор соседей.
  

II

  
   Ближайший мой сосед беззаботно спал, предоставив мне устраиваться, как знаю, у него в ногах. Напротив один пассажир тоже лежал, другой сидел у окна... Они продолжали разговор, начатый ранее...
   -- Положим, -- говорил лежащий, -- я тоже человек без суеверий... Однако все-таки... (он сладко и протяжно зевнул) нельзя отрицать, что есть еще много, так сказать... ну одним словом -- непознанного, что ли... Ну, положим, мужики... деревенское невежество и суеверие. Но ведь вот -- газета...
   -- Ну, что ж, газета. То суеверие мужицкое, а это газетное... Мужику, по простоте, является примитивный чорт, с рогами там, огонь из пасти. И он дрожит... Для газетчика это уже фигура из балета...
   Господин, допускавший, что есть "много непознанного", опять зевнул.
   -- Да, -- сказал он несколько докторально, -- это правда: страхи исчезают с развитием культуры и образованности...
   Его собеседник помолчал и потом сказал задумчиво:
   -- Исчезают?.. А помните у Толстого: Анне Карениной и Вронскому снится один и тот же сон: мужик, обыкновенный мастеровой человек, "работает в железе" и говорит по-французски... И оба просыпаются в ужасе... Что тут страшного? Конечно, немного странно, что мужик говорит по-французски. Однако допустимо... И все-таки в данной-то комбинации житейских обстоятельств от этой ничем не угрожающей картины веет ужасом... Или вот еще у Достоевского в братьях Карамазовых... там есть наш городской чорт... Помните, конечно...
   -- Н-нет, не помню... Я ведь, Павел Семенович, преподаватель математики...
   -- А, да... Извините... я думал... Ну, я напомню: это, говорит, был какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен лет уже не молодых, с проседью там, что ли, в волосах и в стриженой бородке клином... Белье, длинный галстух, в виде шарфа, все, говорит, было так, как у всех шиковатых джентльменов, но только белье грязновато, а галстух потертый. Словом -- "вид порядочности при весьма слабых карманных средствах".
   -- Ну, какой же это чорт? Просто проходимец, каких много,-- сказал математик.
   -- То-то вот и есть, что много... Это и страшно... И именно потому страшно, что так обыкновенно: и галстучек, и манишка, и сюртучок... Только что потертые, а то бы совсем, как и мы с вами...
   -- Ну, это что-то, Павел Семеныч... это, извините, какая-то у вас странная философия...
   Математик слегка как будто обиделся. Павел Семенович повернулся к свету, и мне стало ясно видно его широкое лицо с прямыми бровями и серыми задумчивыми глазами под крутым лбом.
   Оба помолчали. Некоторое время слышался торопливый стук поезда. Но затем Павел Семенович заговорил опять своим ровным голосом.
   -- На N-ской станции подошел я, знаете, к локомотиву. Машинист человек отчасти знакомый... Хронически сонный субъект, даже глаза опухшие.
   -- Да? -- спросил собеседник равнодушно и не скрывая этого равнодушия.
   -- Положительно... Явление, конечно, естественное. Тридцать шесть часов не спал.
   -- М-м-да-а... Это много...
   -- Я вот и думаю: мы заснем... Поезд летит на всех парах... А правит им человек некоторым образом совершенно осовелый...
   Собеседник слегка завозился на своем месте...
   -- Да, вы вот с какой стороны!.. Действительно, чорт возьми... Вы бы заявили начальнику станции...
   -- Что тут заявлять... Засмеется! Дело самое обыкновенное, даже можно сказать -- система. В Петербурге в каком-нибудь управлении сидит господин... И перед ним таблицы, в таблицах -- цифры. Приход... Расход... И в одной графе расхода есть машинисты. Жалованье -- столько-то. Поверстных столько-то. Поверстные, -- это пробег поездов, -- цифра полезная, доходная, твердая, подлежащая увеличению. А вот жалованье людям -- это уже минус... Вот этот человек и ломает голову: взять меньше машинистов, а пробег оставить тот же... Если даже немного увеличить... Происходит, так сказать, стихийная игра цифр... И занимается ею самый обыкновенный господин... И сюртучок на нем, и галстучек, и вид полной порядочности... Товарищ хороший, семьянин прекрасный... Деточек любит, жене к празднику сувенирчики дарит... И дело его самое безобидное: простейшие задачи решает. А в результате сон у людей убывает... И по полям и равнинам нашего любезного отечества в этакие вот лунные ночи мчатся вот этакие же поезда, и с локомотива глядят вперед полусонные, запухшие глаза человека, ответственного за сотни жизней... Минута дремоты...
   Ноги математика, одетые в клетчатые брюки, зашевелились; он поднялся с своего места в тени и сел на скамейке... Его полное маловыразительное лицо с толстыми подстриженными усами было встревожено.
   -- Ну вас, ей-богу, с вашим карканьем, -- сказал он с неудовольствием... -- И как это у вас, чорт возьми, ощутительно выходит... Только что хотел заснуть...
   Павел Семенович с удивлением посмотрел на него.
   -- Да нет, что вы это? -- сказал он... -- Бог с вами!.. Доедем, бог даст, благополучно. Я ведь только к тому, что вот как оно перемешано: страшное и обычное... Экономия -- обыкновеннейшее житейское дело... А около нее где-то смерть... И даже подлежит учету по теории вероятностей...
   Математик, все еще огорченный, вынул портсигар и сказал, закуривая:
   -- Нет, это вы верно: действительно, чорт его знает: заснет, каналья, и как раз... Скоты эти железнодорожники... Однако, давайте о чем-нибудь другом. К чорту все эти страхи... Итак, вы все еще процветаете в Тиходоле?.. Давно что-то застряли...
   -- Да, -- ответил немного сконфуженный Павел Семенович... -- Такой уж, знаете, город несчастный... Точно в яму какую проваливаешься. Учитель, судебный следователь, акцизный... Как попал сюда, так будто и забыли про тебя и из списков живущих вычеркнули...
   -- Да, да... Действительно город, чорт его знает. Глухой какой-то... Даже клуба нет. И грязь невылазная.
   -- Клуб теперь, положим, есть... И мостовые кое-где завелись... Освещение тоже, особенно в центре... Я, положим, живу на окраине, так мало этими удобствами пользуюсь...
   -- А вы где, собственно, живете?
   -- В доме Будникова, на слободке...
   -- Будников? Семен Николаевич? Представьте, ведь и я жил в этих же местах: у отца Полидорова... С Будниковым. встречался, как же! Прекрасный господин, с образованием и, кажется, немного даже того... с идеями?..
   -- Да, с некоторыми странностями...
   -- Нет, что же?.. Я говорю, с идеями. А странности... Какие же? Кажется, ничего особенного.
   -- Вот именно: особенного ничего, а все-таки... Ценные бумаги, например, хранил в тюфяке...
   -- Ну, я этого не знал. А так, при встречах производил отличное впечатление. Свежее такое, оригинальное... Домовладелец и вдруг -- сам живет в двух комнатках, без прислуги. Впрочем... постойте... Было, помнится, что-то вроде дворника...
   -- Это, верно, Гаврило...
   -- Именно, именно Гаврило. Низкорослый такой, белобрысый? Да? Ну, вот... Помню,-- приятно было смотреть на его рожу: добродушнейшее этакое мурло... Бывало думаю: в хозяина и работник... Ну, что он? Все такой же?
   Павел Семенович некоторое время молчал. Потом посмотрел на собеседника каким-то помутневшим взглядом и сказал:
   -- Д-да... Вы правы... И это было действительно так... И Семен Николаевич... И Гаврило... И оба они вместе...
   -- Ну, да! Я ведь помню...
   -- Именно свежий был человек для нашего города... Образованный, независимый, с идеями... Был в университете, только не кончил из-за какой-то истории... Сам он мне говорил, будто влюбился несчастливо. "Сердце, говорит, у меня разбито". С другой стороны, мне известно, что он переписывался с каким-то приятелем в местах весьма отдаленных. Значит, было назади что-то такое... Отец у него, говорили, ростовщичеством занимался, хотя не особенно злостно. Так с сыном у него из-за этого ссора некоторая вышла. Молодой студент не одобрял и не прикасался к его деньгам, перебиваясь грошовыми уроками... Ну, когда отец умер -- Семен Николаевич приехал, вступил во владение наследством. Говорил кое-кому: "Не для себя... Считаю это долгом всему обществу"... Потом... дела-то оказались запутанными... Дома там, земля, долгосрочные контракты, тяжба какая-то... Разбирался он во всем этом год, другой, третий, а там и втянулся. Многие еще помнили, как он говорил: "Только бы тяжбу закончить с этими подлецами, да дела устроить... Дня в этой проклятой трущобе не останусь..." Ну, одним словом, -- история обычная... Учитель у нас один, зоолог, поступая к нам в гимназию, так прямо и говорил: только бы, говорит, диссертацию написать, и вон из этого болота!
   -- А, это Каллистов! Ну, что же? -- спросил живо математик.
   Рассказчик только махнул рукой.
   -- До сих пор все пишет. Женился. Третьим бог благословляет... Ну, вот так же и Семен Николаевич Будников -- все свою, так сказать, жизненную диссертацию писал. Началось, кажется, с того, что увлекся тяжбой. Отзывы эти, протесты, кассации, вся эта игра... И все сам писал, почти не советуясь с адвокатами. Потом, -- пока что -- новый дом стал строить. Когда я с ним познакомился, он был уже благополучным среднего возраста холостяком, с румяным лицом и приятной этакой, спокойной, солидной и сочной речью. И уже тогда были маленькие странности. Приходил иногда ко мне, главным образом в сроки уплаты за квартиру... Мы эти сроки пригнали к двадцатому. Ну, значит, двадцатого он и приходил в восемь часов вечера и выпивал у меня два стакана чаю с ромом. Не больше, но и не меньше! На каждый стакан по две ложечки рому и по сухарю. Я привык смотреть на это, как бы на некоторую приставку к квартирной плате. И у других квартирантов бывало то же, -- у кого с ромом, у кого без рому. Сроки найма были все различные, квартир в четырех его домах (один в городе довольно большой) было около двадцати... Итого сорок стаканов чаю... Впоследствии оказалось, что это входило в его бюджет и вписывалось в книги... Иной раз так и стояло: "Не застал такого-то, деньги он принес сам на следующий день. В расход сверх сметы два стакана чаю"...
   -- Неужели? -- засмеялся Петр Петрович. -- Вот не думал никак! Откуда же вы узнали?
   -- Пришлось по одному случаю. Да, это, конечно, черта тоже неожиданная, и, вероятно, в ваше время ее еще не было. Ну, а позже стало заметно. Даже обыватели стали поговаривать: дескать, г. Будников человек с расчетцем. Говорилось это благодушно, даже с одобрением. Это как будто роднило Будникова со средой... Понимаете? Явилась в непонятном человеке какая-то ниточка своя, бытовая, так сказать, понятная... Ну, и стала эта черта все более обозначаться. Считалось, например, что г. Будников не держит почти прислуги: Гаврило был дворником того дома, где была и моя квартира; чистил некоторым жильцам платье, ставил самовары, бегал на побегушках. И бывало так, что хозяин и работник сидят рядышком и чистят сапоги: дворник жильцам, Будников себе... Но потом г. Будников завел лошадь. Без особенной нужды. Маленькая роскошь: ездил он раза два в неделю на загородный хутор. Остальное время лошадь была свободна. У Гаврилы тоже не все время было занято... Ну, и вышло естественным образом, что лошадь перешла на попечение Гаврилы, и он с нею стал выезжать на биржу. Гаврило против этой комбинации, повидимому, ничего не имел, так как неустанный труд считал своим приятным назначением. Есть, знаете, своего рода талантливость на все, и я думал иной раз, что Гаврило своего рода гений в области мускульного труда... В движениях легкость, беструдность какая-то неутомимая... Иной раз даже ночью... не спится бывало. Взглянешь, в окно: метет мой Гаврило улицу или там канавки подчищает. Это значит -- лег спать и вдруг вспомнил: не успел за другими делами мостки дочистить... Идет и чистит. И была в этом положительно какая-то своя красота...
   -- Да, да! -- сказал математик. -- Вы очень верно изобразили этого человека. Вспоминаю именно, что на него вообще было приятно смотреть, благообразие какое-то.
   -- Душевное равновесие всегда красиво, а он исполнял свое назначение, не углубляясь в характер своих отношений к хозяину... И это тоже было приятное зрелище, то есть их взаимные отношения. Один красиво играет мускулами. Другой придает этой игре смысл и разумную целесообразность... Увидел, что время не заполнено, -- и нашел новое применение... Своего рода гармония интересов, почти идиллия... Чуть свет -- Гаврило уж на работе. Г-н Будников вставал тоже рано. Они здоровались с очевидным взаимным расположением. Потом г. Будников или работал в саду, или обходил свое "хозяйство", разбросанное в городе: беднота-то поднимается рано, он и заходил утром в квартирки, занятые беднотой... Потом возвращался и говорил:
   -- Ну, ты теперь, Гаврилушко, запрягай, пожалуй, а я за тебя тут дочищу... Как раз чиновники в канцелярии идут. Может, кто и попадется...
   Себя он считал в то время не то толстовцем, не то... опростившимся, что ли... Часто заговаривал о ненормальности нашей жизни, о необходимости отдать долг трудящемуся народу, о пользе физического труда. -- "Работаю вот, -- говорил он, когда кто-нибудь заставал его за топором или лопатой. -- Помогаю ближнему дворнику трудом своим". И трудно было разобрать в его тоне: ирония это или серьезно... В середине дня Гаврило возвращался и ставил лошадь в конюшню, а г. Будников опять отправлялся по хозяйству, делал жильцам вежливые замечания за изломанный палисадник или обитую детскими мячами штукатурку... Возвращался он порой с каким-нибудь нищим, а то и двумя. Они, значит, попросили на, улице милостыню, а он предложил "трудовую помощь"... Ну, конечно, попрошайки обращались в постыдное бегство; а г. Будников с особенным удовольствием продолжал работать один или с Гаврилой. Вскоре его узнали все нищие в городе и только кланялись с добродушной улыбкой, а денег не просили.-- "Как это вы, друзья мои, не понимаете своей пользы",-- назидательно говорил г. Будников. И надо сказать, что этот "трудовой" образ жизни ему лично приносил очевидную пользу: румянец у него был прямо завидный, ровный этакий, с здоровым загаром. Выражение лица всегда спокойное, уравновешенное, почти как у Гаврилы... И вот тоже... ничего ведь в этом не было ни зловещего, ни странного.
   -- Ну, -- вы опять свернули на прежнее! -- сказал математик, подымаясь и похлопывая собеседника по плечу... -- Конечно, ничего страшного... А между прочим, я выйду на этой станции... Восемь минут.
   Поезд замедлил ход, потом остановился.
  

III

  
   Павел Семенович, оставшийся вдруг без слушателя, оглянулся несколько растерянно... Через некоторое время взгляд его серых глаз встретился с моим. В глубине этого взгляда светилась какая-то упорная мысль, точно у маниака...
   -- Вы... понимаете? -- спросил он просто, не смущаясь тем, что говорит с незнакомым человеком...
   -- Кажется, понимаю, -- ответил я.
   -- Ну, вот-вот, -- сказал он с удовлетворением, потом стал продолжать просто, как будто не замечая смены слушателя...
   -- Был у меня, знаете, товарищ школьный... Некто Калугин, Василий Петрович. Был он захвачен тогдашними течениями в молодости... а человек был своеобразный. Говорил мало. Больше слушал, что говорили другие, и наблюдал, как они суетились, пытаясь, как говорится, повернуть колесо истории. Но в самом молчании чувствовалось восхищение и преданность... И пришел он к заключению: "Все это хорошо и чрезвычайно, благородно, но нет рычага. А рычаг -- деньги. За эти дела, говорит, нечего и приниматься без ста тысяч". И успел, знаете, убедить в этом еще несколько товарищей, которые и составили маленький кружок, накопителей, что ли... Ну, из кружка, положим, ничего не вышло: кто просто отстал, кого судьба зашвырнула далеко от источников добывания. А он, Василий Петрович, -- выдержал и достиг. Человек был без блеска, но с большим характером, такие в деловых сферах очень ценятся. Поступил для начала в одно учреждение на Волге. Не то, знаете ли, банк, не то касса ссуд. Для великой цели не пренебрег он и этим учреждением, и сразу, как говорится, вдохнул в него новую жизнь. Года через три получал уже тысяч что-то около шести... Тогда он поставил задачу в таком виде: пятью двадцать -- сто! На себя, значит, и на прочее -- тысяча в год. Пять тысяч на великое дело. "Через двадцать лет -- рычаг готов"... И что вы думаете: достиг. Правда, нужен был характер -- прямо самоотверженный. И система!.. Во-первых, во избежание всяких глупых случайностей, -- "на время" отошел от прежних товарищей... тех, которые голыми руками за колеса истории хватаются. "У меня, дескать, своя задача... Неблагонадежность там... случайное письмецо... сделайте одолжение, не надо"... И это тоже выдержал. Вообще всю жизнь приспособил, все подробности рассчитал. Ничего -- кроме накопления! Вставал ежедневно не то что в семь часов, как Будников, а в семь часов без тринадцати минут. Секунда в секунду! От личной жизни отказался... Было у него до того времени увлечение одно: сошелся с одной девушкой и тоже на свободных началах. Дали взаимно слово "не связывать друг друга". Ну, да ведь это глупые фразы; ребеночек-то никому слова не давал... Явился на свет и потребовал свое... Она и рада... А он насупился. Так как, говорит, эта неприятная случайность может повториться, и принимая, говорит, в соображение мою великую цель, то я, говорит, намерен воспользоваться свободой. На ребеночка я, говорит, хотя и в ущерб великой цели... такую-то сумму... Женщина была тоже с характером: денег не взяла ни копейки, захватила ребеночка -- и прощайте -- навсегда... Как он чувствовал себя после этого -- неизвестно, но накоплению отдался без помехи... И вот, после разных удач и неудач, через двадцать лет, проснувшись по обыкновению в семь часов без тринадцати минут, -- он поздравил себя с успехом: сто тысяч собраны. На службу явился в обычное время, вошел в кабинет своих принципалов и говорит: "Через два месяца я ухожу". Те и рот разинули. "Да что вы, бог с вами! Может быть, прибавить жалованье? Или процент с дохода?" Нет! Сказал, как отрезал, и через два месяца был в Москве на прежней жизненной точке... И в кармане сто тысяч.
   -- О-го! -- сказал Петр Петрович, вернувшийся в эту минуту из буфета... -- Это у Будникова, что ли?..
   -- Нет, -- ответил Павел Семенович.-- Это я о другом...
   -- А! О другом? Ну, все равно... Продолжайте о ста тысячах... Это уже, надеюсь, не страшно?..
   В его голосе звучала легкая насмешка. Павел Семенович посмотрел на него с наивным удивлением и повернулся ко мне.
   -- Да, так вот... Приехал он в Москву, то есть, понимаете: к своему прошлому... Думал -- жизнь будет его ждать, пока он выполнит великую задачу накопления... И явится он в тот же Газетный переулок, и там застанет те же споры и тех же людей, и так же будут они хвататься голыми руками за колеса истории... Тут он им свой рычаг... "Извольте! У вас великие идеи... А вот мой вклад для осуществления"... Глядь, а предлагать-то уже и некому: в Газетн
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru